– А что вы мне рот закрываете? – Возмущалась в этом случае Тамара. – Это, не курорт, поняли? Это общественное заведение, лечебное, и нужно со всеми считаться.

Она имела в виду – с ней.

Свобода слова для Тамары было законом непреложным, как высеченным на камне, и на других это право не распространялось. Стоило одной из нас занять внимание окружающих, как Тамара выдвигалась в центр палаты, подбоченивалась с видом рассерженной купчихи и по очереди дергала за руку каждую:

– Ты, что, не хочешь меня слушать?

Если не получала ответа, принимала позу командира на военном смотре: голова откинута, подбородок вверх, грудь – вперед. Казалось, сейчас заведет танк и перейдет в наступление. Поэтому никто не решался сказать «нет»: «Себе дороже», – говорила Людмила, обрывала на полуслове собеседницу и поворачивались в сторону Тамары.

Первое впечатление от Валентины – неприятное: круглое, колобком, тело – как букет воздушных шариков, выступающий живот и короткая шея. Казалось, у такой женщины должен быть зычный голос и злобный характер. Но внешность оказалась обманчивой: Валентина была добродушна и приветлива. Но дружить мне с ней не хотелось, наверное потому, что положительные герои не так интересны, как отрицательные, и человек с недостатками привлекает больше, чем с достоинствами. К тому же Валентина говорила мало, в дискуссиях местного масштаба не участвовала. Подолгу сидела на кровати, скрестив ноги и вышивала крестиком образ Христа. Ее лицо при этом было светлым – с выражением благодати – как у абсолютно счастливого человека.

После обеда Валентина в палату не приходила, возвращалась только вечером, после встречи с близкими, несла тяжелые пакеты с гостинцами и всегда – цветы.

– Ой, чего опять подарил? – Бурчала Тамара, бросая недоверчивый взгляд на букет роз.

– Да я уже говорила Саше, не надо – вся тумбочка в цветах утопает, – оправдывалась Валентина. – Но он считает, что так надо.

Пока Валентина выходила наполнить вазу водой, Тамара совершала множество резких движений, заметно нервничала и тормошила Елизавету. Та послушно откликалась, принимала угодливую позу: спина колесом, голова – вниз.

– Вот те крест! – Божилась Тамара. – Не родной ей муж. Явно любовник.

– Конечно, – соглашалась Елизавета. – Не будет муж каждый день цветы дарить. Полюбовник, точно.

– Да видела я его, – делилась Тамара. – Худой. Черный, как сморчок. Ничего хорошего.

– Да какой из такого мужик? – Пожимала плечами Елизавета.

– Да никакой! Вот увидишь, еще пару раз придет и исчезнет. Кому нужна больная любовница? – Делала прогнозы Тамара.

– Чо – 30 лет прожили и каждый день цветы? Ни за что не поверю. – Елизавета заглядывала в лицо Тамары, будто проверяя: правильно ли она сказала.

Тамара согласно кивала головой и продолжала:

– Да это же не нормально! Вот бы мой Вовка каждый день приносил мне цветы… Я б ему сказала: ты, чо, дурак, что ли, зачем деньги такие тратить? Не поверю, ни за что не поверю, что цветы от мужа.

Кусты сирени уже раскрасились в белый и бледно-фиолетовый, терпкий запах горького миндаля плыл по больничному саду. Трава была яркой, цвета салата, а ветки маленьких елочек – с узкой полоской свежей зелени. Все признаки для начала лета, но воздух был еще сырой и прохладный, особенно ночью. По распоряжению Тамары окно на ночь надо было оставлять открытым, но я от такого проветривания замерзала, и когда она засыпала, украдкой прикрывала створки. Так было и на этот раз. Но в ту ночь проснулась не только я: Елизавета решила навести порядок в своем гардеробе.

Это было ее любимым занятием. Вещей у нее было много, они едва умещались в две полукруглые сумки, пластиковый чемодан и гору пакетов. Все это покоилось на нижней полке в шкафу, и несколько раз в день перекочевывало на стул рядом с кроватью. Это означало, что Елизавета хочет сменить гардероб. Переодевалась она по 3–4 раза в день. Все ее наряды были однообразно безвкусны, от чего она еще больше походила на угловатого подростка. Но Елизавета от процесса преображения получала особое удовольствие. Примеряла шелковый халат с этикеткой, выходила в коридор, где стояло старое трюмо, возвращалась, натягивала короткие штаны с футболкой, потом меняла на блузку с рюшами, опять разглядывала свое отражение, наконец, выбирала из нескольких пар одни джинсы, рубашку, меняла в волосах заколку – желтую на розовую, садилась на кровать и болтала ногами, будто осваивалась в новом обличьи. Потом резко вскакивала, опрокидывала все содержимое пакетов и сумок на кровать и проводила инвентаризацию. Вынимала каждую вещь из полиэтиленового пакета, встряхивала, опять складывала, заворачивала в другой пакет и укладывала в сумку или чемодан. Выглядела при этом как прилежная первоклассница: прикусывала губу и вытирала руки влажным полотенцем.

О том, что Елизавета занялась своим гардеробом, можно было узнать еще в коридоре, не доходя до палаты. Упаковочные пакеты, а тонких, прозрачных среди них не было, – в основном – плотные, с нанесенным рисунком, издавали звук разрывающегося скотча. В тишине этот треск усиливался, сливался в какофонию шороха и хлопков – создавалось ощущение, будто над самым над ухом режут листовое железо. Так получилось и на этот раз.

– Лизка, ты всех уже замотала своими тряпками, – подняла голову Тамара и при лунном свете глянула на часы.

– А где мне их еще носить, как не в больнице? – Слабо сопротивлялась Елизавета.

– Ты совсем свихнулась? Время 4 утра, ну-ка, вставайте все! Надо раз и навсегда решить эту проблему. Девки, вы посмотрите, чего она делает!

Тамара была уже в центре палаты, сдергивала с каждой кровати одеяла и тормошила спящих. Потом дернулась рывком к Елизавете, выхватила из ее рук пакет, второй, третий, вытрясла из чемодана все содержимое на пол, выпнула всю эту гору тряпок в коридор.

Над изголовьями кроватей появились заспанные лица.

– Елизавета, вы не подумали: люди спят ночью. – Спокойно начала Валентина. – Здесь же есть и другие, кроме вас и Тамары!

– А мне-то что: люди или не люди, я – тоже человек. Мене завтра на выходные отпускают, надо вещи подготовить. Чего я буду до утра ждать, если мне не спится? – Голос у нее был отрывистым, злобным, больше похожим на лай.

– Ах, ты – человек! – Пошла на нее Тамара. – Я покажу тебе, какой ты человек! А ну, давай отсюда!

Тамара напирала на Елизавету, подбоченившись, наклонив голову вперед, как рассвирепевшийся бык. Было слышно, как хрипело в ее горле, голос стал сухим и сиплым.

Елизавета попятилась, протиснулась в открытую дверь, закрыла ее с той стороны спиной. Тамара рвалась наружу, но выйти не могла – дверь даже от толчков приоткрылась только на узкую щель.

– А, ну, отойди от двери! – Кричала она. – Я тебе счас все твои тряпки сожгу!

Дверь распахнулась, но в проеме появилась другая фигура – плотная, с веером взлохмаченных волос на голове.

– Девчонки, вы что шумите? – Приглаживала растрепавшуюся прическу дежурная медсестра. – Зачем вы ее в коридор вытолкнули?

– Как она меня замотала! – Устало сказала Тамара и опустилась на кровать.

Медсестра обернулась, взяла за руку Елизавету и ввела ее в палату. Получилось, как в пионерском лагере, когда воспитательница пытается примирить поссорившихся подружек. Елизавета вошла, прижимая к себе второпях набитые тряпками пакеты, и, стараясь, не шуметь, аккуратно сложила их рядом с кроватью.

– Черти что! – Бурчала Тамара. – На бал собралась, что ли? Золушка, язви ее.

Утром Тамара говорила мало, на завтрак пошла без Елизаветы, села за другой стол и не проронила ни слова. Елизавета к ней не приближалась, а после обеда вообще исчезла из палаты.

– Перевели в другое отделение, – ответила на мой вопросительный взгляд Тамара. – Без нее спокойнее будет.

И она тщательно разгладила складки на заправленной кровати Елизаветы.

Место Елизаветы долго не пустовало – его заняла новая пациентка – Надежда. Она пришла на следующий день: вошла в палату, как в спортзал: решительно и энергично. По ее уверенным движениям считывалась: она здесь не новичок. Традиционные вопросы новеньких, типа, где здесь туалет и пр., она не задавала, выглядела бодрой и подтянутой.