Это был первый мужчина в моей жизни, который с таким упоением говорил о себе, а не обо мне. Признался в любви не мне, а театру. Горячо, самозабвенно, энергично. Будто от его слов зависела жизнь Вселенной. Но его презентация передо мной прошла успешно. Я влюбилась по самую макушку. И предложила переехать из гостиницы ко мне. На десять дней до премьеры.
Отсчет нашей совместной жизни начался от завтрака вдвоем. Ужина – тоже. Мы даже успели разделить обязанности: я готовила, он мыл посуду. Делал он это тщательно. Чистил пемоксолью кастрюли и сковородки, протирал пыль в ящиках стола, аккуратно, в четыре раза складывал использованные полиэтиленовые пакеты. С усердием призывника подметал пол. По своей методике – красивое – вперед, остальное – к стене – расставлял на полках посуду. И несколько раз в день, безо всякой связи с событиями, спрашивал:
– Как ты себя чувствуешь?
Будто проверял, как развиваются мои чувства. К нему. Свои ко мне он не скрывал. Прижимал меня к груди, губами прикасался ко лбу и замирал. Словно боялся, что от его нечаянного движения я могу выскользнуть из рук. С ним было уютно, как в колыбели. Интересно, как в сказке. Тепло, как под пуховым одеялом. Мне нравилось с ним говорить. О театре, кино, книгах, погоде, моде, спорте, еде, философии, истории, психологии, соседях, подругах, природе. Еще больше нравилось молчать. В этом безмолвии не было ничего от той самой напряженной паузы, что угрожающе, как подпиленное дерево, висит между чужими людьми. Когда тишина набухает безмолвием и начинает звенеть, требуя заполнить ее звуками. Пусть никчемными, ничего не значащими словами, из которых можно построить мостик между двумя удаляющимися берегами, чтобы соединить несоединимое, собрать цельное из разрозненного, создать иллюзию «мы».
Рядом с ним этого не требовалось. Тишина была теплой на ощупь и сладкой на вкус. Она рождала блаженное ощущение покоя, когда хочется смотреть на облака и наблюдать, как они теряют форму, растворяясь в прозрачном воздухе.
Иногда мне приходилось сбрасывать с себя его взгляд. Изучающий, как на экспонат в музее.
– Ты о чем? – застывала я, расчесывая волосы.
– Мне нравятся твои жесты. Их на сцене ставить надо, – задумчиво объяснял он.
И прикусывал зубами мизинец.
– Это хорошо или плохо? – Не понимала я.
– Все, что связано с тобой, все хорошо.
И потом в течение дня, безо всякой связи он перечислял все, что ему во мне нравится.
– Мне нравится, как ты смеешься. Так больше никто не смеется. Голову назад, а руки – как для объятия.
– Повтори еще раз. Еще раз. Также изящно поднимись на цыпочках и достань книгу с полки.
– Как ты забавно переплетаешь ноги. Тебе так не больно?
– Ты очень интересно сердишься. Как маленький ребенок.
– Мне нравится за тобой наблюдать, когда ты готовишь. У тебя такой озабоченный вид…
Когда он сказал, что ему нравится, как я потираю руки перед тем, как съесть пирожное, я разозлилась:
– Не верю! – Закричала я.
– Чему не веришь? – Испугался он звука моего голоса.
– Не верю в то, что все это про меня. Перестань! Я чувствую себя редким экземпляром под стеклянным колпаком. Будто ты ходишь и разглядываешь его, делаешь пометки в блокноте. Чтобы потом перенести на холст. Или на сцену. Или положить на музыку. Или поставить спектакль со мной в главной роли.
– Ты и есть редкий экземпляр. Но не под колпаком, а в моем сердце, – обиженно произнес он и ушел в другую комнату.
– Максим, подожди, – теребила я его. – Так не бывает, понимаешь, об этом не говорят. Ты как будто разбираешь меня на составные части.
– О чем не говорят? О чувствах? А я хочу говорить о чувствах. В них нет ничего такого, чтобы могло тебя оскорбить.
Но я все равно ему не верила. Мне требовались другие доказательства любви. Например, материальные. Собрала все свои упреки и забросала словами. Он отшатнулся, часто-часто заморгал и спокойно, как на экзамене ответил на каждый из них по порядку:
– Я живу у тебя, а не в гостинице, потому что мне с тобой хорошо. Но если тебе со мной плохо, я могу перейти на казенные метры. Я восхищаюсь реальным человеком, а не придуманным образом. Мне нет смысла лепить Галатею в мыслях, когда моя Галатея – ты. И я не собираюсь покинуть помещение, как ты говоришь, сразу после премьеры. Ты видела, что я написал письмо главному режиссеру Владимирского театра. Мне важно получить ответ, потому что я не могу тебя увезти в другой город, не зная, какие будут там бытовые условия. Мне должны выхлопотать нормальное жилье, квартиру. А сейчас извини, завтра премьера. Мне надо выспаться. Если ты не возражаешь, я – в спальню.
Дверь скрыла его сгорбленную спину. Она была значительно меньших размеров, чем прямая.
Лихорадочно роюсь в мыслях, чтобы найти хоть один контраргумент. Не получается. Но душа жаждет острых ощущений. Требует скандала. Мечусь по пустой комнате, разгоняя по углам тяжелую тишину. Укладываюсь спать без него. На раскладном кресле для гостей.
Премьера прошла при полном аншлаге. Аплодисменты стихли, в зале раздалось нерешительное – «режиссера!». Головы зрителей стали поворачиваться назад. Хлопки переросли в скандирование: «Ре-жи-ссе-ра!». Он вышел из-за кулис, сдержанно улыбнулся. Отступил вглубь сцены и вывел в центр ведущую актрису. Она вывернулась, бросилась ему на шею и прилипла поцелуем в угол его губ.
«Вот оно!», – радовалась я. И выскочила из зала. Бежала наперегонки с трамваем. Пока не поняла, что надо сойти с дистанции. Резко остановилась, застегнула плащ на все пуговицы. Подняла воротник, ткнула руки в карманы и спокойно пошла к остановке.
Трамвай с натугой вполз в гору. Три дома – и я у Танюхи. Моей центральной подруги, архивариуса моих тайн. Экспрессивная, всегда с растрепанными волосами и в юбке, съехавшей набок, она отличалась природной мудростью. Палочка-выручалочка в любой трудной ситуации. Соберет всю информацию, разделит на составные части и выдает готовый рецепт. Как колдунья, которая готовит зелье. Только из слов. Мне выписало самое горькое:
– Дело не в нем, а в тебе. Ты не ему не веришь, ты не веришь себе. Потому что думаешь, что тебя так любить невозможно.
Максим встретил меня с расширенными от страха глазами:
– Что-нибудь случилось? Я все передумал. Уже в больницу звонил, думал, через 10 минут не придешь, пойду в милицию.
За его спиной утопал в цветах празднично накрытый стол. Он взял меня за руки и медленно повел в спальню.
– А ты не хочешь спросить, где я была, – сопротивлялась я.
– Нет. Главное, ты рядом, и с тобой ничего плохого не произошло.
– А если я была у любовника?
– Не верю! – Засмеялся он и закрыл мои губы поцелуем.
Подруга была права. Так притворяться невозможно.
Умная женщина
Он знал, когда она так судорожно глотает – звук, похожий на удар тяжелой капли воды о металлическое дно раковины – значит, сдерживает гнев. Чтобы выплеснуть его наружу, достаточно одного слова – «давай». Как для маленькой девочки, которая прячется за кулисами, не решаясь выйти на сцену. Главное не гладить ее участливыми фразами, типа «что-то случилось?» или «тебя кто-то обидел?». Ответа тогда не дождешься: сразу заплачет, уткнется лбом в раскрытые ладони, поднимет, как для обороны плечи и будет отбиваться свистящим шепотом: «ничего», «нормально», «просто устала».
– Давай, говори! – Он осторожно, чтобы не заскрипел стул, прислонился к его спинке.
Она с готовностью, будто объявили ее выход, встала и вплотную подошла к окну.
– Я пришла к выводу, что умной быть гораздо хуже, чем прокаженной. Проказу можно вылечить. Особенно с учетом наннотехнологий. А вот с мозгами сложнее: другие не поставишь.
Он с тревогой посмотрел на ее напряженную спину: натянута, как парус на ветру.
– Хотя, нет, один несомненный плюс все-таки есть. – Она медленно развернулась и взяла в руки сахарницу. – Хорошо учишься в школе, получаешь красный диплом в институте и быстро делаешь карьеру. Если, конечно, не помешает большинство неумных. Но для личной жизни синоним умной – несчастная.