Бадер не одинок. Точно таков Д. А. Крайнов. Много сходного в деятельности В. П. Шилова, А. П. Окладникова, Н. Н. Гуриной. Будем откровенны: всю жизнь они занимались тем, что им больше всего нравилось, тем, чего им хотелось: ездили в экспедиции, что-то искали, что-то копали, а потом рьяно рекламировали свои находки. Порою достижения действительно были значительны, хотя скромность в их оценке не помешала бы (вспомним афишу: «Два открытия века — Капова пещера и Сунгирь»). Порою шум поднимался вокруг чего-то весьма сомнительного: Сходненской и Хвалынской черепных крышек, палеолита на Печоре и т.д. Работать камерально, тщательно классифицировать и анализировать находки, готовить серьезные публикации материалов из раскопок такие археологи не любят, не умеют, не хотят. В оправдание всегда можно сослаться на страшную загруженность и плохие издательские возможности.

Я не склонен безоговорочно осуждать «полевых археологов». Мой собственный отец, оказавший решающее влияние на мою жизнь, во многом был близок к этому типу. Он любил экспедиции, поездки в заповедники, вылазки за город неизмеримо больше, чем свои лекции в университете и составление книг и статей. Его дневники переполнены записями тонких, оригинальных наблюдений, затрагивающих поведение зверей, птиц, всю природу в целом. Но лишь отдельные замеченные им факты нашли отражение в печати. Крупных монографий он не создал.

Я понимаю психологию отца, могу понять и Бадера. Но разница между этими двумя случаями велика. Жаль, что отец оставил мало публикаций, но его наблюдения за сусликами, синицами, щурками могут быть еще сотни раз повторены. Неизданные коллекции из стоянки Талицкого или Синьковского городища дефектны. Вновь раскопать раскопанное нельзя. Проверить тезисы, брошенные археологом в предварительных сообщениях без всякой аргументации, невозможно. В первом случае урон науке не нанесен, во втором — вполне реален.

Так что же делать? Сейчас «полевым археологам» все мы бездумно потворствуем. Никому не хочется вступать в конфликты, тем паче ради каких-то абстракций, к числу коих относят и интересы науки. А главное — у нас господствует ложная Идея, что лучше исследовать курган или поселение, не вводя полученные материалы в научный оборот, чем воздержаться от этого. Полуслепой и плохо подготовленный провинциал Г. А. Панкрушев хвастался в своей докторской диссертации, что за двадцать лет вскрыл на 172 стоянках площадь в 21630 квадратных метров[40]. Это впечатляет. А на деле, как я убедился в Петрозаводске, в наших руках оказалась куча сомнительных, ублюдочных сведений, с которыми не знаешь, как поступить, в какой мере их можно использовать. Но попробуй сказать, что действуя в таком духе, приносишь науке больше вреда, чем пользы, все возмутятся. Начинается демагогия: памятники гибнут (и правда, гибнут, но не все же), люди, не щадя сил, стараются их спасти, трудятся в стужу, под дождем и снегом, а вы — белоручка... Но зачем раскопки-то вообще ведутся? Ведь это не самоцель, не развлечение, а научная работа, направленная на добывание надежных исторических источников. Горы нераспакованных ящиков, где в сгнивших бумажных пакетах с истлевшими этикетками десятки лет лежат неотмытые от земли черепки и кремни, в полноценный исторический источник не превратятся никогда.

Будем реалистами. Наивно было бы запрещать людям, предпочитающим полевые изыскания камеральной работе, участие в экспедициях и принуждать их классифицировать коллекции и сочинять монографии. Толку не будет. Пусть и дальше они занимаются любимым делом, но не бесконтрольно, а сообразуясь с общепринятыми правилами.

Первое: надо требовать от «полевых археологов», по крайней мере, подробных отчетов о проведенных исследованиях и, как минимум, первичной обработки коллекций — разборки и регистрации их, составления описей и т.д. Хорош ли был Бадер в роли раскопщика, а не разведчика? Я в этом не уверен. В Сунгире, вскрыв 2500 кв. м., он не нашел ни одного развала жилища, тогда как на всех аналогичных палеолитических стоянках они представлены. Находки в Баланове описаны не по комплексам могил, а суммарно. Вряд ли эти упущения извинительны. Значит, для науки было бы лучше, если бы некоторые, особенно сложные памятники доверяли не первооткрывателю или лицам, тем или иным путем застолбившим их за собой, а наиболее аккуратным специалистам.

Второе: если материалы своевременно не изданы, человек, их некогда добывший, утрачивает право авторства. Кому-то другому разрешается подготовить статью о Синьковском городище или стоянке Талицкого.

Разумной была система Императорской археологической комиссии. Туда поступали отчеты и коллекции всех, получивших открытые листы на раскопки. Приведя и то, и другое в порядок, информации об изученных памятниках публиковали профессиональные археологи. Просмотрите список трудов А. А. Спицына. Многие его книги и статьи носят такие названия: «Раскопки Л. К. Ивановского..., М. Ю. Лазаревича-Шепелевича..., Н. И. Репинкова..., В. А. Шукевича..., Н. А. Смирнова..., А. А. Смирнова..., С. И. Сергеева..., П. М. Еременко..., В. Завитневича..., С. К. Кузнецова..., Н. К. Рериха..., В. Н. Глазова..., С. А. Гатцука»[41]. Имя врача Л. К. Ивановского, вскрывшего 5731 курган в Петербургской губернии, вошло в историю науки, но случилось это потому, что результаты его изысканий были выверены и строго научно сформулированы А. А. Спицыным.

Заслуживает внимания и принятое сейчас в Польше деление археологов на «исследователей» и «консерваторов» — тех, чья обязанность вести охранные раскопки. Никто не мешает им публиковать материалы, при этом полученные, но главная задача «консерваторов» не в подготовке ученых трудов, а в точной фиксации выявленного в поле. У «исследователей» иная задача — осмысление всей суммы источников вне зависимости от того, кем они открыты. Науке нужны как первые, так и вторые. У полевых археологов-консерваторов не должно быть комплекса неполноценности. Они не менее уважаемы, чем кабинетные специалисты.

У нас не так. В отделах охраны памятников сидят случайные люди, чиновники. А те, кто копает, вместо надежной фиксации фактов озабочены публикацией вымученных теоретических обобщений, защитой диссертаций, продвижением по служебной лестнице. Головное учреждение все это нимало не беспокоит. Сложилась система доменов, уделов. Бадеру на откуп был отдан Урал, и тем самым позволено действовать там абсолютно бесконтрольно. Вести раскопки в том же районе, стремиться увидеть материалы, собранные коллегой, усомниться в его выводах считается верхом неприличия. Представление об общем деле, интересах науки утрачено. Надо отвоевать себе «экологическую нишу», обосноваться там всерьез и надолго и не пускать никого за ее границы. Такое положение, безусловно, удобно и спокойно, но наука от него постоянно страдает. Прежде всего подорванной оказывается наша источниковедческая база.

В 1936 году иркутский геолог И. В. Арембовский нашел на Ангаре у села Буреть новую палеолитическую стоянку. В 1937—1939 годах она была исследована ленинградским археологом А. П. Окладниковым. Раскопки оказались очень удачными: в культурном слое сохранились остатки нескольких жилищ, построенных из костей мамонта и рогов северного оленя, а вокруг лежало множество кремневых орудий. Особый интерес вызвала серия маленьких скульптур, вырезанных из мамонтового бивня и изображающих женщин.

Перед войной появились краткие информации о стоянке, сопровождавшиеся фотографиями и рисунками статуэток и планами некоторых сооружений из кости. Ни одно каменное изделие в этих статьях А. П. Окладникова воспроизведено не было. Не раз возвращался он к открытиям в Бурети и в 1950-х—1970-х годах в обзорных работах по истории и археологии Сибири, но чего-либо нового к предварительным сообщениям не добавил[42].