В 1983 году защищена докторская диссертация Г. И. Медведева «Палеолит Южного Приангарья». В автореферате читаем: «По Бурети утрачены практически все полевые материалы и коллекции»[43]. Что же произошло? Может быть, и то, и другое погибло в дни войны, в осажденном Ленинграде? Ничего подобного. Архив Института Академии наук СССР, куда должны были поступать все отчеты о раскопках в РСФСР, благодаря подлинному героизму сотрудников, спасен в полном объеме. Отчетов об исследовании Бурети в 1938—1939 годах там не только нет, но и не было никогда, а по 1937 году есть лишь несколько страничек без иллюстраций.
Из находок уцелели только статуэтки. Ныне они экспонируются в Иркутской картинной галерее, что для предметов из раскопок совершенно необычно. Как они туда попали, рассказано с милой непосредственностью в книжке директора музея А. Д. Фатьянова. Он сообщает, что много лет спустя после войны Окладников увидел давно уже пропавшие палеолитические фигурки мирно покоящимися среди тряпья в сундуке своей матери. Некогда он сам их туда засунул, а потом начисто забыл об этом. Обрадованный археолог подарил уникальные скульптуры своему приятелю для украшения его не слишком богатой галереи[44]. Вероятно, кремневые орудия были припрятаны в каком-то другом месте, но где именно, решить уже никто не может.
Странная история! Она могла произойти только при двух условиях: чудовищной безответственности самого исследователя и глубочайшем равнодушии к делу со стороны его коллег.
Исключительный ли это случай? Увы, нет. Возьмем еще один реферат диссертации, посвященной совсем другому району. В 1954—1957 годах В. Г. Котович провел раскопки стоянки Чох в высокогорном Дагестане. Собранные материалы легли в основу его книги и кандидатской диссертации «Каменный век Дагестана» (Махачкала, 1964). Через десять лет возникла мысль пересмотреть эти находки с использованием новых приемов анализа кремневых орудий. В. Г. Котович любезно позволил проделать такую работу аспиранту X. А. Амирханову. И вот в автореферате его диссертации констатировано: «мы не располагаем в настоящее время полным составом инвентаря, так как значительная часть их [стиль подлинника — А. Ф.] утрачена, а некоторое число депаспортизовано»[45]. Ниже уточнено: по Котовичу, раскопки дали 32800 предметов, а к 1974 году в Дагестанском краеведческом музее сохранилось всего 306 вещей, т. е. за семнадцать лет утеряно более 99% коллекции. В чем причина этого прискорбного обстоятельства, автор не разъяснил. Коллекции были переданы музею из филиала Академии Наук не выборочно, а целиком. Очевидно, беда стряслась уже в стенах музея. Там не сочли нужным загружать фонды непонятными кремешками и просто выкинули их.
То, что моя догадка не беспочвенна, подтвердит каждый археолог, бывавший в наших провинциальных городах. В столице Адыгеи — Майкопе — музеем долгие годы заведовал П. И. Спасский, серьезно занимавшийся палеонтологией. Сменивший его человек — недавний комсомольский работник — начал свою деятельность с того, что нанял грузовик, покидал туда гигантские кости китов-цетотериев и вывез их на городскую свалку. Молодая горянка, назначенная директором музея в другой северо-кавказской столице — Черкесске, — приступила к своим обязанностям с похожими установками — велела сторожу взять кочергу и разбить на мелкие куски все хранившиеся в запасниках черепа, чтобы больше не видеть эту гадость.
И так поступают не только чиновники, не имеющие понятия о культурном наследии. Кандидат исторических наук и автор ряда археологических публикаций М. Р. Полесских с чистой совестью хвастался порядком, наведенным в порученных ему фондах Пензенского музея: из каждой коллекции он оставил по десятку вещей «для образца», а остальные — выбросил.
В утвержденном правительством положении о музеях сказано, что на них помимо прочего возложено хранение фондов. Но местные власти воспринимают дело иначе: главное — экспозиция, а в ней — залы, раскрывающие сегодняшние достижения. Пусть в первой комнате посетители увидят несколько каменных орудий, пять или шесть лепных горшков. Для общего знакомства с древнейшей историей края этого достаточно. Все другие кремни и глиняные сосуды можно свалить в кучу в какой-нибудь неотапливаемый сарай, а то и уничтожить. Никакие управления культуры, никакие инструкторы за это не осудят. Ведь музей не научное учреждение, а одно из звеньев системы «культпросвета».
Судьбу коллекций из Чоха и определили эти музейные нравы. Но и В. Г. Котович здесь не без греха. Он жил в Махачкале до конца дней и не мог не знать о состоянии добытых им материалов. Но после защиты диссертации и издания своей книги к самим находкам интерес он потерял.
Рассмотрим теперь несколько иной случай. Неподалеку от Бурети расположена еще одна позднепалеолитическая стоянка — Мальта. Открывший и исследовавший ее М. М. Герасимов кроме предварительных сообщений о раскопках ничего о ней не написал[46]. Между тем это поселение — с остатками жилищ, погребением ребенка, многочисленными произведениями искусства эпохи палеолита — очень важно и заслуживает исчерпывающей характеристики. После смерти М. М. Герасимова встал вопрос о создании такой монографии, и меня пригласили принять участие в ее подготовке. Что же выяснилось? М. М. Герасимов начал раскопки будучи сотрудником Иркутского краеведческого музея. Переехав в 1932 году в Ленинград, он забрал с собой — по сути дела похитил из музея — все наиболее выразительные вещи из раскопок 1928—1930 годов. Статуэтки женщин и птиц из бивня мамонта, пластинку бивня с гравированным изображением этого животного, громоздкую вырезку грунта с погребением ребенка он подарил Эрмитажу. Эти действия можно, вроде бы, оправдать тем, что большая часть оставленных в Иркутске предметов утрачена, а увезенные — налицо. Но само отношение специалиста к музейным фондам выглядит по меньшей мере странно.
Живя в Ленинграде, археолог продолжал раскопки Мальты. Материалы сезонов 1933—1934 годов поступили в Музей антропологии и этнографии Академии наук СССР, а 1937 года — в Эрмитаж. После войны М. М. Герасимов обосновался в Москве. Возобновив в 1956 году изучение стоянки, он сдал часть новых находок в Исторический музей, а особенно интересные — статуэтки, резную кость — более пятнадцати лет держал у себя дома. В государственное хранилище они попали только после смерти М. М. Герасимова. В результате палеолитические орудия из Мальты разбросаны по четырем музеям. Работать с ними крайне трудно. Весьма вероятно, что обломки какого-нибудь костяного дротика экспонируются в трех городах — в Иркутске, Ленинграде и Москве. Сопоставить в целом близкие, но различающиеся в деталях предметы, провести подсчет отдельных категорий инвентаря стало практически невозможно.
С письменной и графической документацией получилось еще хуже, чем с коллекциями. В конце 1920-х — начале 1930-х годов подробных отчетов о раскопках не требовали, и в архиве Института археологии есть лишь краткие отписки на двух-трех страничках, почти бесполезные для воссоздания выявленной в поле картины. После войны требования повысились. Но в архиве имеется отчет всего за один сезон — 1956 года, — притом чрезвычайно небрежный. Подписей под фотографиями в альбоме нет. В тексте пропущены и так и не вписаны сведения о том, каким видам животных принадлежат найденные кости. Полевой комитет института, несмотря на это, отчет принял. Этот текст М. М. Герасимов опубликовал в журнале «Советская этнография», а оттиск статьи сдал в качестве отчета за 1957 год, хотя в ней говорилось только об исследованиях предшествующего года. И эта «филькина грамота» была утверждена. За третий полевой сезон — 1958 года — отчет вообще подан не был, и за двенадцать лет никто о нем М. М. Герасимову не напоминал[47]. В итоге по поступившим в архивы материалам сколько-нибудь полного представления о широко раскопанном и первостепенном по значению археологическом памятнике мы получить не можем.
