Чтобы разъяснить свою точку зрения, остановлюсь на конкретном примере. Когда в конце 1940-х годов я познакомился с Отто Николаевичем Бадером, он жил в далекой Перми и чувствовал себя обиженным судьбой. Сверстники его были уже докторами наук, профессорами, лауреатами, а он остался кандидатом (получив это звание без защиты в 1937 году), доцентом провинциального университета, автором сотни мелких заметок. Утешением для него были, с одной стороны, многомесячные разведки и раскопки, а с другой — искусно создаваемая вокруг них шумиха и реклама. Попав на Урал не по своей воле, в тяжелый военный период, он сумел развернуть там бурную деятельность: организовал Камскую археологическую экспедицию, музей при Пермском университете, учредил Уральские археологические совещания, а главное — без устали рыскал в поисках новых памятников и на Каме, и на Вишере, и на Белой, и в Зауралье — под Тагилом. Занимался он древностями всех эпох — от палеолита до лагеря Ермака Орел-городок.
В 1955 году Бадер смог вернуться в Москву и здесь на шестом десятке лет в неменьшей мере проявил свою неуемную энергию. Каждое лето он проводил в поле, и не в одном районе, а в двух-трех. Камская экспедиция приобрела особый размах в связи с новостроечными средствами. Но хотелось продолжить и то, что было начато до войны в Крыму, на Оке, в Подмосковье, побывать на Средней Волге. Подумывал Бадер и об Алтае.
Почти всегда поиски не были бесплодными. Опытный разведчик всюду находил что-нибудь интересное. Но, что греха таить, он нередко вел раскопки на памятниках, найденных другими, выхватывая их из рук краеведов и менее расторопных коллег. Первые кремни со стоянки Сунгирь, присланные из Владимира Н. Н. Воронину, были переданы им мне. Обнаруживший наскальные рисунки в Каповой пещере ученик моего отца А. В. Рюмин пришел к первому опять же ко мне, но Отто Николаевич решительно заявлял, что Ока — его район, и Урал — его район. Следовательно, я обязан уступить ему изучение открытых там новых объектов. И так продолжалось до последних дней археолога-полевика.
За несколько месяцев до смерти летом 1978 года он еще ездил в Башкирию. Условия часто были нелегкими. Второе палеолитическое погребение в Сунгире пришлось расчищать чуть ли не месяц, сидя на холоде под тентом, покрытым снегом. К Каповой пещере надо было ходить пешком из Бурзяна километров тридцать. Бадера это не останавливало, он был легок на подъем. Из года в год наш институт вынужден был отвечать на жалобы краеведа Ф. И. Иванова, собиравшего кремневые орудия около Твери и вообразившего, что это материал мирового значения. То А. Я. Брюсов, то я писали ему, что стоянки давно известны, лучше всего сдать коллекции в музей и успокоиться. А Бадер при аналогичных обстоятельствах взял командировку, провел в Твери неделю и составил ясное представление о стоянках в окрестностях города. Так же, уже лет семидесяти, полетел он вдруг в Оренбург, получив письмо фантазера-мальчишки о пещере с изображениями мамонтов, куда он якобы проник, нырнув в реку наподобие Кастере.
Бадер поощрял романтически настроенную молодежь и благодаря этому и в Москве, и в Перми имел в экспедициях целый отряд помощников. Он любил говорить о своей школе. В действительности таковой не было. Студенты усваивали только азы полевой работы. Диссертации аспирантов руководитель визировал, не читая, и никто из них не развивал идеи учителя.
Так или иначе Отто Николаевич был у нас видной фигурой. Но все знали, что коллекции из своих раскопок он хронически не успевает ни обрабатывать, ни издавать. Вернувшись из экспедиции, он писал несколько коротеньких сообщений о совершенных открытиях и, приложив к ним рисунки двух-трех казовых находок, распихивал эти информации по газетам и журналам. На том дело и кончалось. Число таких заметок у Бадера огромно. В сборнике, посвященном его семидесятилетию, перечислено 392 названия[39]. За оставшиеся шесть лет жизни штук пятьдесят к этому списку он добавил. Извлечь что-либо путное из этих мелочей и пустяков — трудная задача. Наиболее богатые и важные материалы из исследованных им памятников в научный оборот Бадер вообще не ввел и — главное — не позволял этого сделать другим.
В 1928 году копал он Синьковское городище дьякова типа под Москвой. Кроме полустраничной заметки, помещенной через год в журнале «Московский краевед», за пятьдесят лет ничего об этом не написал. Это не помешало ему считать своими даже материалы, добытые на городище Б. А. Куфтиным в 1923—1924 годах, и запретить пользоваться ими сотрудникам Московской экспедиции Института археологии.
В 1927—1929 годах Крымскую яйлу обследовал Б. С. Жуков. С ним были студенты-практиканты Г. Ф. Дебец и О. Н. Бадер. Жуков погиб, не успев издать собранные коллекции. Отто Николаевич уверовал в то, что с тех пор они принадлежат именно ему. При подготовке кандидатской диссертации мне эти материалы понадобились, и мой руководитель Дебец попросил своего друга допустить меня к ним. Тот с неохотой разрешил. Но стоило мне десять лет спустя включить данные о стоянках Ат-баш и Юсуповский бассейн в монографию «Неолит Крыма и Черноморского побережья Кавказа» (1962), как Бадер обвинил меня в покушении на его личную собственность. Он, правда, заниматься этими коллекциями уже не будет, но по закону они должны перейти к его единственному наследнику — сыну Коле. Отказавшись от полной публикации, некоторые сведения о стоянках я все же привел. С тех пор наши отношения с Отто Николаевичем навсегда испортились, хотя ни он, ни Коля к памятникам типа Ат-баша так и не обратились.
Бесспорное достижение Бадера — открытие поселений поздняковcкой культуры на Оке. Произошло это в 1926—1928 годах. За полвека материалы опубликованы не были.
Ну, скажут, это времена давние. Исследователь ушел далеко вперед, интересы его изменились. Но, во-первых, зачем же вести себя как собака на сене. А, во-вторых, с результатами послевоенных экспедиций все обстояло точно так же. В 1945—1952 годах Бадер полностью раскопал палеолитическую стоянку Талицкого на Каме. За четверть столетия появились лишь краткие информации. Изучение Каповой пещеры продолжалось свыше пятнадцати лет. Что оно дало, не очень понятно.
Не буду продолжать этот перечень. Думаю, что для археологов все ясно. Сначала можно было ссылаться на отсутствие издательских возможностей и тяжелые условия жизни в провинции. Но после возвращения в Москву на протяжении четверти века работы в академическом институте Отто Николаевич мог написать и напечатать все, что хотел. Меж тем ничего кроме заметок и предварительных сообщений из-под его пера не выходило. Запланированную докторскую диссертацию «Древнейшая история Прикамья» он не подготовил. Искомую степень ему дали за «обобщающий доклад», т. е. за брошюру на 42 страницах. После его смерти ни одной объемной и заслуживающей публикации рукописи в его архиве не обнаружилось. Не заметно и созданной им школы. Капову пещеру пришлось отдать ленинградцам.
Этот итог нетрудно было предвидеть, но желающих вмешаться в ситуацию, исправить ее, не нашлось. Он был старейшим среди нас, имел несомненные заслуги перед наукой, умел ладить с начальством, и те, кто, вроде меня, советовали ему отказаться от экспедиций и засесть за приведение в порядок своих материалов, выглядели в глазах окружающих злобными завистниками.
Как сам воспринимал он сложившееся положение? Сперва сетовал, что полевых археологов не ценят. Потом, завоевав прочные позиции в институте, счел себя ведущим ученым и не постеснялся в официальном документе говорить обо мне, как о «кабинетном теоретике», явно противопоставляя подобных «настоящим археологам», ежегодно ведущим раскопки. И все-таки какое-то смутное беспокойство он чувствовал. Свидетельство тому — список его публикаций, построенный автором по принципу «числом поболее». Там фигурирует, например, статья М. В. Воеводского и А. В. Збруевой, поскольку выводы ее принадлежат... О. Н. Бадеру, как будто эти опытные археологи и его друзья не могли сделать выводы сами. Тут и заметка журналиста В. Черникова в «Неделе» с разъяснением, что схематический рисунок, ее иллюстрирующий, выполнен О. Н. Бадером. Другой рисунок, помещенный в отчете Н. П. Милонова, также помог Отто Николаевичу увеличить перечень своих трудов на единицу. Интервью корреспондента «Науки и религии» В. В. Зыбковца со своим учителем Бадером тоже включено в список. Некролог К. В. Сальникова с сорока подписями — тоже. В аннотациях Бадер рекомендовал себя как автора десяти монографий. Даже приняв за оные его брошюры, десятка набрать никак нельзя. Все это черты человека с комплексом неполноценности.
