Трое первых станут испытанием. Двое образуют с тобой неразрывное единство, но сначала причинят боль. Их цвет зеленый.

«Похоже, я нашел их, все точно».

Третий окажет тебе услугу, но его сущность двулика. Его цвет — цвет черной полыни. Его слово рождает яд.

«Кто ты, Третий?»

Бык. Опасайся Быка.

Килар стиснул двумя руками винтовку. Ему померещился чей-то сгорбленный силуэт в дальнем углу отсека. Но нет, всего ли изгиб нейлоновой сетки, удерживающей коробки с припасами. Странник нервно облизал губы. Они были сухими и шершавыми, как борозды на проселочной дороге в засушливый сезон, и на них появилось несколько глубоких трещин. Килар ощутил металлический привкус крови, почесал отросшую за месяц жесткую бороду. Должно быть он выглядит как дикарь.

Вторая тройка, суть, один над всеми. Он заключает в себе силу троих демонов.

«Не корежь себе мозги, приятель!» — с досадой огрызнулся он в темноту. — «Не пытайся разгадать смысл вещей, для которых еще не наступило время. Другими словами, блин… не пытайся торопить судьбу. Себе дороже!».

Странник прислонился затылком к жесткой подушке из дерматина, дрожащий от непрерывной работы двадцати цилиндров танкового дизеля.

«Ты перестал называть себя Алексеем, а это кое-что значит».

«Снова Жар или я начал трепаться сам с собой?»

«И ты перестал без конца думать о жене и ребенке, а это еще важнее. Сегодня ты изменился, чел… Нет — ты просто родился заново!»

Он уснул чутким сном Странника готовый вскочить при малейших признаках опасности. Тяжелая машина уходила через пустыню на северо-восток, оставив позади океанское побережье и догорающие развалины Кор-Эйленда. Две глубокие колеи от гусеничных звеньев ложились позади нее на мягкий песок.

Шагающий-По-Воде.

При этих словах знатоки Писания вспомнят Иисуса, гуляющего по волнам Галилейского моря на глазах у своих учеников. Цепочка ассоциаций неизбежно приведет их к рассуждениям о смысле нагорной проповеди, к спорам о пресуществлении святых даров и к чуду преображения на Фаворской горе. Как бы повели себя ученые книжники и духовные корифеи, если бы оказались в восьми парсеках по прямой от Солнца в сторону созвездия Большого Пса; на планете, обозначенной в древних астрономических справочниках как Пальмира-А-2D; возле узловой станции технического обеспечения Кор-Эйленд, взорванной два часа назад и теперь догорающей множеством чадящих костров над линией пустынных пляжей? Удивились бы они? Испугались? Повредились рассудком? Или сочли увиденное за сцену второго пришествия? Скорее всего, они бы крепко зажмурились и возопили в едином громогласном порыве: «Этого нет и этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!»

Рассуждать о природе чудес и лицезреть их воочию — не одно и тоже. Есть вопросы, которые навечно останутся без ответов. На пляже в предрассветный час не было ни души, а у бродящих по дюнам кочевников хватало своих забот.

Никто не видел человека в длинном коричневом плаще с широкой пелериной. Человека в старой ковбойской шляпе и вылинявших джинсах. Грубая матерчатая рубаха была заляпана жиром. Остатки обтрепавшихся тесемок свисали из наспех проделанных дырок у распахнутого ворота. На поясе с правой стороны висела пустая кобура из толстой буйволиной кожи. В гнездах для патронов по бокам тоже ничего не было. Слева ремень отягощал туго набитый кошель с тавром в виде головы быка.

Человек шел по воде.

Его ноги, обутые в поношенные остроносые сапоги со стоптанными каблуками, тревожили поверхностный слой еле заметной рябью. Волны обгоняли его, устремляясь к берегу. Человек поднимался и опускался — плавно, не замедляя шага, словно его тело накачали инертным газом или он принимал участие в грандиозных комбинированных съемках, где все эффекты выполнены намного реальнее, чем хотелось бы. Сам путешественник даже не смотрел под ноги, устремив взгляд в сторону береговой линии и дрожащих огней на месте Кор-Эйленда. Его правая рука поддерживала ремень походного баула, который, судя по многочисленным заплаткам, шрамам и потертостям, мог оказаться намного старше своего хозяина.

Но это впечатление было обманчивым. Внешность человека нисколько не отражала его истинный возраст. Он не знал болезней и смерти, не вылезал головой вперед из влажной утробы и не пробовал на вкус материнское молоко. Когда-то давно он тоже называл себя странником, паломником на пути к небесному граду.

Сейчас он пребывал по ту сторону жизни, в промежутке между двумя воплощениями, как эмбрион еще не успевший сформироваться в полноценный плод. Его ум оставался девственно-чистым, незапятнанным, белым листом бумаги. Кто он? Зачем он? Как его зовут? Ответ пришел из пустоты вместе с дуновением ветра, и человек заново обрел себя, как уже бывало с ним прежде. В тенистой бездне сознания вспыхнуло имя, которое он будет носить на этом витке Великой Спирали. Одно из бесконечной чреды имен, один из множества векторов в пучке квантовых разветвлений:

Морган Флойд Гаррисон. Черный Пилигрим.

Мертвые глаза цвета вороненой стали жадно впитывали все краски мира, ничего не отдавая взамен. Ему случалось пристально смотреть на беременных женщин и вызывать у них преждевременные родовые схватки, а маленькие дети, случайно заглянувшие в его глаза, теряли голос и переставали узнавать собственных родителей. Под его взглядом птицы умирали от мозговой эмболии, сверчки замолкали в траве, собаки жалобно скулили и грызлись с друг другом, а кости стариков начинали стонать от артрита. Одним единственным словом Морган мог лишить человека разума, и легким движением руки — отнять у него жизнь. Длинные черные волосы Пилигрима, связанные на затылке в конский хвост, маслянисто блестели в свете далеких звезд.

Он остановился в сорока ярдах от берега, внимательно изучил полосу пляжей и огрызки белого известняка, о которые разбивались низкие волны. Над горизонтом висел фиолетовый диск Валькирии, и Морган мог видеть извилистые реки газа и причудливые завихрения колоссальных циклонов на ее текучей поверхности. Он развернулся на каблуке так быстро, что сапог по щиколотку ушел под воду. На какую-то долю секунды создалось впечатление, будто нормальный порядок вещей сейчас восстановится и дерзкий незнакомец, посмевший бросить вызов законам природы, с головой погрузится в океан. Поверхность упруго прогнулась и выдержала давление.

Водяная пыль полетела из-под подошвы, словно песчинки или мелкие камешки на обычной дороге. Послышалось тихое шипение. За спиной Моргана осталось быстро рассеявшееся облако пара. Он слегка изменил направление и не спеша двинулся к берегу. Менее чем в десяти метрах под ним, сквозь полупрозрачную толщу воды проглядывал коралловый риф. Косяки рыб проплывали в лазоревой глубине. Морские гады ползали, совокуплялись и пожирали друг друга. Морган вышел на сушу, и волны прибоя забрызгали до колен его штаны и ботинки. Он окинул пляж заинтересованным взглядом, с живым любопытством отмечая каждую мелочь. Два сииза почуяли его одновременно, но не успели выплюнуть жала и сдохли от разрыва аорты.

В отдалении среди руин перемещались темные фигуры. Уцелевшие кочевники разыскивали отброшенные при взрывах полезные вещи. Но еще больше ходоков валялось на песке в виде бесформенных комков плоти. Некоторые трупы еще дымились. Многие умерли в корчах, когда их накрыло облако токсичного газа. Моргану не было до них дела. Он обогнул изгородь из колючей проволоки и двинулся на север вдоль границы периметра, осматривая следы на песке.

В одном месте холодный отблеск металла привлек его внимание. Он нагнулся, разбросал в стороны обугленные куски шифера и поднял хромированный револьвер с черной изогнутой рукоятью — тот самый, что еще сутки назад висел на поясе капрала Сильвии Логит. Морган тщательно осмотрел оружие, обтер подолом рубашки, очистил от сажи и пыли с благоговейной улыбкой на лице. Револьвер не пострадал при взрыве. Ствол восемь дюймов с калибром как у духового ружья. Сверху вентилируемая планка, снизу пенал для стержня экстрактора. Защелка барабана в задней части рамки. Прицел регулируется винтами в двух плоскостях. Щечки рукоятки выполнены из ударопрочного полимера с анатомическим рифлением. Не дерево, конечно, но и так сойдет.