Та аккуратно поставила на стол полную чашку.
— Алиса Викторовна, — сказала, словно не могла упустить шанса ещё раз повторить имя-заклятие перед его носительницей. — Вам спасибо от всего сердца! Ох… — она внезапно потупилась, — подарочка-то я не при…
— Идите, Надя.
— Спасибо, Алиса Викторовна! Храни вас Господь!
Она, торопясь, скрылась за дверью; оба кармахирурга, доктор и аспирант, некоторое время молчали, не глядя друг на друга. Наконец, Ворона тяжело вздохнула и сказала:
— И так всегда.
— Как?
Ворона беспомощно моргнула и подняла брови жалобным домиком.
— Увижу кого-нибудь такого и ввяжусь в историю. Но я не могла её оставить, Даниль! — точно оправдываясь, воскликнула она внезапно, — ты же сам видел, какой там был ужас!
Сергиевский открыл рот, желая как-нибудь ободрить растерянную Алису Викторовну, но та уже пришла в себя и говорила, как всегда, очень быстро — слова не вставишь.
— Эрик Юрьевич бы сказал, что у нас тут не НииЧаВо, счастьем человеческим никто не занимается — и всё, вопрос исчерпан, а я вот…
— А у нас вы занимаетесь, — вставил Даниль, расплывшись в улыбке: щебечущая Ворона его умиляла.
Воронецкая грустно засмеялась.
— Меня разжалобить легко, — сказала она, — вот и всё, а толку-то? Одна такая вот пришла, я перепугалась, тебя схватила, срочную операцию… а их десять тысяч! И новые всё время заболевают! И перерождаются с этим!.. И непонятно, что делать, даже кто делать должен — непонятно. Вот проблема-то из проблем — кто должен, если никто не должен…
Она была тётка суматошная и часто из-за чего-нибудь впадала в ужас, а тогда начинала говорить вдвое быстрее, чем обычно, суетиться и паниковать. Даниль ловил себя на желании сгрести её в охапку, прижать к себе и побаюкать — чтобы перестала тараторить, хлопать глазищами, успокоилась. Ворона годилась ему в матери; он бы рад был считать свои к ней чувства сыновними, но Алиса казалась такой маленькой, хрупкой, нежной и бестолковой… да и выглядела, откровенно говоря, даже не на тридцать. Странная женщина. Пересоздавая тело, легче лёгкого исправить его недостатки — хотя бы искривлённый позвоночник, хотя бы неодинаково вычерченные брови! — но она ограничивалась молодостью, не желая становиться красавицей.
— Беда! — сделала вывод Ворона и, наконец, замолкла. Положила ногу на ногу, начала задумчиво сощипывать со своих чёрных брючек приставший к ним где-то белый пух. Даниль смотрел на неё, как заворожённый. Лаковое тулово сапожка, острый металлический каблук, блестящие пряжки… двадцать лет разницы в возрасте. «Почему Ворона не Анька? — печально подумал он, — почему Анька не Ворона? Влюбиться по-человечески не в кого…» Вместе с тем некой, сохранявшей трезвость частью сознания он понимал, что чувства эти — не более чем светлое наваждение Вороны, безобидное, как аромат духов. От иллюзии легко избавиться, достаточно простого желания, а стоит выйти за дверь, она исчезнет сама, не оставив ни разочарования, ни тоски. Но избавляться не хотелось: человек любит нечасто, и настоящее чувство болезненно, а в Алисином наваждении не было боли. Такая вот диетическая любовь…
И вспомнился портрет, подаренный Аннаэр: непомерно огромный карандашный рисунок с непохожей на себя Вороной, танцующей среди трав и ветвей. Гениальный Лаунхоффер гениален во всём, вот только он не из тех людей, какие поддаются наваждениям…
— Эрика бы надо спросить, — вздохнула Ворона, и Даниль сморгнул. — Он-то наверняка знает, что можно сделать, а если не знает, то выяснит.
Помолчала, поглядывая по сторонам, а потом жалобно сказала:
— Но он такой противный мужик!
И потупилась. Даниль всегда знал, что Ворона прекрасна, но тут просто растаял.
— Опять морду кирпичом сделает… — проворчала Алиса. — «Что вы пристаёте с ерундой какой-то, я мировые проблемы решаю, думаю, как дальше жить, не мешайте мне работать». Работает он! Пять лет назад, когда разрыв этот случился… вас-то, студентов, не стали трогать, а такой шум был! В отделе мониторинга тревога, всё Минтэнерго на ушах стоит, МЧС подняли, чуть ли не армию подняли — большой привет, под Тверью тридцать тысяч человек в онучах, как из прошлого вылезли, лес рубят и ни на одном языке не понимают… Андрей Анатольевич туда-сюда мечется, Лильяна тоже, даже Гена, он тогда только приехал… Прибегаю я к Эрику, а он сидит и эльфов рисует!
Воронецкая возмущённо зафыркала и замотала головой.
— Ничего его не касается, — сказала обиженно.
И вгрызлась в торт.
Взгляд Даниля рассеянно бродил по потолку. Наваждение Вороны, кроме сладкого переживания нежности, имело и другую сторону — рядом с нею удивительно быстро и ясно думалось, приходили толковые идеи, неожиданно отыскивались решения старых проблем. Сергиевского почти мучило предощущение инсайта. Вот-вот мелькнёт мысль, явится отправная точка, и станет понятно, что происходит, что делать дальше — но нет, нет, мозг работает вхолостую, зря пропадает искра…
— Алиса Викторовна, — сказал он почти бездумно, — а кто выписывает пропуски в отдел мониторинга?
— Никто не выписывает. Там та же система, что на входе. Если тебе надо по делу — войдёшь, если просто так… а зачем тебе? Ты что-то придумал?
— Да нет, — Даниль уставился на игрушечную бабочку, приклеенную к оконному стеклу. — Мне просто так. На данные посмотреть. Вдруг что в голову придёт?
— А-а, — кивнула Ворона, — да, так бывает… А давай, я тебя проведу?
Аспирант уставился на неё в некоторой растерянности. Предложение было заманчивое, но он действительно не знал, что забыл в отделе мониторинга, принимать помощь Алисы Викторовны ради одной забавы казалось неловко.
— А… промямлил он. — А вы… как пройдёте…
Она рассмеялась:
— А я просто так пройду, — и заговорщицки подмигнула.
Отдел мониторинга не имел отношения к педагогическому процессу и, строго говоря, вообще не был частью института. Спутники, передававшие сюда данные о состоянии тонкого плана, принадлежали министерству тонкой энергетики; Даниль не знал, какую степень секретности присвоили этой информации, но общедоступной она не была точно. Отдел находился в подвале правого флигеля, напротив берлоги Ящера, и, шагая по первому этажу, аспирант увидел окна лабораторий. Институту тонкого тела даже в чёрные девяностые не приходилось сдавать помещения, да и предприятие было слишком серьёзное, чтобы ютиться на арендованных площадях. Причина, по которой Минтэнерго вынесло сюда отдел мониторинга, была проста, хоть и небанальна: специалисты, способные всесторонне проанализировать данные сканирования и сделать из них выводы, имелись только в МГИТТ.
В качестве арендной платы министерство разрешало использовать дорогостоящую аппаратуру в научных целях.
— Ну, Эрик, — улыбаясь, пробормотала Ворона себе под нос, — если ты заменил стража, тебе не жить…
Тяжёлая металлическая дверь напоминала лифтовую; лифт за ней и обнаружился, но как Алиса его вызвала, Сергиевский не понял. Шёл лифт не более пяти секунд, а открывшийся взору ярко освещённый коридор, отделанный деревянными панелями, показался почти уютным. Аспирант не бывал здесь прежде и с любопытством озирался.
Когда под потолком захлопали крылья, на ум сразу пришёл ястреб Лаунхоффера: других птиц в институте Даниль не встречал. Вспомнился плосколицый жрец, просивший Охотника; функцию выданного взамен пернатого Сергиевский так и не смог распознать. Сейчас его куда больше интересовало то, что должно было интересовать уже второй год — Северорусская аномалия, и игры Ящера не представлялись такими уж занимательными. Инфернальный полтергейст Лаунхоффера — не более чем театр кукол, и кому есть дело до кукол, когда речь заходит о людях.
Явился же им навстречу вовсе не ястреб.
— Ого, — сказал Даниль. — Ворона!
— Ворона тут я, — строго сообщила Алиса Викторовна, отчего Сергиевский сначала прыснул, а потом смутился мало не до румянца. — А это ворон!
Большая чёрная птица уселась ей на плечо; плечо у Вороны было узенькое, сиделось на нём неудобно, но у крылатого на этот счёт имелись какие-то свои соображения, и искать более подходящий насест он явно не собирался. Алиса ласково приложила ладонь к антрацитовому крылу.
