Ксе подавил вздох. Посмотрел вниз, на площадку: лестницы у стфари были крутые, как трапы на кораблях.

— Помогут, — сказал он, наконец, избегая взгляда Илли. — Обязательно.

«Только не знаю, кто», — добавил он про себя для очистки совести, хотя надежды таяли вместе с плотью стихий.

Ксе долго пытался дозвониться Сергиевскому и пришёл к выводу, что тот либо вынес его в игнор-лист, либо поменял номер. Попытка найти по базе его домашний телефон не увенчалась успехом — похоже, Даниль квартиру снимал. Лейнид тоже не помог, кажется, он успел с Сергиевским разругаться, и довольно грубо сказал Ксе, что о местонахождении этого идиота представления не имеет. Кто-то из доверенных Менгра-Ргета ездил в МГИТТ, но там всё обернулось странно, и даже сам Менгра не понял объяснений; во всяком случае, войти за ограду просители не смогли.

— У нас нет выбора, — сказал Ксе через неделю.

Жень взбудораженно привстал, стараясь не улыбаться. Ансэндар, бледнея, опустил глаза, и в груди у Ксе нехорошо заныло. «Он предупреждал меня о ранге мастера, — подумал жрец, успокаивая себя. — Но ведь всё обошлось. Я прекрасно себя чувствую, и Жень говорит, что получилось отлично. Конечно, верховный — это звучит громко, но, в сущности, какая разница…»

— Подожди ещё, — ответил Менгра; это был не совет, а приказ. — Ты и так двадцать лет уложил в две недели.

— Сам удивляюсь, — развёл руками жрец-мастер. — Но я в порядке.

— Мне нужно выдавить эту штуку, — раздувая ноздри, прошипел Жень. — Вот как хотите. И вообще! — он обвёл собравшихся ярко горящим взглядом, — никто не знает, когда границу прорвёт. Всем всё ясно? Или объяснить?

— Жень, — Ксе едва заметно поморщился.

— Завтра, — сказал Менгра, тяжело опустившись на стул. — Завтра.

День был солнечный и морозный; свежее утро проглядывало за белизной облачных рушников, побледневшее декабрьское солнце сверкало на стёклах, клало на пол светлые квадраты. Менгра сидел в тени и сам казался огромной плечистой тенью. Ансэндар стоял у окна, скрестив руки на груди, и смотрел вдаль — так, будто видел неуклонно тающую преграду. Возможно, он действительно видел. Ксе прислушивался к себе и чувствовал, что сердце его беспокойно, но беспокоился жрец не за себя — за Матьземлю, за богов и людей, за тех, кому выпало столкнуться с небывалой угрозой, которой не отыскивалось объяснения.

Жень смотрел на своего жреца — расширенными глазами, заворожённо, почти молитвенно, и это забавляло, потому что, вроде бы, должно было быть ровно наоборот. В руках божонка тускло поблёскивал нож — третий по счёту.

Ксе не знал, как должен выглядеть ритуал, проводимый по всем правилам. Наверняка величественной церемонией, с шествиями и факелами, с произнесением клятв и принесением жертв… а может, и нет, может, новый верховный жрец всего лишь подписывал пакет документов — в торжественной обстановке и паркеровской золотой ручкой… В этом случае официальную часть инициации Ксе так и так ещё предстояло пройти. Договор с богом не отменяет договора с людьми.

Ксе расстегнул рубашку и закрыл глаза.

— Давай, — тихо сказал он.

И божонок ударил — стремительно, почти без замаха, движением мастера боя, умеющего профессионально работать с ножом. Узкий клинок по крестовину вошёл между рёбрами.

Жрец-мастер принял сан верховного иерарха культа; нож растворился, перейдя в тонкую форму.

…через секунду после того, как, пропоров кожу и плоть Ксе, пронзил его сердце.

Чудес не бывает.

Тело верховного жреца осело на пол.

День разгорался за чисто промытыми стёклами, заливал солнечным молоком выпавший снег, и в светлом празднестве наступившей зимы растворялись вещи и лица; золотые блики прыгали на инкрустациях, тепло светилось резное дерево, ярче становились краски ковров. В нагретом воздухе комнаты застыли крохотные пылинки, окованные тишиной, и как будто всё вокруг замерло, когда сын и шаман Матьземли вернулся к ней после недолгой разлуки.

— Вот и всё, — вполголоса, невероятно спокойно сказал Менгра-Ргет. — Вот и всё…

Ансэндар вздохнул.

Жень стоял, одеревенев от ужаса, с полуоткрытым ртом, и безумными глазами смотрел на свои руки. Он забыл дышать, ярко-голубая аура его прекратила пульсацию — остановился мятежный вихрь, заледенев среди тихого тепла смерти.

— Нет, — прошептал, наконец, божонок, и крикнул, срывая голос: — Нет! Ни за что!

— Так оно и случается, — заключил Менгра. Лицо его оставалось неподвижным и совершенно бесстрастным. Ансэндар закрыл глаза и прислонился виском к стене; бледные тонкие пальцы чуть плотнее стиснули ткань куртки, но ни единая черта на лице бога не дрогнула.

— Нет… — всхлипнул Жень и упал на колени.

Он приник к телу, и Анса тревожно подался вперёд, но божонок не пытался перелить в мертвеца свои силы, электрическим разрядом встряхнуть не успевшие умереть нервы или совершить ещё какое-нибудь сумасбродство.

Жень вытащил у Ксе мобильник.

— Даниль!! — до боли зажмурившись, взмолился мальчишка, впиваясь пальцами в ворс ковра, — Даниль, пожалуйста, возьми трубку!

— О боже! — сонно сказал Даниль. — Я тебе что, золотая рыбка?

На том конце канала залепетали что-то совершенно неразборчивое и нелепое, но определённо испуганное и умоляющее. Аспирант тяжко вздохнул, чувствуя себя Атлантом, подпирающим небосвод, и раздражённо сказал:

— Горит, что ли? Сейчас приду, ждите.

Потом отключил связь, бросил мобильник на тумбочку и сполз глубже в тепло кровати, сладко зевая. Потянулся, закинув руки за голову, поймал последний миг сонной неги и выбрался из-под одеяла, бормоча:

— Ну не придурки? Придурки. Опять за ними кто-нибудь гонится, а я разруливай… Где мои часы? Где вообще какие-нибудь часы? Ёлы-палы, сколько ж на автоответчике-то висит…

— Не суетись, оглашенный, — с низким грудным смешком сказала женщина. — Штаны надень.

Сергиевский, эротично покачиваясь, оборотился.

— Р-римма… — хрипло пропел он, раздувая ноздри и туманя глаза, — р-рыжая р-роза…

Он и не мечтал о такой удаче, какая его последнюю неделю преследовала. Даниль пришёл к выводу, что определённо сделал что-то очень хорошее, раз карма удружила ему такой приятной насыщенностью бытия. Одно то, что Лаунхоффер не убил его за попытку влезть в свои файлы, уже стоило целой жизни, потраченной на благие дела, а тут ещё и Римма… Красавица всегда держала себя неприступно; Сергиевский и не пытался ловить рыбку в её пруду, предвидя печальный неуспех этой затеи. Он встретил Римму совершенно случайно: заняв последний столик в любимом ресторанчике, Даниль наслаждался лёгким коктейлем и лёгким злорадством, когда завидел в числе ожидавших места рыжую диву в роскошном пончо. Сергиевский не преминул пригласить даму к себе, и сам не заметил, как оказался у неё дома.

Неделя промелькнула как сон. Погружённый в клубнику со сливками Даниль забыл мобильник на рабочем столе и заметил это только вчера. К Нике он забредал всего пару раз на полчаса — когда интуиция сообщала, что хочешь — не хочешь, но клиент пришёл, вытерпел уговоры и готов подставить лоб под печать. Сергиевский в такие минуты как никогда остро чувствовал, сколько удобств приносит контактёрский дар и способность передвигаться через совмещение точек. Во второй раз он вообще явился на работу в манере порноактера — плащ на голое тело и домашние тапочки.

Даниль был циник.

Но и в романтике толк он знал — а потому, любуясь прекрасными персями Риммы, вытащил через точки громадный букет пышных роз, тёмных, как риммины соски. Букет свалился на размётанную постель, явив великолепный художественный кадр. Секунду назад розы стояли в воде, холодные капли упали на горячую со сна кожу дивы, и Римма, сердито наморщившись, скинула цветы на пол.

— Хватит мне тут Джима Керри изображать, — фыркнула она, вытягиваясь поверх скомканных простыней. — Даниль Всемогущий… лучше иди-ка сюда, вот так… да… ох!..