И поднялись они помеж молчаливых, и тем грозных воронов.

— Она наказать хочет царя… — с благоговением в голосе сообщил Вещий Олег.

А птица жар блеснула огнем и ударила молниями во все стороны. Стало так светло, что аж и не видно ничего. Спрятала Яся лицо на груди Ивана, гром снова загремел, засверкало…

— Вихря, наверх! — скомандовал Иван.

И вырвались они на волю, в грозу и дождь, в темноту и свободу. Вихря возрадовалась и снова изобразила мертвую петлю. Иван и Яся едва не выпали, да и пест в самый последний момент Иван подхватил, шляпу свою придерживая. А вот парик соскочил и исчез в темноте.

Яся ахнула и простерла за ним руку в дождь, а Иван рассмеялся, поцеловал ее крепко и сказал:

— Не нужен он больше тебе, ясно солнышко. Это я тебе нужен.

Снял с себя шляпу и ей на голову надел, и дождь был больше не страшен. Яся улыбнулась счастливо в ответ и… таки превратилась в лужицу.

— Это самое прекрасное, правда? — сложила кулачки Кикимора под подбородком. — И жили они долго и счастливо…

— Нету пока долго и счастливо, душенька, — возразил Леший. — У Ягуси есть еще перевернутый мир, и она жить ведь без него не может. А Ивана куда? У этих счастье не в том, чтоб избу поставить да детишек нарожать. У этих все мудренее.

— Да что ж все так сложно! — всплеснула Кикимора руками, и яблочко снова скатилось с блюдечка и в пруд ухнуло.

— Ну вот. Поменьше экспрессии, — вставил Леший умное Ягусино словечко.

— И фрукты заморские она мне обещала, — покивала Кики головою. — Прав ты, отец… Пущай возвращается. А потом… потом мы снова им тропинки ведь сведем, верно?

— Ты в судьбу играть не увлекайся, — отнял Леший у жены блюдечко и за пазуху спрятал. — Дно давно чистила? Делом займись, душенька. А смертным дай свои дела самим решать.

Кикимора надулась и отвернулась. В носках петли считать принялась.

— Мне больше всего понравилось, как жар-птица с Долматом разделалась, — огладил Леший бороду. — Вот это по-нашему, по-божески… Иван-царевич еще, может, научится, а вот Долмат…

— Думают, Елену Прекрасную им Волк подсунул, — фыркнула Кикимора.

— А это не Елена Прекрасная?

— Надо больше делами смертных интересоваться, отец! Да никакая сонная трава так держать не будет! Это спящая царевна. У семи богатырей ее Волк умыкнул. Тут ближе. С Еленой не успел бы он.

— Та, что во сне ворочается?

— Она самая. Долго Ивану-царевичу ждать ее пробуждения.

Кошка Мег изнывала от одиночества. А в этой дивной избушке все поменялось до неузнаваемости. А не любила кошка Мег, когда все в доме меняется до неузнаваемости. Фыркала, усами дергала. А ее невидимая рука то туда не пускала, то сюда, а то и драть диван не давала. Мучение одно и наказание.

Потому, когда в трубе что-то зашуршало да заухало, прижала кошка Мег уши и на свою полку облюбованную стрелой взлетела.

В камин, хохоча, свалились в ступе Иван-не-дурак да Яга.

— С возвращением домой, — радостно отозвалась Тихомира.

Каминную решеточку отодвинула, горячим воздухом осушила, Вихрю довольную в чулан отправила, на диван усадила, горячий чай подала.

А на Яге-то ни парика не было, ни носа, ни бровей. Только шляпа Иванова.

Кошка Мег с подозрением прыгнула на изголовье дивана и ей о щеку потерлась, шляпу понюхала внимательно.

— Куда дела брови, Яга? И нос? И парик?

— Так вот она, кошка Мег, — сгребли ее железные руки под живот неожиданно, кошка Мег даже возмутиться не успела, а уже оказалась на коленях…

— Иван-дурак! — воскликнула она. — Ты ведь дурак Иван, мы тебя давеча спровадили.

— Плохо спровадили, значит, — усмехнулся Иван-дурак. И ей под шеей почесал.

Замурчала кошка Мег — любила она больше всего на свете, когда ей в этом самом месте чешут.

— Ласковая какая, — усмехнулся Иван, и вторую руку на спинку дивана положил. Чтобы и Ягу-Ясю обнимать.

— Ага… Когда вредничать не начинает, просто золотко, — согласилась Яся и стала чесать Мег за ушком.

Счастья кошке Мег привалило: развалилась она пузом кверху на коленях этих двоих, и забыла про все свои горести.

А Ванька и Яся попивали чай и молчали. И нравилось Ясе, что молчат они, а все равно так тепло и уютно, и так, как быть дОлжно. И камин горел, и кошка на коленях урчала, и рука Ванькина ее так тепло и надежно обнимала… И не думала она, что бывает так. И что будет так.

Положила голову на плечо ему да и заснула.

А Иван снял с нее шляпу тихонько мокрую, вытащил из пальцев чашку с чаем, махнул Мире, чтоб столик какой, что ли подставила.

— И давай уйдем куда-нибудь… К морю, что ли…

А потом положил голову на Ясино каре, и тоже заснул.

Так и спали они все трое: Иван, Яся и белая кошка Мег.

А Кикимора дно прибирала, ворчала да яблочко искала. Впрочем, толку-то от него без блюдечка.

Леший Тихомире дорогу потихоньку расчищал, когда слишком уж дремуче становилось. Да жене не говорил — снова кричать про всемирное равновесие начнет, что смертным нельзя подсоблять так много. А ему просто хотелось. Вот правильно это было, и все.

Жар-птица перышки чистила в овражке, что Вещий Олег предложил для укрытия. Работы тут непочатый край, конечно.

— Лети, Вещий Олег, да имя у Яги для меня спроси, — велела она.

Царь Долмат теперь всю жизнь будет с узором от молний ходить. Будто по рукам да ногам связанный. И поделом. Твоя свобода всегда заканчивается там, где начинается чужая.

А Серый Волк, высунув язык, мчал через леса дремучие Ивана-царевича и спящую Елену Прекрасную. Не Елену, конечно, но как зовут спящую царевну, он не знал. А вдруг Елена? Ну, и прекрасная — а что с того? Пущай Иван-царевич уж сам решает.

Иван-царевич не тужил ни за жар-птицей, ни за пером, ни за Иваном-дураком и Ягой. Вез он домой свою суженую, а это самое главное в любом подвиге ратном для добра молодца.

И все бы заканчивалось хорошо, только вот… Завтра понедельник. А это значит, что все только начинается. В который раз.

Мы не разделим их стресс и невроз — общественный вес и карьерный рост

Для нас ничего не значат.

Високосный год. Солнечный зайчик

Потянулся Иван сладко и открыл глаза. Так и уснул, видать, сидя — камин догорает, за окошком светает, шея закостенела. Как Ягова нога.

Кстати, о Яге — она калачиком рядом свернулась, голову на колени ему положила доверчиво, коленки под грудь подтянула. Кошка Мег на худом боку у нее лежала, голову на лапы положив.

Улыбнулся Иван, коснулся рукою затекшей подросшей щетины. А вдруг не понравится ей, если он бородой зарастет? Может, ну их, царапины, да и побриться?

На спящую Ягусю посмотрел, по волосам ее коротким и светлым, как колос пшеницы, провел нежно ладонию. Из речки Смородины выловленное солнышко его ясное. Которое в избушке хоронится, как улитка в ракушке. Но теперь и ему в эту избушку, в эту ракушку есть ход. И своей, отдельной, ему больше и не надо. Станут они теперь странствовать, на миры иные смотреть, на рынки заморские ходить или оладьи вместе кушать с подливой клубничной с тарелок желтых да сидеть у камина, истории разговаривать.

Много девиц Иван-не-дурак на дороге своей повстречал в свое время, да чтоб с сердцем знойным, с любовью верной, чтоб с городами за спиною… Не было никого.

А теперь вот и есть. Приподнял голову Ясину Иван осторожно, встал, подушку на полу нашел, подложил ей под щеку, поцеловал в волосы светлые. Кошка Мег проснулась и посмотрела на парня строго, да не сказала ничего. Моргнула и уставилась в огонь, будто был Иван пустым местом.