Яга кивнула несчастно. Ну, за что так вляпаться-то?.. Вот спасибо тебе, речка Смородина!

Ищет подругу домой с любовью верной

С сердцем, похожим на зной, у вас, наверно

Нет никого?

Кукрыниксы. Дороги.

Яге было неловко. Да что там неловко! Сгореть от смущения и то было бы мало. Хорошо хоть Иван-дурак не злоупотреблял: едва ногами дна коснулась, так и отпустил.

А зубы от холода дробь выбивали, совсем не слушались. Трясло, и сделать ничего будто было нельзя.

— Не пужайся, не смотрю, — Иван отвернулся и скользнул в камыши. — Выходи, там рубаха где-то есть, вот и надень. Ты коротенькая, тебе как платье сойдет. А я штаны возьму. Да только ж рушник сначала, вытрись насухо.

— Д-да я д-да-альше поплыв-ву… — упрямо простучала челюстью Яга за его спиной.

Ну как тут согласиться? Стыд и срам, с какой стороны ни посмотри. Вдруг обернется, пока выходить? И невелика бы беда, нарушение неприкосновенности ее частной жизни — дело нередкое, можно стиснуть зубы и перетерпеть, но… она ж его вчера по небу пустила. Хорошо, ни парика, ни носа при ней сейчас. Но он тут… спасает, помогает. И не знает — кого! Помогать ее и спасать в принципе неприемлемо, потому что потом надо отдавать должок, ну а уж ему-то…

Но холодно, в речке студеной оставаться смерти подобно. И ему же она помогать поклялась, не было печали.

В общем, слишком много неожиданных факторов случилось, мозг подвис, хотелось спрятаться, да было некуда. Кроме рубахи Ивановой, но от Ивана как раз в ней не спрячешься. Разговаривать придется, благодарить, вообще…

— Одеж-жа у мня там осталась…

Выбора нет. Держись, Яся, будешь плыть — согреешься.

— Захвораешь лихорадкой и умрешь. Берегом дойдем. Нельзя долго купаться в такой воде студеной, а ты ведь не из-за ближней излучины приплыла, верно?

И обернулся быстро. Словно чтобы проверить, что прав. Она сама не помнит, сколько излучин этих по дороге было. Хороша!

И про «захвораешь» он прав. На работе больничный брать не комильфо. Выходные в Тридевятом, а завтрашний понедельник есть понедельник. И воротиться придется нынче вечером, и на сопли времени нет.

— Эх, — погреб Иван к берегу, вырос напротив, взял за плечи да обернул спиной к себе. — Не гляжу, говорю ведь.

И вытолкал на берег илистый. Она еще и оступилась. И опять впечаталась, уже не под водой, уже всем, чем можно и нельзя. Зажмурилась.

А тот уже накинул на плечи что-то. И по ним похлопал сквозь ткань льняную.

— Разотрись-то хоть, девица. Или тоже мне прикажешь?

Яга разозлилась.

— Девицей м-меня не называй, — процедила как могла грозней и начала зябко кутаться в полотенце.

— А как называть-то? Бабой? — прыснул Иван.

Он и не подозревал, как к истине близок. Яга хмыкнула, вспомнив его давешний полет. Дурак, самый настоящий дурак!

Но добрый дурак — что есть, того не отнимешь.

— М-может, и б-бабой.

Сердца, у нее, возможно, и нет, а совесть имеется. И совесть говорит, что нехорошо вот так дуться. Но мозги куда сильнее и говорят, что коли с ним любезничать, сердце, того и гляди, проснется, и что тогда делать-то? Еще и отправится этот Иван восвояси, а сердце останется в избушке одиноким как никогда. Совесть, мозги, сердце… Слишком много на раз — не управиться.

— Смеешься отчего?

Шуршание за спиной значило, что Иван штаны натягивает. Наверное.

— Да не стой столбом, баба-девица, растирайся! А то околеешь. Вот так это делается, — подошел этот дурак сзади, выдернул полотенце из рук девичьих да стал тереть ей плечи и спину докрасна.

Это уже был перебор. Яга так и подскочила, да полотенце на себя дерг, только Иван крепко держал, ничего и не вышло. Так и стояли. Он в штанах и шляпе по одну сторону, она без штанов и простоволосая по другую, и полотенце помеж ними как стена иерихонская.

— Не дергайся, — молвил Иван ровно и рушником этим ее обернул, и плечи да шею да руки тер и тер, и жарко становилось, — горе ты непутевое. Думаешь, я девиц в беде не видел да не спасал? Опыт имеется.

Тут уже Яся не выдержала, глаза сузила, края рушника поймала, вырвала из пальцев его загребущих, обернулась прыжком, в стойку боевую становясь.

— И какой же такой опыт, добр молодец?

Взором сверкнула совсем по-Ягиному. Иван даже отступил на шаг, сморгнул, наваждение отводя, о корешок споткнулся, да еле на ногах удержался. Брови сдвинул да рукой махнул.

— Да какой — глупый вы народ, девицы. Когда помощь нужна, ломаетесь, а потом еще горше выходит, и спасать приходится от смерти, и хлопот не оберешься.

— А кто сказал, что спасать надо? Да и смерти я не вижу, — Яся показательно по сторонам посмотрела, даже за спину ему заглянула.

Иван сделал еще шаг назад и с поклоном пригласил барышню нашу к реке:

— Нет, хочешь, баба-девица — возвращайся. Я ж не держу тебя.

— Меня Ясей зовут, — наморщила нос Яга и чихнула.

Мысль о возвращении вплавь больше ее не прельщала.

А сделав шаг, вдруг припала на ногу. Скосила глаза удивленно: кровь залила весь песок, где она стояла. Надо же, а она забыла про корягу коварную. Шок, наверное. А теперь… Как она до избушки-то дойдет? Не у дурака ведь на закорках? Нельзя с ним так, она его обидела, пусть он и не знает… Опять плакать захотелось. И в норку.

А он все еще ее пространство личное нарушал и частную жизнь. Так что нельзя никак расклеиваться.

— Ты рубаху обещал, — закусив губу, вскинула голову Яга.

Встретила вражеский взгляд добрых глаз смело.

— Не то, чтоб я сама бы не справилась, но помощь отчего не принять, когда предлагают.

И сделала лицо такое независимое. Поискала опору какую. Присесть. Для начала присесть. Доковыляла до воды, на плоский камушек опустилась, больную ногу в реку засунула. Хорошо. Вода смыла кровь и песок, захолодила, и боль чуть отступила. Натянула Яга рушник повыше под мышки и молвила:

— Вообще, каким ветром занесло тебя в места здешние? Нехорошие они, гиблые. Да и сама речка Смородина колдовская, говорят.

— Речка как речка, — пожал Иван плечами: стоял он руки в карманы да на Ясю глядел.

И как крови не испугалась, и как хорохорилась перед ним. И понравилось ему это. Другие девицы, что встречались ему, давно в обморок бы падали или на шею вешались. А эта вот — сильной быть пытается. И помочь Ивану Ясе захотелось. Не из доброты своей душевной, как каждому помог бы, а вот именно ей. Чтоб улыбнулась и спасибо сказала. Может быть, и поцеловала даже.

— Такая же, как и прочие, — продолжал он между тем безмятежно. — Местами же гиблыми меня не напугаешь, вот у минотавра в пещере было похуже. А и так не погибли с Тесеем. А здесь что? Сама погляди — солнышко светит, речка — студёна и прекрасна, травка зеленая. Опять же, тебя выловил, счастьюшко безголовое. Ты, кстати, откуда здесь взялась? Коль места гиблые?

Яга гордо усмехнулась.

— Так я… — едва не проговорилась. Нельзя ему говорить, кто она тут, в Тридевятом!

Потому как выкинула его бессердечно, потому как он молод, красив и интересен оказался, как никто долгое уж время, ну и, вообще… Потому как понравилось ей, что ее Иван счастьюшком назвал. Неожиданно — да понравилось. И сразу голову потеряла. Не дело это. А еще злилась она, что это именно его Леший под опеку взял.

— Бабушка у меня тут живет.

— Ого! — присвистнул Иван. — И кто ж у тебя бабушка? Нечто баба Яга?

— А если и так? — лукаво прищурилась Яся.

— Ну, это многое объясняет.

Иван подобрал с травы рубаху, встряхнул и бросил ей. В лицо попал. Ну вот что за меткое прозвище — дурак!

— И что же, например?

— Характер твой скверный. Точь-в-точь как у бабки. Одевайся-ка, нечего в мокром сидеть — простынешь.

Яга закономерно надулась.

— А что мне первому встречному и поперечному улыбаться? Вежливость соблюсти — это одно, а друзьями мы быть не обязаны. Иди куда-нибудь. Не при тебе ведь переодеваться.