Первоначальный сыск, введенный у нас Иоанном Грозным, весьма напоминает германский порядок, установленный по Бамбергскому уложению 1507 г. и Каролине 1532 г. Губные старосты должны были объезжать свои округа и расспрашивать местных жителей, «кто у них тут в губе лихих людей, татей и разбойников, и к кому разбойники и тати приезжают и разбойную рухлядь привозят и от кого на разбои ездят и кому разбойную рухлядь продают за разбойное. И на кого на обыску скажут, что они лихие люди, тати и разбойники <…> и истцов им нет, и старостам по тех людей по обыску посылати, а велети им имати и ставити пред собой, и како пред старостами поставят, старостам тех людей по обыскам в разбое пытати»[20].

В эпоху Уложения 1649 г. розыскной порядок укрепляется, постепенно вытесняя из области уголовного правосудия остатки состязательного процесса. Для начала преследования за тяжкие преступления по общему правилу не требуется «истца». «А не буде на кого в смертном деле челобитчика, и по таким делам за мертвых людей истец бывает сам царь». Таким путем на первый план выступает государственный элемент преследования преступлений, а личный элемент вместе с последним и состязательное начало постепенно отодвигаются в тень. Петр I доводит розыскное судопроизводство до крайних пределов. Краткое изображение процессов говорит: «<…> процесс есть, когда судья ради своего чину, по должности судебной вопрос и розыск чинит, где, каким образом, как и от кого такое учинено преступление». Указом 1697 г., как известно, Император доводит до логического конца начало, ранее подлежавшее применению лишь в особо важных случаях, именно повелевает решать розыском все дела без исключения, не исключая и гражданских. Розыскное начало проникает также законодательство Екатерины II и Александра I, откуда переходит и в Свод Законов.

По Своду Законов маловажные дела ведались исключительно полицией (земский суд). По делам более серьезным органы следствия были отделены от органов суда. Производство следствий (до 1860 г.), по общему правилу, сосредотачивалось в руках городской и земской полиции под общим наблюдением прокуроров и стряпчих и высшим надзором гражданских губернаторов, причем в указанных в законе случаях, при следствии должны были присутствовать депутаты от того «ведомства» (духовенство, военные, купцы, мещане и т. д.), к которому принадлежал обвиняемый. Следствие разделялось на предварительное и формальное и производилось втайне. Предварительное следствие должно было установить, действительно ли имело место происшествие, заключавшее в себе признаки преступного деяния, и привести в известность все обстоятельства, указывающие на такое деяние. Формальное следствие направлялось на то, чтобы обнаружить и привести в полную ясность и известность, над каким лицом или имуществом учинено преступное деяние, в каком действии оно состояло, каким способом, когда, где, кем, с намерением или без намерения учинено и т. д., так чтобы суд не мог встретить никакого затруднения или сомнения в постановлении приговора. Поводами к начатию следствия могли быть: извещение, а также молва и слух, жалоба, донос, явка с повинной, доношения прокуроров и стряпчих. Если имеющиеся улики вызывали сильное против кого-либо подозрение, то предписывалось брать подозреваемое лицо для допроса и исследования, несмотря ни на какие личные его преимущества. Материал, добытый допросом (в присутствии депутатов), подробно записывался. Против обвиняемого принимались меры для пресечения ему способов уклонения от следствия и суда (содержание в тюрьме и при полиции, домашний арест, полицейский надзор, отдание на поруки). Затем допрашивались свидетели (непременно под присягой, также в присутствии депутатов), давалась им, если требовалось, очная ставка с обвиняемым и производился, также если было нужно, повальный обыск (допрос окольных жителей). Оконченное следствие отсылалось немедленно в надлежащее судебное место, где все «дело» вносилось в дежурную книгу, проверялось по описи и снабжалось дальнейшими необходимыми справками. Вслед за этим из дела составлялась выписка или докладная записка, где излагались существо и ход дела, приводились справки (о летах, судимости, заслугах и т. п.) и выписки из законов, и дело вносилось для доклада и решения в присутствие. В нужных случаях суд мог подвергать подсудимых вторичному допросу и, если подсудимый запирался, а подозрение было основательно, должен был, «без истязаний, уликами, а в случае нужды – увещанием священника привести к открытию истины». Но передопрос не был обязательным, и решение суда могло состояться немедленно по выслушании докладной записки, причем, по общему правилу, на рассуждение полагалось не более трех часов; мнения объявлялись членами суда, начиная с младшего; в случае разногласия производилось «словесное прение», и дело решалось по большинству голосов. При этом, если присутствующие рассуждали несогласно с законами, то секретарь суда, хотя и не имевший голоса в решении дела, обязан был представить им о том «с должною благопристойностью» и в случае неуспеха для оправдания своего записать свое представление в журнал. Приговоры и мнения надлежало составлять «по прилежном рассмотрении» всех обстоятельств дела и основывать на существе доказательств и точном разуме законов, а не «на едином лишь судейском рассуждении». Общим правилом было, что чем более тяжко обвинение, тем сильнее должны быть и доказательства. Все доказательства распадались на совершенные и несовершенные. На первом месте стояло собственное признание подсудимого, «лучшее свидетельство всего света». Далее шли совершенные доказательства <…> Окончательный подсчет доказательств, конечно, принадлежит суду. К наказанию подсудимый мог быть приговорен только на основании «точных (совершенных) доказательств или явных улик». Доказательства несовершенные, совокупно взятые, могли образовать совершенное доказательство. Если налицо только «некоторые улики», то, судя по их важности, подсудимый оставлялся в подозрении или отдавался «под надежное поручительство в добром впредь поведении» (что, однако, не освобождало его от подозрения), или обязывался принести присягу для очищения от подозрения, а если это грозило клятвопреступлением, – дело «предавалось воле Божией». Оставленного в подозрении общество мещан и крестьян могло не принять в свою среду, и он подлежал ссылке на житье в Сибирь. Если не было никаких улик, выносился оправдательный приговор.

Уездные суды выносили решения лишь по менее важным делам. Если же наказание заключалось в лишении всех или всех особых прав, в смертной казни, ссылке в каторжные работы, на поселение или на житье, в заключении в исправительные арестантские роты, рабочий дом, смирительный дом, крепость с потерей прав, – то постановлялось лишь «мнение» суда, и дело поступало на ревизию и решение палаты уголовного суда, а оттуда на утверждение к начальнику губернии. Кроме того, ряд дел, напр., дела почетных граждан, дворян и чиновников, приговариваемых к лишению прав; <…> подлежали перенесению на ревизию Правительствующего Сената. Здесь дело решалось окончательно, если сенаторы департамента и обер-прокурор приходили к единогласным выводам, иначе дело переносилось в Общее Собрание. Решение Общего Собрания должно было поступать на просмотр Министра Юстиции <…> Во всяком случае на Высочайшее усмотрение вносились дела о дворянах и чиновниках, приговариваемых к лишению прав, а также дела, по которым крепостные люди участвовали в преступлении со своими помещиками.

По делам, по которым суды первой или второй степени имели право постановлять решения (а не мнения), указанный ревизионный порядок, т. е. переход дела в высший суд в силу закона, не применялся. По этим делам участвующие в деле лица могли подавать (апелляционные) жалобы в порядке инстанций (на уездный суд – в палату уголовного суда, на палату – в Правительствующий Сенат). Но этот порядок был ограничен.

Общая картина дореформенного правосудия была в высокой степени неудовлетворительной. Неудовлетворительна была сама система судов, в которой сельские и волостные расправы, уездные суды, магистраты, ратуши, надворные суды, палаты и т. д. стояли в большом смешении, с плохо отграниченной подсудностью, сословным строем <…> Порядок суда по маловажным делам в «земском суде» нарушал самые элементарные требования правосудия. При производстве следствия по более серьезным делам стремление добиться сознания обвиняемого, несмотря на категорическое воспрещение закона, находило свое осуществление в самых уродливых и бесчеловечных формах. Юридически отмененная уже в 1801 г. пытка фактически практиковалась весьма нередко. Розыскное начало судопроизводства, соединявшее в руках судьи несовместимые функции обвинения, защиты и самого суда, создавало психологическую невозможность спокойного и беспристрастного правосудия. В то же время приговор суда выносился не на основании свободного внутреннего убеждения, основанного на обсуждении всех обстоятельств дела в их совокупности, а на основании формальных, предустановленных доказательств, в силу чего приговоры суда нередко противоречили явной очевидности. Огромный процент судебных приговоров (87,5 %) падал на «оставление в подозрении», которое в силу соединявшихся с ним правовых и бытовых последствий на деле превращалось в жестокое наказание. Решались все дела не в условиях непосредственного общения суда с обвиняемым и свидетелями, а канцелярским способом, на основании предварительных выписок и докладов. Судебные действия покрывала глубокая тайна <…> Каждое дело должно было проходить бесконечную канцелярскую волокиту. Этому способствовал как порядок доказывания и стремление добиться сознания подсудимого, так и ревизионный порядок пересмотра дел высшими судебными инстанциями в силу закона. Правительственные мероприятия, направленные на борьбу с этим явлением, не достигали положительных результатов.