Что делать с доставшимся от прадеда амулетом, Микула не очень знал и вздевал его крайне редко, по большим праздникам, а в остальные дни, опасаясь потерять его в поле или в лесу на промысле, вешал старинную вещицу в красный угол избы. Всё же, родовая память, да и магическое что-то в нём запечатано, иначе зачем к рогам подковы суровой ниткой примотан крупный, выглаженный до медового света янтарь, да так хитро, что камень висел ровно посредине амулета, будто в воздухе.

Говорят, пра-прадед знал, как пользоваться, и даже немножко умел, только сгинул он в Великую и страшную Магическую Войну, одна подкова на память и осталась. Может быть, кто-нибудь из залётных магов и объяснил бы, для чего эта подкова потребна, однако в их деревушку мало кто заглядывал — дальний медвежий угол, кому он интересен.

Знать бы, может, сила какая особая в подкове спрятана? Глядишь, и урожай бы побольше собирали, а то всё выгадывать приходится, чтоб до следующей осени дотянуть, да на посев семян оставить… Нынешний год небогат на урожай получился, Микула прикидывал так и этак — выходило, что еле как до молодой травы хватит. Как дальше до урожая перебиваться, одни боги ведают. Можно было бы на зиму подрядиться в городе работать, всё же лишняя копеечка, как-то прикупить продуктов и перебиться, однако разлад в столице и витающее в воздухе ожидание войны сбило все привычные ритмы.

Не одного Микулу беспокоили мысли о приработке. Намедни Ермол первым из всей их небольшой десятидворки смазал лыжи и сгонял в столицу, к мастеру, который каждый год его с удовольствием в работу брал…

— А всё, нетути мастерской, — рассказывал он соседям, разводя руками. — И кожевенники, к которым ты, Микула, нанимался, закрылись, двор пустой стоит.

Эта новость Микулу не порадовала. К кожевенникам он нанимался с охотой, платили они хорошо и место для мужика, не столь рослого, сколько квадратного и силищи необычайной, каждую зиму придерживали.

— Куда съехали — неизвестно, — продолжал частить Ермол. — В ремесленной слободе хорошо если половина мастеровых задержались, а работников и своих лишних полподола шарится, нанимаются вовсе уж за копейки.

— Зато цены вдвое выросли! — сердито подхватил Первуха.

— Втрое уж! — не преминул «порадовать» односельчан Ермол. — А баре оброк задрали, все оголодать боятся. Один, говорят, князь Пожарский своё имение от оброка освободил.

— Брешут… — недоверчиво скривился Первуха. — Дурной он, что ли, чтоб взять, да и от оброка отказаться?

— Да чтоб я сдох! — горячо выкрикнул Ермол. — На рынке про Пожарского все треплются, людям-то на рты платки не накинешь! Явился, говорят, князь в имение, посмотрел на деток малых, да и пожалел их. Три года на откорм положил! Три года!!! — мужики поражённо качали головами. — За такое дело на энтого князя другие-то помещики эвон как окрысились, лихих людишек против него нанимали, — Ермол таинственно понизил голос, — токмо князь всех вокруг пальца обвёл! Воры да тати червей кормят, а Пожарский — живёхонек, и не достал его никто, зане князь тот шибко ловок да увёртлив, и по дедовым книгам такую магическую науку превзошёл, кою ныне и не ведает никто!

— Дивное баешь, — задумчиво промолвил Микула. — А про поляков-то слыхать что?

— Ох, братцы, слыхать, да такое, чтоб лучше и не слыхать вовсе… Войскор движется невиданное, с машинами страшными и механизмами хитрыми. А реквизиционные бригады вперёд него бегут. Эти гребут, никого не жалея. Да там и наших бояр люди! Столковались, изверги, с поляками. Вокруг Тушино цельное мёртвое кольцо образовалось, и заготовщики всё далее и далее забираются. Побивать их, говорят, начали, так теперь большими отрядами ходят, злые, как собаки, и с каждым отрядом обязательно польский магичник.

— Почему польский? — хмуро спросил Первуха.

— Оне посильнее наших, говорят.

Дед Силантий, до того слушавший молча, цыкнул последним зубом:

— Как бы, ребятушки, не пришлось нам под того Пожарского бежать.

— Так мы ж свой оброк заплатили? — Первуха растерянно оглядел сельчан.

— Плевать полякам и на твой оброк, и на твоего помещика, — согласился с Силантием Ермол. — Такие рассказы про ихние зверства ходят, ажно мороз по коже.

Про то, как лютовали в русских деревеньках поляки, Микула слушал отстранённо. Ничего в этом особо нового не было. Призрак голодной смерти пугал куда как сильнее. Хорошо хоть, зайцы в силки попадались, к каше приварок. Иначе обеды выходили бы вовсе уж скудными.

О ЗАВЕДЁННЫХ ПОРЯДКАХ

Как и предсказывал Фёдор, дела на Драконьем острове шли споро. Правда, с обеда несколько десятков отправились по новым расчищенным площадкам в сопровождении кхитайских отрядов для защиты и помощи в перетаскивании брёвен. Лес по новым местам стоял малохоженный, с некоторыми брёвнами обычными человеческими силами справиться было бы трудновато.

К ужину на двух строительных площадках деревень уже высилось по паре заведённых под крышу изб. Скорость строительства объяснялась тем, что дома эти были по сути конструктором, заготовленным с осени специальными бригадами. Все части были помечены, после чего дома размётаны до состояния наборов, а на новом месте споро собраны. В тонкости я не вникал, но, явившись за бригадой в деревеньку под рабочим названием «вторая», встретил там Змея. Страшно довольного, как, впрочем, во все последние дни.

— Э, ара! Что за день сегодня! Половина — сахар, половина — мёд!

— Удачно пронеслись?

— Не то слово, дорогой! Лучше, чем вчера, мамой клянусь. «Слухом земля полнится», слыхал про такое, да?

— Неужто крестьяне потянулись?

— Лучше, лучше, брат! Помещики потянулись, прямо косяком. Можно сказать, в очередь построились, все хотят от голодных деревушек избавиться, получить вместо головной боли живую денежку.

— Выкупил?

— Канешна выкупил, ара! Даже, по секрету тебе скажу, кое-кто из Тушинского лагеря звонил.

— Дружба дружбой, а табачок врозь? — усмехнулся Кузя.

— Во! Правильно мыслишь, парень!

— Или они что-то знают, что крестьян с рук сбыть хотят, — предположил я. — Или, кстати, ещё вариант: хотят ловушку на нас поставить да прижучить, вызнать с пристрастием: что и зачем мы такое хитрое затеяли.

— М-н-да? — засомневался Змей. — Ну, пусть попробуют на меня ловушку организовать.

Я представил Змея в боевой форме с накинутой на одну из голов верёвкой, за другой конец которой держится засадник. И Змеево: «Н-ну, ты меня поймал — доволен⁈» Смешно, конечно. А с другой стороны…

— Юриста не пришибли бы нам.

— Не пришибут, — Горыныч нахмурился. — В кабинете его посажу. Документы проверить — портальчик открою для бумаг, верно? Да охрану из кхитайцев поставлю. Тем всё нипочём, хоть из пушек пали, хоть магостатикой шарашь.

— Это одобряю.

— Ну что, пошли на Драконий, за работниками?

— Да я их уж забрал! — Горыныч потёр руки. — Ох, брат, красота будет! Горуш напросился остаться, говорит, в Засечине ему делать особо нечего, и, раз уж ты поручил ему всё по красоте под застройку подготовить, хотел бы поработать сверхурочно.

Зная обстоятельный и размеренный характер элементаля, я согласился. Вот уж кому вообще всё равно — день… ночь…

Горыныч не утерпел похвастаться мне стопкой очередных заключённых договоров, и мы немного замешкались, а проходя к ужину, я увидел в окно, что из обчественной столовой выходят мужики и располагаются по лавкам и брёвнам, разбросанным по двору.

— А чего это они по домам не идут? — удивился я, притормозив. — Или местные домовые их не любят?

— Странно, — Горыныч тоже остановился у окна. — Федя, рабочие почему по домам не идут?

Фёдор подошёл ближе и вместе с нами выглянул на улицу:

— Надо полагать, ожидают объявления, что рабочий день закончен. Или же что он будет продолжен.

— Ну, вы уж хватили! — чуть не возмутился я. — И так в восемь утра начали. Что же, мужик и день и ночь работать должен? Правила такие нынче? Спать хоть разрешают?