Дмитрий стоял посреди комнаты и смотрел на неё странным взглядом. Словно сквозь.

— Пойдём, — сказал он немного глуховатым голосом. — Нам надо возлечь.

Надо ж ты! «Возлечь!» Превыспренне-то как, будто старинных рыцарских романов начитался!

Дмитрий тем временем сделал шаг к лестнице, ведущей в верхний этаж и протянул Марине ладонь:

— Дай руку мне, супруга!

Ну, натурально, романтический дурак, повёрнутый на старине!

Марина поморщилась и протянула руку, но муж отшатнулся и указал на длинный, свисающий до пола рукав традиционной Салтыковской рубахи:

— Так нельзя. Убери это.

От этого заявления новобрачная остолбенела. Это что — серьёзно? Этот русский ждёт, что она, дочь польского магната, начнёт снимать одежду прямо здесь, в какой-то проходной комнате⁈ Марина гневно сплела на груди руки:

— Я не буду тут раздеваться!

Дмитрий молчал, словно глубоко обдумывая её заявление. Потом выдал:

— Вытащи руку из рукава.

Что ж, это… было бы приемлемо, если бы ниже кисти рукав не сужался настолько, что невозможно было протолкнуть ладонь. Зато оказалось, что золотая тесьма с круглыми прорезными шариками — не просто украшение, а застёжка, придуманная, вероятно, специально для подобных случаев. Марина принялась расстёгивать непривычно-круглые пуговицы, что в условиях, когда обе руки у вас замотаны в тряпку, оказалось делом не настолько простым, как могло представиться вначале. Муж ждал, не изъявляя ни малейшего желания помочь, но и не выказывая ни капли нетерпения. Его даже не смущало, что под конец Марина не просто шипела, а ругалась сквозь зубы такими словами, которые польской благородной даме знать не очень полагалось.

— Всё! — аж волосы увлажнились, вот это упражнение!

Она была раздражена и сердита, но настроена достаточно воинственно, чтобы реализовать свой коварный замысел прямо сейчас. Остановить кровь. Пусть в том месте, где пальцы касаются пальцев — ничего хорошего человеку от подобной манипуляции не должно светить. Запнётся — а там уж можно и за шею прихватить…

Марина высвободила кисть из тесного рукава и хотела чинно опустить на подставленную ладонь мужа, но тот цепко ухватил её за кончики пальцев и с какой-то звериной мощью потянул молодую жену вверх по лестнице, не оставляя возможности сопротивляться.

В горле у Марины застрял крик. И дело было вовсе не в нетерпении молодого самца. Кровь в теле царя Дмитрия Фёдоровича давно бежала, лишь подчиняясь чужой настойчивой воле.

Кадавр втолкнул новобрачную в комнату, полячка наступила на край подола и полетела вперёд, воткнувшись лицом в кровать. Сзади с глухим стуком закрылась тяжёлая дверь. Здесь было сумрачно и почти совсем темно, только сквозь небольшие окна проникало немного лунного света.

— Я должен возлечь с тобой, — совершенно равнодушно сказал муж-мертвец.

Марине словно льда за шиворот насыпали. Она развернулась лицом к опасности и, быстро-быстро перебирая руками и ногами, начала отползать в угол.

Кадавр шагнул ближе, и она отчаянно замахала руками, закричав тонким срывающимся голосом:

— Не подходи-и-и!!!

Длинный узорчатый рукав хлестнул страшного мужа по запястью, заставив зашипеть. Царь Дмитрий остановился и внимательно осмотрел руку в свете лунного луча. Кажется, кожа в месте прикосновения побелела.

— Я должен возлечь с тобой. Если ты будешь сопротивляться, я оторву тебе голову.

Зубы у Марины застучали. Мысли лихорадочно скакали в поисках спасения. Судя по всему, в планах альвийской ведьмы это было самое тонкое место. Традиции. В первую ночь в усадьбе не должно быть никого, кроме мужа и жены, на это и Лиза намекала. И ведьма не пришла. Более того, что-то сдерживало её. Неужели эти руны и вышитые полотенца⁈ Из-за этого её связь с кадавром ослабела? Ведь на свадебном пиру он выглядел совершенно живым, разговаривал немногословно, но нормально, смеялся даже!

— Хор… — отчётливое костяное «чак-чак-чак», — Хор-р-р-рош-шо-о-о… в-в-в-м-м-м… — она изо всех сил влепила себе затрещину. Успокоиться! — Хорошо! Да! Раздевайся!

— Снимай это! — кадавр ткнул в Салтыковскую рубаху пальцем.

— Да, я тоже сниму!

— Сперва ты.

Кажись, ведьма что-то заподозрила…

Марина закусила губу и стащила сарафан, следом — вышитую рубаху.

— Брось в угол. Вон туда, — он ткнул пальцем, и только когда вещи отправились в указанном направлении, принялся неуклюже раздеваться. Делал он это, как механическая кукла — видимо, некоторые основные алгоритмы были вбиты в управление кадавром раз и навсегда, чтоб не отвлекаться по таким пустякам. Марина дождалась момента, когда он отвернётся, чтобы повесить на спинку стула рубашку, и поспешно закатилась под кровать, сотворив на ложе собственную иллюзию.

За это надо было сказать спасибо старшей сестре. Уж та по иллюзиям была мастерица. В детстве ещё, если не хотела на уроке сидеть, могла аж две смастерить: на себя и на Марину. Хорошо, что это умение в детские годы показалось второй дочери Мнишек таким ценным. Правда, изображать она научилась только себя и последних лет пять этим умением не пользовалась, считая его детской дурью, но… жить захочешь — и не так раком встанешь.

По полу прошлёпали босые ноги кадавра. Марина замерла, прижимаясь спиной к холодным половицам. Спокойно. Максимально внимательно…

— Ложись, чего ждёшь, — её дрожащим голосом сказала иллюзия.

Кровать скрипнула под весом царского тела. Кадавр повозился. Пошли ритмичные толчки. Только не заорать. Только не заорать…

Сколько кадавр сношался с иллюзией, Марина не могла бы сказать. Потом толчки прекратились. Кровать скрипнула, и мертвец сказал:

— Мне нужен твой ребёнок от законного царя. Так что пока будешь жить.

Ведьма!

Марина лежала, не чувствуя тела от ужаса. Было холодно. Но ещё сильнее было страшно. Сколько прошло времени? Два часа? Три? В комнате было всё так же сумрачно. Заорали петухи. Кадавр зашевелился и снова начал скрипеть кроватью. Потом оделся. Ушёл. Хлопнула дверь внизу. Вторая.

Марина бросилась к окошечку. Царь-мертвец шёл через двор очень прямо, не оборачиваясь. Вышел за ворота. Сел в ожидающий автомобиль. Уехал.

У неё снова застучали зубы, и тут она позволила себе завыть от страха и отчаяния.

ИЗ СЛУЧАЙНЫХ БЕСЕД

День тот же, в одном из московских дворянских салонов средней руки.

— Однако, Ростислав Драгомирович, сегодня я нахожу вас не в пример в более благостном расположении духа, нежели в прошлый раз!

— Причина, дорогой Владислав Васильевич, есть. Помните ли, с недели две назад рассказывал я о весьма плачевном состоянии нескольких моих деревень, по несчастью оказавшихся в самой близи от лагеря… сами знаете, кого?

— А как же-с! Преотлично помню, потому как и сам имею сходные печали! Разорили ведь подчистую людишек, реквизиторы бесстыжие! Ходоки от общин приходили намедни, просят помочь: вовсе нечего людям есть. А я что могу сделать? Мне и из городской обслуги половину пришлось отпустить, слишком дорого кормить этакую ораву — вы видели, какие нынче на рынке цены? Это же уму непостижимо!

— Моя ситуация была ещё хуже вашей, Владислав Васильевич. Надел земельный небольшой… Я, конечно, в этом мало понимаю, но управляющий сетует, что поля истощились. Мы и в прошлом году с недоимкой по налогу год закрыли, а нынче вовсе неурожай был. Я уж решился и в Земельный приказ хотел обратиться, чтоб выкупили у меня эти деревушки совсем…

— Помилуйте, мой дорогой! Они же к вам пришлют оценщика, всё перечтут, да крестьян по головам, и обязательно с учётом износа имущества и уровня здоровья. Я узнавал — насчитают столько, как бы приплачивать Земельному приказу не пришлось, чтоб имения забрали! Да пошлина ещё.

— Вот-вот, я про то же говорю. Узнал — руки опустились. И тут ещё поляки эти! Мор ведь у меня пошёл.

— Неужели опять холера? — ахнул собеседник.

— Сплюньте! Так, с голоду мрут.

— Ай-яй-яй…

— И, представьте себе! — Ростислав Драгомирович вдруг изменил тон с унылого на куда более бодрый. — Является ко мне сегодня утром некий князь.