— Так вот. Проскочила информация — сто процентов гарантия: где-то в Южной Америке начал вулкан пыхтеть. Имечко такое… Вайна-пуна, что ли. Говорят, если уж этот начал, просто так не успокоится. А он помощнее Гардарсхоульмюрского будет. Так что не год без лета надо ждать, а все три.

* Гардарсхоульмюр —

«Остров Гардара» — Исландия,

по имени шведского викинга

Гардара Сваварсона,

которого считают

первым скандинавом,

жившим на этом острове.

— Ядрёна-матрёна…

— Так что, Митька, ты там ж*пу не морщи, какую жратву будут предлагать — всё бери. И людишкам своим тоже скажи, чтоб не выкаблучивались. С голодухи не только картошку непривычную, а и батат сожрёшь.

— Да уж понятно.

Так что взяли мы у Кетцалькоатля всё, что он нам от щедрот продать сподобился — и картошку, и кукурузу, и фасоль, и сладкий батат, и даже неизвестную никому крупу с коротким, но каким-то настолько непривычным русскому уху названием, что приёмщики, а вслед за ними и все остальные, начали называть её просто «крупичка».

Склады мы, конечно, забили. Но если раскидать всё это на целую вотчину, да с учётом возможного будущего неурожая…

— А неурожай был?.. — начал Кузя, которого до некоторой степени тоже волновала перспектива двойного голодного года.

— Из-за пепла. Застилали солнце пепельные тучи, холодное, промозглое лето, да и зимы такие, что зверьё к человеческому жилью потянулось, — я посмотрел в небо и прицыкнул. — Элементалей бы хоть парочку…

— Воздушных? — Кузьма присвистнул. — Поди найди! А создавать — извините меня…

Да уж, больно воздух нестабильная стихия.

— А если к бабушке обратиться? По-любому, где-нибудь по северам бродят дикие.

Кузя приценился к идее:

— Да, Умила могла бы призвать. Только если она у нас жить будет, все посевы заморозками побьёт. А без неё…

Это мне и самому было ясно: элементаль воздуха никого младше архимага слушаться не будет. Да и то, семьсот единиц для них — не авторитет, надо хотя бы тысячу…

— Значит, будем работать.

— Уплотним музейную программу? — ухмыльнулся Кузя. — Не два раза в неделю будем уделять повышению культурного уровня, а три?

— Или даже четыре. Пока нас не застукали и не выперли оттуда с треском.

СВОБОДУ КОТИКАМ!

Не знаю уж, то ли Вайна-Пуна и впрямь шарахнул, то ли инеистые великаны исхитрились слепить ответную плюху, но погода внезапно и в короткие дни сменилась с почти летней на почти зимнюю. Пришёл мороз, с дуба, росшего при Академии, слетели последние бронзовые листья. Златая цепь, покрывшись патиной инея, поблёскивала тускло. Манул сидел на своей цепи взъерошенный, словно шарик. К наступлению холодов его, должно быть, усердно раскармливали, чтобы жировая прослойка не давала животине замёрзнуть. Щёки его, и без того объёмные, изрядно раздались вширь.

Я не удержался от возгласа:

— Эк ты, братец, размордел!

— Тамбовский волк тебе братец! — сердито ответил манул.

Я аж остановился:

— Ты разумный, что ли⁈ А чего на цепи?

Манул повозился, переступая с лапы на лапу. Подушечки, видать, мёрзли, потому что он подложил под них свой пушистый хвост:

— Ярена осерчала, за то, что я её Ягой назвал, — кот сердито встопорщил усы: — А чего она? Со смертью играется? В избе на мертвецкой тяге катается? Нога, опять же, костяная? Яга и есть.

— Нога костяная? — удивился я.

— Н-но. Она по молодости, вишь, сильно хотела приятеля своего превзойти, был такой, Дмитрий Пожарский, слыхал, может?

— Как же не слыхать, слыхал.

— Ну, ты уникум! Сейчас молодёжь вообще историю плохо знает, — кот, похоже, соскучился по разговорам. — Все самонадеянные. Ярена вот тоже… была. Она хотела, как тот Пожарский, умственной магией владеть — ан, не совладала. Вишь, мёртвая энергия-то в тело и хлынула. Ух, первые сто лет после того на неё смотреть жутко было…

— Да ну⁈

— Я тебе говорю! Ох, страшна была-а-а, почище Великой магической войны.

— А потом?

— А потом тык-мык, нашла способ выдавливать, значит, наружу этот… как сказать-то? Некроз, что ли? Выжимала из себя по капле. Двести лет назад даже в люди снова вышла.

— Так она жива⁈

— Живёхонька, чё ей сделается! Бегает как магический веник! Из схрона вышла матёрым архимагом, никто уж и не расчухал, что у неё одна нога-то всё ещё мёртвая. А архимаги щас на вес золота, сам знаешь. Её чуть не на руках до академии донесли и почётным ректором назначили.

— А нога?

— А чё нога… Погоди, ещё лет сто, и она мертвячку из себя окончательно выдавит. Сейчас-то одна ступня осталась… Поторопился я. Если б не язык мой болтливый, жил бы себе припеваючи, сметану в столовке жрал…

— Тебя не кормят, что ли?

— Да ко-ормят… Сюда выносят, в миске. Сам понимаешь, шик не тот.

— Сидишь-то долго?

— Сто писят лет ужо.

— С условием, поди?

— А как же, она ж такое любит.

Это верно. Любила Ярена такие шуточки.

— Дай-ка я угадаю. Кто твоё настоящее имя знает, тот тебя и освободит?

— Ну, почти попал.

— С собой заберёт?

— Вот теперь попал. Или из дедов подсказал тебе кто. Раньше-то приходили энтузиасты, с цельными именными списками! Выкрикивают, вычёркивают, — кот покрутил головой, — умора.

— А я ведь знаю, как тебя звать, — прищурился я.

— Ну? — ухмыльнулся кот.

— Смейся-смейся, морда твоя мохнацкая. «Баюн», смею предположить, каждый первый выкрикивает, да всё без толку, потому как не имя это, а прозвище. Ярена звала тебя Мотей. Сидит, поди, в своей некромантской избушке и удивляется: чего это никто сто пийсят лет не может имя «Матвей» выкрикнуть? А ведь когда Змей начал свои опыты проводить, алфавит совсем другой был. И звали тебя, — я наклонился совсем близко и прошептал: — «Модель адамантиевая трансформируемая высокоразумная — 15». Старославянской записью: МАТВЕИ.

Кот словно наэлектризовался весь, разом сделавшись вдвое пушистее. Адамантиевый ошейник распался надвое и брякнулся на снег.

Мотя впился в меня круглыми, как два фонаря, глазами, прошипел также тихо, как я:

— Тебя как звать⁈

— Дмитрий, — чинно представился я. — Пойдёшь ко мне жить? Токмо чур домашних не пугать! Сметану и любые прочие блюда на твой вкус гарантирую, а ты в обмен — песни пой. Дядька у меня шибко старенький, нога хромает. Лечилки еле на день хватает, а из меня маг-лекарь пока… — я развёл руками, — только на поддержание.

— Да уж вижу, — кот окинул меня пронзительным взглядом, чисто просканировал. — Тебе бы тоже моих песен послушать не помешало.

— Так я и не откажусь!

— А дети в доме есть? Я, понимаешь ли, сказки рассказывать люблю.

— Трое!

Кот приободрился:

— Пошли!

Когда мой автомобиль завернул во двор, кот посмотрел на меня искоса:

— Особняк Пожарских?

— Верно.

— Никак, записи первого Пожарского читал?

— Читал, конечно.

Не говоря уже о том, что я же их и писал.

— Молодец! — веско похвалил кот. — Далеко пойдёшь!

ПОДОТЧЁТНОЕ…

Матвей был представлен домашним, незамедлительно очаровал детей, провёл, как договаривались, для всех домочадцев сеанс сольного пения, после которого опасливо поглядывающая на него повариха Осьмуша прониклась к высокоинтеллектуальному кошаку неограниченным доверием и остаток дня баловала его деликатесами.

Наевшись вкусностей, кот помчался играть в прятки с детьми. Ну, в самом деле, как-то психологическую травму от многолетнего сидения на цепи надо залечивать? Прятки для этой цели были сочтены замечательным вариантом. Я ради такого случая разрешил четвёрке бегать по всему особняку, кроме личных комнат.

Однако, история с Мотей так благодушно завершиться не могла.

Не прошло и двух часов, как в особняк примчался взмыленный посыльный из Академии:

— Поручение к студенту Пожарскому от заведующего материальной частью Академии!

— Студент Пожарский завтра на учёбу явится! — отбрил его Пахом, не пропустив дальше самого первого «грязного» ковра у входа. — Подай сюда свою бумажонку. Коли у его светлости время образуется, он посмотреть изволит. Да ступай, нечего тут топтать!