− А можно я вам свои стихи почитаю, − не зная, чем ответить, спросила Юля. И не дождавшись, начала вслух:

Он пишет ночами, простыми словами, стихи

О том что должна прекратится земная усталость

И все что осталось последнее рвет из груди

Хотя, там последнего очень прилично осталось

Он хочет рассвет у порога ее сторожить

Губами ее перламутровых крыльев касаться

Он как-то придумал, что очень умеет любить

Он как-то решил, что умеет в глазах растворяться

Он точно умеет над крышами ночью летать

Знакомства имея со всеми ночными котами

Он хочет ее научить бесконечно мечтать

Над бездной рутины, тихонько болтая ногами.

Все прошлое сбросить, как серый и призрачный прах

Поэтому пишет, ночами, простыми словами.

О том что она не живёт в его призрачных снах

А очень реально касается нежно губами.

Амалия Арутюновна скривила рот и горделиво произнесла:

− Стишки заурядные. Нам здесь еще посредственных графоманок не хватало.

Шли рядовые будни. Паренек в засаленном ватнике сидел на низенькой деревянной лавочке и гладил немецкую овчарку по голове. Осеннее солнце, настойчиво ищущее его узкие прорези глаз, совсем не грело. Он щурился и улыбался, радуясь аппетиту пса.

– Видел в магазинчике на конечной остановке такой наборчик, – шептал проводник псу, – аккуратная фарфоровая лодочка. Типа подставка, понял? А на ней три баночки: под соль, сахар и перец. Да такие ладные баночки! Получу зарплату, куплю. Маме в деревню отправлю. Как думаешь?

Пес довольно пережевывал отварную говядину и вилял хвостом в ответ.

– Маме понравится, у нас такого в продмаге нет. Один раз привезли солонки. Типа керамические. Но на дне дырка. Я спрашиваю: а как в нее соль-то? Продавщица наша, тетка Анна, нехороший человек, туда-сюда. Говорит, ты газеткой подоткни и все. А как я ее подоткну-то? А здесь они беленькие, гладенькие, и пробки специальные в комплекте. Туда-сюда, что за радость будет маме. А отцу нужно новую бритву купить. «Жилет»… слышал? Батя будет радоваться. Помолится за твое здоровье. Я ему про тебя писал. Тебе бы у нас в деревне понравилось, туда-сюда. Там знаешь, как дышится легко. Идешь по улице, все тебе говорят «здравствуйте». Все улыбаются, все друг другу руки жмут, туда-сюда. Хлеб всегда теплый. Люди добрые. Света много. А в городе все злые и пьяные. Денег подсоберу, поеду домой. Батя сказал, жену мне найдет, туда-сюда. Понял? Поедешь?

– Казбек, – из хозяйственной постройки питомника вышла невысокая женщина в темно-синем рабочем комбинезоне и белой косынке, – прекращай кормить этого бездаря. Икар когда-нибудь лопнет.

– Ой, Любовь Алексеевна! – выкрикнул молодой таджик в ответ. – У Икара такой аппетит хороший. У меня мама говорит так: если можешь…

– Да что ты там можешь? – вмешался высокий худой тридцатилетний мужчина: вечно взъерошенные волосы и наглый взгляд. Несмотря на немного ветреный сентябрьский день, он стоял с обнаженным торсом. Перед собой на подоконнике он установил небольшую коробочку с перепелиными яйцами. Доставая одно за другим, он высасывал их, бросая скорлупки себе под ноги.

– Коля, не приставай к Абдурахмонову, – Люба погрозила мужчине пальцем.

– Ты, Любаша, хоть и женщина, а не права, – Николай нагловато рассмеялся. – Знаешь, как я вас люблю? Всех женщин на планете Земля!

– Знаем мы про твою любовь, кобелиная порода! – выкрикнула в приоткрытое окно Танюшка. – Поэтому тебя и зовут Коля Чепуха, думаешь зазря?

Коля поморщился, выбросив последнее пустое яйцо, и обиженно произнес:

– Как это грубо, неинтеллигентно выражаетесь, Татьяна Ивановна. Я же к вам со всем сердцем. Я ведь отчего яйца сырые пью? Вот ты знаешь? То-то и оно! Если бы знала, может и пожалела меня по-женски.

– Он считает, что в яйцах мужская сила, – прокомментировал Казбек и, пристегнув немецкую овчарку на поводок, подошел к Николаю. – Мы заниматься будем или как?

– Я может от этого и страдаю. Как увижу бабу, и все. Не могу ни пить, ни есть… ни дышать. А может, во мне погиб через это хотение какой-нибудь великий художник? Или писатель? Я, если ты бы знал, в детстве неплохо писал. Мое сочинение по всем школам возили и до дыр перечитывали. Чтоб ты понимал, я мог бы и писателем стать! Ну, как знаешь кто…

– Я влюбляюсь как Пушкин, держите меня семеро, – с хохотом послышалось из кухни питомника.

Девушки, работающие там, весело обсуждали дрессировщика и фигуранта Николая Ларионова. Смеялись над его похотливым неуемным нравом. В их небольшом коллективе не было такой, кому бы Коля Чепуха не предлагал руку и сердце. Но здесь его знали все. Обычно он находил одинокую женщину за сорок. Быстро втирался в доверие. С легкостью подселялся к ней, вооружившись походным чемоданчиком холостяка. Набор там был удивительно стандартный: зубная щетка, две пары трусов, рубашка, трико, лакированные желтые туфли. Старая заводная механическая бритва и галстук ретро. Носки ему покупали влюбленные дамы. Заканчивалась подобная love story всегда примерно одинаково: пока в глазах избранницы щипала звездная пыль Колиного гламура, дела шли хорошо. В постели, конечно же со слов Чепухи, он был Аполлон. Но особенных денег не приносил: все заработанное пропивал или тратил на презенты другим женщинам. Дома ничего не делал, сутками не вставая с дивана. Все время просил купить «своему козлику» водочки и не шуметь, потому что у любимого мужчинки после вчерашнего головка бо-бо.

Женщин хватало ненадолго: рекорд принадлежал повару Светлане Алексеевне Шляхт. Она протянула с ним восемь месяцев и четырнадцать с половиной дней. Обычно женщины вышвыривали Казанову-нахлебника через полтора месяца максимум. Дрессировщик не унывал.

Николай увлекался не только дамами, но и алкоголем. Выпивал практически ежедневно. Делал это даже на службе.

Директор питомника Виктор Августович Вольф держал его только по одной причине: Коля на собаках собаку съел. Он был лучшим дрессировщиком в городке, и поэтому ему многое прощалось.

Ларионов уныло посмотрел на молодого таджика. Затем опустил взгляд на овчарку и начал напяливать дрессировочный рукав.

– Боец Абдурахмонов, приступить к выполнению! – выкрикнул он и начал бегом удалятся от проводника. Икар встал в позу и зарычал. Казбек еле сдерживал пса за ошейник.

– Работаем лобовую атаку! – крикнул Коля и, резко развернувшись, побежал обратно, сильно размахивая стеком.

Казбек щёлкнул карабином и звучно подал команду:

– Туда-сюда, фас!

Кобель рванул с места, выгребая из-под себя мелкий песок и гравий. Яростно бросившись на нападавшего, он хитро увернулся от предлагаемого защитного рукава и всадил зубы в незащищённое бедро. Коля выронил стек и начал орать, пытаясь колотить пса по холке. Икар быстро сориентировался и, ухватив дрессировщика за лодыжку, завалил на землю. Через мгновение он схватил фигуранта за открытое горло и, сжав клыки, заурчал, виляя хвостом от удовольствия.

Казбек хладнокровно посмотрел на наручные часы и, подходя к обездвиженному Николаю, громко резюмировал:

– Двадцать одна секунда. Что сказать, сдаешь позиции, братец. Мог бы и быстрее уложить.

Он отдал приказ, и немецкая овчарка, расслабив хватку и вернувшись к нему, уселась у левой ноги.

– Нерусь проклятая! – хрипел искусанный дрессировщик, потирая горло рукой. – Сколько раз говорить – нет такой команды «сожри его»! Когда овчарке говорят «фас», она должна задержать нарушителя. Задержать, а не сожрать! Не покалечить, не отъесть жизненно важные органы и не убить. За-дер-жать, что не понятно-то?

– Что тут происходит? – из помещения питомника вышел Вольф, а с ним старший кинолог Воеводин Сергей Николаевич. Огромный как гора человек: широченные плечи, сильные руки. Кучерявые светлые волосы и борода, но вместе с этим детские голубые глаза. Многие сравнивали Воеводина с греческим богом Посейдоном.