Икар подошел к дрессировщику и искренне лизнул его в нос. Ларионов вытер лицо рукавом и обнял Икара за шею.

– Ты не думай, что я тебя задарма похмеляю, – прошептал Николай, застегивая ошейник. – Ты у меня в особых товарищах не значишься. Я еще тебе бедро и горло припомню, засранец. Пойдешь сейчас со мной и будешь помогать, понял?! Работаем по старой проверенной схеме!

Через тридцать минут дрессировщик с немецкой овчаркой стояли у двери частной пекарни. Она располагалась сразу за строительными базами у трассы. Николай посадил Икара в нескольких метрах от крыльца, за углом здания. А сам уверенно позвонил. Дверь открыла Ольга. Когда-то Ларионов прожил у нее четыре дня. Это был его собственный антирекорд.

– Какие люди в Голливуде, Чепуха собственной персоной! – удивленно поприветствовала бывшая возлюбленная, подбоченясь.

– Олюнь, не нагнетай. Некрасиво это, неинтеллигентно. Лучше скажи вот что, у вас новая заведующая?

– Ну…

– Познакомиться желаю, – Коля застенчиво улыбнулся и опустил как будто стыдливые глаза.

– Догулялись кулики – нет ни хлеба, ни муки, – выпалила Оля и, оттолкнув Николая, попыталась закрыть дверь.

– Неинтеллигентно вы мыслите, – сопротивлялся ради своего счастья Ларионов.

Услышав потасовку, вышла та, ради кого он и приперся: новая заведующая пекарней Ирина Андреевна. Женщина с пышными формами и шапкой каштановой «химии» на голове.

– Да мне только водички попить! – выкрикнул дрессировщик, увидев объект вожделения.

– Оленька, на самом-то деле, что тут такого? Человек воды просит.

– Вы просто даже не подозреваете, что это за личность! – буквально орала Ольга. – У него там за углом козырь припасен. Он и меня так заманил в свои паучьи сети, и Маринку, и Клавдию Ивановну с проходной стройкомбината.

– Козырь? – непонимающе спросила заведующая.

– Это же Коля Чепуха, у него, Ирина Андреевна, там псина ученая сидит. Давай, Николя, покажи представление, а мы посмотрим.

Оля встала, скрестив руки на груди.

Ларионов отошел в сторону, поправил пятерней упрямую челку и жалобно начал читать Лермонтова. Взгляд он устремил в бесконечную сумрачную даль, которая находилась где-то над крышей пекарни.

«Нет, я не Байрон, я другой,

Ещё неведомый избранник,

Как он, гонимый миром странник,

Но только с русскою душой…»

И все было бы трагично и камерно, если бы не задуманный Николаем фокус. Как только он начал читать стихи, из-за угла выдвинулся Икар. Он подполз к ногам дрессировщика и, приподнявшись, принял позу зайчика. В пасти он держал одинокую багровую розу.

– Глаза бы мои не смотрели на это творчество, – Ольга брезгливо сплюнула и удалилась. А вот на новую заведующую номер произвел неизгладимое впечатление. Она начала подпрыгивать на месте, хлопая в ладоши, ее «химия» пружинила в такт. Икар подошел к ней, передавая цветок. И она… кинулась на тощую грудь Николая Ларионова.

– Это судьба, – прошептал ей на ухо Коля, приобняв за талию. – Посадим же твой пылающий самолет одиночества на мой запасной аэродром чувственности!

– А где герой представления? – утирая слезы радости, прошептала в ответ Ира. – Познакомь нас.

Ларионов огляделся, Икара рядом не было. Но уже через мгновение он понял, где его искать. У проходной строительного комбината раздался истошный крик. Коля одарил возлюбленную поцелуем и побежал на звук. Орал молоденький сержант, водитель новенького служебного BMW.

Когда дрессировщик прибыл на место преступления, он увидел следующее. На переднем сиденье пассажира примостился Икар. Оборону он занял надежную, огрызаясь на возгласы вояки рыком и оскаленной пастью.

– Твой? – зло выкрикнул сержант, зыркая глазами. – Забирай его нахрен. Сейчас мой полковник спустится из конторы, и нам всем кирдык. Я только вчера чехлы из чистки забрал.

– Упс, – констатировал дрессировщик, – боюсь, что малой кровью мы не отделаемся.

– Давай не выеживайся, тебе говорят, – негодовал сержант, – забирай своего волкодава, вытаскивай его за шкирку из машины.

– Не получится, – спокойно парировал Николай. – Дело в том, что у него машины – это пунктик. Его мясом не корми, а дай покататься. И лучше бы с открытым окном. Знаешь… чтобы ветер в пасть и слюни по ветру.

– Ты что, идиот? – сержант вытянулся в струнку при виде приближающегося полковника строительных войск.

– Что здесь происходит? – голос у командира был тяжелый, немного простуженный.

– Товарищ полковник, вот у нас тут овчарка. Не имеем возможности извлечь. Требуется… покатать!

– Чего-чего требуется? Ты что, на осеннем солнышке перегрелся? Тебе плохо, Володенька? Может, к доктору?

– Покатать его нужно, – попытался разъяснить Ларионов, но уперся в железобетонный взгляд полковника.

– А ну пошел вон из моей машины! – полковник попробовал замахнуться на немецкую овчарку.

Икар ощерился. Полковник испуганно отпрыгнул в сторону, утирая вспотевший лоб служебным платочком цвета хаки.

После непродолжительной тирады на могучем русском матерном сержанту был дан приказ. Володя аккуратно уселся на свое место. Ларионов захлопнул дверь. Сержант автоматически приоткрыл окно и начал медленно кружить по площади перед офисом строительной компании. Икару такой расклад не понравился, и он объяснил это с помощью имеющихся аргументов. Володя, потерев прижатое зубами запястье, рванул на загородную трассу. Он несся со скоростью сто двадцать километров в час. Ветер выбивал из глаз Икара слезы восторга. Его язык реял на ветру, а в ушах свистело. Пес радостно поскуливал.

«Уж и не знаю, какой там нужен смысл в жизни этим двуногим, – думал Икар, – вот же оно… счастье. Пока люди делят землю, плюют в потолок, коллекционируют обиды, ругаются матом, ненавидят соседей сверху, пытаясь очертить смыслами определенный участок времени, отдаленно напоминающий жизнь, на душе у любой собаки все так, как и было задумано. Вот как они могут что-то решать или чем-то управлять, если совершенно не размышляют? А еще заставляют по каким-то бревнам ходить и цветы в пасти таскать. Заставить бы человека самого кусаться, вот была бы потеха. И в наморднике ходить на коротком поводке. Глистогониться и обрабатываться от блох. И что они им сделали, блохи?! Ну чешется, ну ноет, ну и что? Других проблем, что ли, нет? Кошки вообще токсоплазмоз переносят – и ничего, вместе с людьми в одной кровати спят, мерзость какая! Совсем они глупые, эти люди. А мне что, ветер в харю, а я шпарю. Вот бы еще Ларионов отвел в тот ангар с обворожительными ароматными пакетами. Вот это был бы настоящий Цугун!»

Мелкие чаинки медленно опускались на дно граненого стакана в кружевном латунном подстаканнике. Более крупные «бревна» упорно теснились на поверхности, не желая завариваться. Виктор Августович Вольф смотрел сквозь стакан на прыгающего между лужами настоятеля местного прихода отца Симона и тяжело вздыхал.

«Только его сейчас здесь и не хватает», – думал начальник питомника.

Отряхиваясь от налипшей грязи и осенней серости, высокий отец Симон вошел в его кабинет на втором этаже административного здания и без особого приглашения уселся на стул. Вольф попытался улыбнуться, но получился нелепый оскал усталого от жизни человека.

− Что ты, батюшка, не весел, что головушку повесил? – громогласно произнес священник и нагло схватил стакан. Отхлебнул, сморщился. Затем, увидев на краю стола небольшой сверток с сыром, пододвинул к себе и принюхался. − Что это? Сыр с плесенью? Вот хоть убей не припомню, люблю я его или нет.

Симон отломил приличный кусок и закинул в рот. Начал пережевывать, морщась и сплевывая прямо на пол.

− Фу ты, пропасть какая, теперь вспомнил… не люблю.

− Ты что приперся, раб божий Антон?

Священник закатал рукава рясы и перекрестился:

− Витя, бог с тобой, я уже лет двадцать как не Мишкин Антон. Тебе ли не помнить этого.