Из воспоминаний поэта Бенедикта Лившица: «Бродячая собака» «в 13-м г. …была единственным островком в ночном Петербурге, где литературная и артистическая молодёжь, в виде общего правила не имевшая ни гроша за душой, чувствовала себя как дома».

«В длинном сюртуке и длинном регате, не оставлявший без внимания ни одной красивой женщины, отступал, пятясь между столиков, Гумилёв, не то соблюдая таким образом придворный этикет, не то опасаясь “кинжального” взора в спину.»

Из воспоминаний Георгия Иванова: «Это было на вечере в честь Бальмонта… Пришёл Сергей Городецкий с деревянной лирой под мышкой – фетишем “Цеха”. Уже началась программа, когда кто-то сказал: “А вот и Николай Степанович.”

…Гумилёв стоял у кассы…, платя за вход… За ним стояла худая высокая дама. Ярко-голубое платье не очень шло к её тонкому смуглому лицу. Впрочем, внешность Гумилёва так поразила меня, что на Ахматову я не обратил почти никакого внимания.

Гумилёв шёл не сгибаясь, важно и медленно – чем-то напоминая автомат. Стриженная под машинку голова, большой, точно вырезанный из картона нос, как сталь, холодные, немного косые глаза… Одет он был тоже странно: чёрный, долгополый сюртук, как-то особенно скроенный, и ярко-оранжевый галстук.

Внешность Гумилёва показалась мне тогда необычайной… Он действительно был некрасив и экстравагантной… манерой одеваться – некрасивость свою ещё подчёркивал. Но руки у него были прекрасные, и улыбка, редкая по очарованию, скрашивала, едва он улыбался, все недостатки его внешности».

На этом вечере Евгений Зноско-Боровский познакомил Гумилёва с будущей артисткой и режиссёром Ольгой Николаевной Высотской, с которой позже у Николая Степановича завязался роман.

Из дневника Михаила Кузмина: «1 февраля 1912 г. У Гумилёвых электричество, бульдог. Собрался “цех”… Спал в библиотеке».

Следующим вечером Ахматова уехала в Киев, она была на втором месяце беременности.

Ты письмо моё, милый, не комкай,

До конца его, друг, прочти.

Надоело мне быть незнакомкой,

Быть чужой на твоём пути.

Не гляди так, не хмурься гневно.

Я любимая, я твоя.

Не пастушка, не королевна

И уже не монашенка я.

В этом сером будничном платье,

На стоптанных каблуках…

Но, как прежде, жгуче объятье,

Тот же страх в огромных глазах.

Ты письмо моё, милый, не комкай,

Не плачь о заветной лжи,

Ты его в своей бедной котомке

На самое дно положи.

Из дневника Павла Лукницкого: «Н.Г. уехал в Киев за А.А. Вернулись в Ц.С. вместе.»

Из дневника Михаила Кузмина: «21 февраля. Поехал в Царское…

22 февраля. Поехал в город вместе с А.А. …Пришлось долго ждать. Проезжали цари. Гумилёвой раскланивались стрелки и генералы.»

В начале марта 1912 г. вышел в свет первый сборник стихотворений Ахматовой «Вечер» с предисловием Михаила Кузмина, изданный «Цехом поэтов» тиражом 300 экз.

Из воспоминаний Ахматовой: «В Цехе, когда одновременно вышли “Дикая порфира” [Михаила Зенкевича] и “Вечер”, их авторы сидели в лавровых венках. Веночки сплела я, купив листья в садоводстве А. Я. Фишера.»

В 60-е годы Ахматова напишет: «Эти бедные стихи пустейшей девочки почему-то перепечатываются тринадцатый раз (если я видела все контрафакционные издания). Появились они и на некоторых иностранных языках. Сама девочка (насколько я помню) не предрекала им такой судьбы и прятала под диванные подушки номера журналов, где они впервые были напечатаны, “чтобы не расстраиваться”. От огорчения, что “Вечер” появился, она… сидя в трамвае, думала, глядя на соседей: “Какие они счастливые – у них не выходит книжка.”»

Из воспоминаний Корнея Чуковского: «Когда в “Вечере” появилось двустишие:

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки, -

Анна Андреевна сказала, смеясь: “Вот увидите, завтра такая-то, – она назвала имя одной из самых юрких поэтесс того времени, – напишет в своих стихах:

Я на правую ногу надела

Калошу с левой ноги.”

Предсказание её скоро сбылось…»

Из письма Алексея Толстого Георгию Чулкову: «27 марта 1912 г. Гумилёвы уезжают на днях в Италию. (У Анны Андреевны тронуты верхушки лёгких).»

Из воспоминаний Ахматовой: «Вержболово – Берлин – Лозанна – Уши – Оспадалетти (у родных М. А. Кузьминой-Караваевой жили около недели) – Сан-Ремо – на пароходе в Геную. Генуя – Пиза – Флоренция. Из Флоренции Н.Г. один ездил в Рим и Сиену (было очень жарко, и я думала, что ещё много раз побываю в Риме) и приблизительно через неделю вернулся обратно во Флоренцию. Пребывание во Флоренции (включая поездку Н.Г. в Рим и Сиену) заняло дней 10. Из Флоренции вместе поехали в Болонью, Падую, Венецию. В Венеции жили дней 10. Затем Вена – Краков – Киев…

Там, у мамы оставил меня, сам уехал в Слепнёво… Из Киева я поехала в именье моей кузины – в Подольскую губ. …

Потом Н.С. выехал меня встретить в Москву».

«…Он, как всегда, повёл меня по книжным лавкам, я приоткрывала последние номера журналов и находила весьма сочувственные отзывы о “Вечере”. Я немедленно закрывала книгу и старалась сделать вид, что я ничего не видела. Мне казалось, что иначе они исчезнут.»

Лето Ахматова провела в Слепнёве.

Из воспоминаний Екатерины Черновой, двоюродной племянницы Николая Гумилёва: «По утрам мимо дома обычно ехала почта, Николай Степанович бегал её встречать, колокольчик был слышен издали. К ним в то лето приходило много журналов, и они с Анной Андреевной сразу бросались их просматривать. Помню, однажды я завтракала не во флигеле у родителей, а в большом доме. Николай Гумилёв и Анна Ахматова опаздывали. Когда они вошли, Анна Ивановна спросила: “Ну, Коля, что пишут?” Николай торжествующе ответил: “Бранят.” – “А ты, Аня?” Опустив глаза, тихо и как-то смущённо Ахматова ответила: “Хвалят.”»

Из стихотворения «Дал Ты мне молодость трудную…»:

Ни розою, ни былинкою

Не буду в садах Отца.

Я дрожу над каждой соринкою,

Над каждым словом глупца.

У отца Николая Гумилёва была дочь от первого брака – Александра. После смерти мужа, художника Сверчкова, она поселилась в Царском Селе со своими двумя детьми – Колей и Марусей.

Из воспоминаний Екатерины Черновой, двоюродной племянницы Николая Гумилёва: «Коля Сверчков назывался Коля-маленький, хотя в то время он был уже весьма сильным и крупным юношей со светлыми усиками… Когда в Царском Селе беременной Анне Андреевне было трудно ходить пол лестнице, именно Коля-маленький носил её вверх по лестнице, так как в Царском Николай Гумилёв и Анна Ахматова жили во втором этаже, а обедала вся семья внизу в большой столовой».

Из книги Павла Лукницкого: «АА проснулась очень рано, почувствовала толчки. Подождала немного. Ещё толчки. Тогда АА заплела косы и разбудила Н.С. – "Кажется, надо ехать в Петербург.” C вокзала в родильный дом шли пешком, потому что Н.С. так растерялся, что забыл, что можно взять извозчика или сесть в трамвай. В 10 ч. утра были уже в родильном доме на Васильевском острове.»

Из книги Веры Лукницкой: «18 сентября 1912 г. в родильном приюте императрицы Александры Фёдоровны на 18-й линии Васильевского острова у А.А. и Н.С. Гумилёвых родился сын Лев.»

Из книги Павла Лукницкого: «А вечером Н.С. пропал. Пропал на всю ночь. На следующий день все приходят к АА с поздравлениями. АА узнаёт, что Н.С. дома не ночевал. Потом, наконец, приходит и Н.С. с “лжесвидетелем”. Поздравляет. Очень смущён.»

Из воспоминаний Валерии Срезневской: «Не берусь оспаривать, где он находился в момент рождения сына. Отцы обычно не присутствуют при этом, и “благочестивые” отцы должны лучше меня знать, что если им и удалось соблазнить своего приятеля сопровождать их в место своих обычных увеселений, то из этого лишь явствует, что их приятель решился (пусть не совсем понятным способом) скоротать это тревожное время, выпивая и заглушая внутреннюю тревогу. Мне думается, что, подвернись Гумилёву другие приятели, менее подверженные таким “весельям”, – Коля мог бы поехать в монастырь, мужской или женский, и отстоять монастырскую вечерню с переполненным умилённым сердцем.