Знаю, как… [Николай] звонил в клинику, где лежала Аня (самую лучшую тогда клинику профессора Отто, очень дорогую и очень хорошо обставленную, на Васильевском острове). Затем, по окончании всей этой эпопеи, заехал за матерью своего сына и привёз их обоих в Царское Село к счастливой бабушке, где мы с мужем в те же дни обедали и пили шампанское за счастливое событие… Всё, как полагается».

Из воспоминаний Ахматовой: «Скоро после рождения Лёвы мы молча дали друг другу полную свободу и перестали интересоваться интимной стороной жизни друг друга».

Из книги Веры Лукницкой: «В это время Гумилёв продолжил образование на романо-германском отделении историко-филологического факультета… Чтобы жить ближе к университету, снял в Тучковом переулке недорогую комнатку и поселился в ней для сдачи экзаменов».

И закрутил роман.

Из Записных Книжек Ахматовой: «А от бедной, милой Ольги Николаевны Высотской он родил сына Ореста (13 г.). Всё это не имело ко мне решительно никакого отношения, делать из меня ревнивую жену в 10-х годах очень смешно и очень глупо».

– «Я пришла тебя сменить, сестра,

У лесного, у высокого костра.

Поседели твои волосы. Глаза

Замутила, затуманила слеза.

Ты уже не понимаешь пенья птиц,

Ты ни звёзд не замечаешь, ни зарниц.

И давно удары бубна не слышны,

А я знаю, ты боишься тишины.

Я пришла тебя сменить, сестра,

У лесного, у высокого костра».

– «Ты пришла меня похоронить.

Где же заступ твой, где лопата?

Только флейта в руках твоих.

Я не буду тебя винить,

Разве жаль, что давно, когда-то,

Навсегда мой голос затих.

Мои одежды надень,

Позабудь о моей тревоге,

Дай ветру кудрями играть.

Ты пахнешь, как пахнет сирень,

А пришла по трудной дороге,

Чтобы здесь озарённой стать».

И одна ушла, уступая,

Уступая место другой,

И неверно брела, как слепая,

Незнакомой узкой тропой.

И всё чудилось ей, что пламя

Близко… бубен держит рука…

И она, как белое знамя,

И она, как свет маяка.

Из воспоминаний Ахматовой: «У поэта существуют тайные отношения со всем, что он когда-то сочинил, и они часто противоречат тому, что думает о том или ином стихотворении читатель.

…Мне очень нравится оставшееся без всякого продолжения несколько тёмное и для меня вовсе не характерное стихотворение “Я пришла тебя сменить, сестра…” – там я люблю строки:

И давно удары бубна не слышны,

А я знаю, ты боишься тишины».

Из воспоминаний Ореста Высотского: «Мне не известно, что произошло между моею матерью и Николаем Степановичем, но по некоторым намёкам могу догадаться, что мама первая прервала связь, чем-то обиженная, хотя всю жизнь продолжала любить Гумилёва и так и не вышла замуж».

Из воспоминаний Валерии Срезневской: «…Рождение сына очень связало Анну Ахматову. Она первое время сама кормила сына и прочно обосновалась в Царском.

Понемногу… Аня освобождалась от роли матери в том понятии, которое сопряжено с уходом и заботами о ребёнке: там были бабушка и няня. И она вошла в свою обычную жизнь литературной богемы».

Из воспоминаний поэта Георгия Адамовича: «Не могу точно вспомнить, когда я впервые увидел Анну Андреевну. Вероятно, было это года за два до первой мировой войны в романо-германском семинарии Петербургского университета… Несколько раз в год устраивались там поэтические вечера… Однажды К. В. Мочульский… сказал мне:

– Сегодня приходите непременно… будет Ахматова…

Ахматова была уже знаменита, – по крайней мере в том смысле знаменита, в каком Малармэ, беседуя с друзьями, употребил это слово по отношению к Виллье де Лиль Адану: “Его знаете вы, его знаю я… чего же больше?” В тесном кругу приверженцев новой поэзии о ней говорили с восхищением…

Анна Андреевна поразила меня своей внешностью. Теперь в воспоминаниях о ней, её иногда называют красавицей: нет, красавицей она не была. Но она была больше, чем красавица, лучше, чем красавица. Никогда не приходилось видеть мне женщину, лицо и весь облик которой повсюду, среди любых красавиц, выделялся бы своей выразительностью, неподдельной одухотворённостью, чем-то сразу приковывавшим внимание… Анна Андреевна почти непрерывно улыбалась, усмехалась, весело и лукаво перешёптывалась с Михаилом Леонидовичем Лозинским, который, по-видимому, наставительно уговаривал её держаться серьёзнее, как подобает известной поэтессе, и внимательнее слушать стихи. На минуту-другую она умолкала, а потом снова принималась шутить и что-то нашёптывать. Правда, когда наконец попросили и её прочесть что-нибудь, она сразу изменилась, как будто даже побледнела… При выходе из семинария меня ей представили. Анна Андреевна сказала:

– Простите, я, кажется, всем вам мешала сегодня слушать чтение. Меня скоро перестанут сюда пускать… – И, обернувшись к Лозинскому, опять рассмеялась.»

Из книги Веры Лукницкой: «В октябре, созданный на базе Цеха поэтов, вышел первый номер журнала “Гиперборей”».

В нём, а также в журналах «Нива», «Русская мысль», «Аполлон», «Заветы», «Новая жизнь», «Рубикон», «Северные записки», в «Ежемесячном журнале литературы, науки и общественной жизни», альманахе «Жатва», «Альманахе муз», газетах «День» и «Биржевые ведомости», еженедельнике «Вершины» начинают регулярно печататься стихи Ахматовой.

С 1 октября возобновились заседания Цеха поэтов у Гумилёвых в Царском Селе.

Из воспоминаний Ахматовой: «С октября 1912 по апрель 1913 – приблизительно десять собраний (по два в месяц)… Повестки рассылала я (секретарь?!)»

«Я отчётливо помню то собрание Цеха…, когда было решено отмежеваться от символистов. С верхней полки достали греческий словарь (не Шульц ли!) и там отыскали – цветение, вершину.»

Из «Писем о русской поэзии» Николая Гумилёва: «Акмеизм (от слова акме – расцвет всех духовных и физических сил).»

Из воспоминаний литературоведа Юлии Сазоновой-Слонимской: «Когда Гумилёва спрашивали, в чём сущность акмеизма, Гумилёв отвечал, что это “подарок историкам литературы”, которые любят размечать по главам и школам.»

Манифест «акмеизма» Гумилёв гапечатал в «Аполлоне».

Из книги Аманды Хейт: «Суть акмеизма следует искать не в форме их стихотворчества, не в предмете описания и даже не в их политических настроениях. Их мировоззрение в точности соответствовало тому, что требовали манифесты акмеизма – возвращения на землю… В основе акмеизма лежал отказ от поиска спасения в другом мире, убеждение, что обрести Бога можно сейчас и тут же, на земле, что жизнь – это благословение Божье».

В группу «акмеистов» вошли: Н. Гумилёв, С. Городецкий, А. Ахматова, О. Мандельштам, М. Зенкевич, В. Нарбут. Были и сочувствующие. Но единства в группе не было.

19 декабря 1912 г. в кабаре «Бродячая собака» Сергей Городецкий прочёл доклад «Символизм и акмеизм». Гумилёв оспорил некоторые положения, выставленные Городецким. В прениях выступила и Ахматова. Других подробностей об этом мероприятии, к сожалению, не сохранилось.

Из воспоминаний актрисы Лидии Панкратовой о «Бродячей собаке»: «Иногда под утро, когда оставались только свои компании – просто дурили. Ахматова, по просьбе её друзей, выступала со своим “акробатическим номером”. Она была чрезвычайно тонка и гибка. Она садилась на стул и пролезала под сидением стула, не касаясь руками и ногами пола. Этот её номер вызывал бурный восторг».

В «Бродячей собаке» была заведена толстая книга в переплёте из свиной кожи, в которой посетители должны были оставлять автографы.

Из воспоминаний Бориса Лившица: «Затянутая в чёрный шёлк, с крупным овалом камеи у пояса, вплывала Ахматова, задерживаясь у входа, чтобы, по настоянию кидавшегося ей навстречу Пронина, вписать в “свиную” книгу свои последние стихи, по которым простодушные “фармацевты” строили догадки, щекотавшие только их любопытство».