К путешественникам Модильяни относился пренебрежительно. Он считал, что путешествия – эта подмена истинного действия».

«Я ещё запомнила его слова: «Sois bonne– sois douse!» [Будь доброй – будь нежной!]. Ни «bonne», ни «douse» я с ним никогда не была».

В углу старик, похожий на барана,

Внимательно читает «Фигаро».

В моей руке просохшее перо,

Идти домой ещё как будто рано.

Тебе велела я, чтоб ты ушёл.

Мне сразу всё твои глаза сказали…

Опилки густо устилают пол,

И пахнет спиртом в полукруглой зале.

И это юность – светлая пора

. . . . . . . . .

Да лучше б я повесилась вчера

Или под поезд бросилась сегодня.

Писатель-эмигрант Борис Носик издал книжку «Анна и Амедео», в которой, подмигивая читателю, заявляет: мало ли что писала о своих отношениях с Модильяни сама Ахматова, уж мы-то с вами лучше знаем, как было на самом деле. Ну что ж, как утверждает народная мудрость, каждый судит в меру своей испорченности.

Из воспоминаний Ахматовой: «Читала я о Модильяни… в бульварном романе, где автор соединил его с Утрилло. С уверенностью могу сказать, что это существо на Амедея десятого-одиннадцатого годов совершенно не похоже, а то, что сделал автор, относится к разряду запрещённых приёмов».

«Модильяни любил ночами бродить по Парижу, и часто, заслышав его шаги в сонной тишине улицы, я, оторвавшись от стола, подходила к окну и сквозь жалюзи следила за его тенью, медлившей под моими окнами…»

В черноватом Париж тумане,

И наверно, опять Модильяни

Незаметно бродил за мной.

У него печальное свойство

Даже в сон мой вносить расстройство

И быть многих бедствий виной…

Из книги Павла Лукницкого: «По возвращении из Парижа АА подарила Н.С. книжку Готье. Входит в комнату – он белый сидит, склонив голову. Даёт ей письмо… Письмо это прислал АА один итальянский художник, с которым у АА ничего решительно не было. Но письмо было страшным символом… Ссора между ними – и по какому пустяшному поводу – ссора, вызванная этим художником.»

Из воспоминаний Ахматовой: «В следующие годы, когда я, уверенная, что такой человек должен просиять, спрашивала о Модильяни у приезжающих из Парижа, ответ был всегда одним и тем же: не знаем, не слыхали… Мне долго казалось, что я никогда больше ничего о нём не услышу…»

В мае 1912 года Ахматова побывала во Флоренции, где Модильяни в своё время учился в Школе изящных искусств. Вернувшись из Италии, Анна Андреевна написала:

Стал мне реже сниться, слава Богу,

Больше не мерещится везде.

Лёг туман на белую дорогу,

Тени побежали по воде.

. . . . . . . . . . . . . . . .

Мир родной, понятный и телесный

Для меня, незрячей, оживи.

Исцелил мне душу Царь Небесный

Ледяным покоем нелюбви.

Осенью Гумилёвы вернулись в Царское, в дом № 63 на Малой ул., который купила мать Гумилёва, Анна Ивановна.

Из воспоминаний Анны Гумилёвой: Это был «прелестный двухэтажный дом… А.И. с падчерицей и внуками занимала верхний этаж, поэт с женой и я с мужем – внизу. Тут же внизу находилась столовая, гостиная и библиотека».

Из воспоминаний Сергея Маковского: «Первая комната, библиотека Гумилёва, была полна книг, стоящих на полках и повсюду набросанных. Тут же – широкий диван, на котором он спал. Рядом, в тёмно-синей комнате стояла кушетка Ахматовой».

Из воспоминаний поэта Георгия Иванова: «В Царском Селе у Гумилёвых дом. Снаружи такой же, как и большинство царскосельских особняков. Два этажа, обсыпающаяся штукатурка, дикий виноград на стене. Но внутри – тепло, просторно, удобно. Старый паркет поскрипывает, в стеклянной столовой розовеют большие кусты азалий, печи жарко натоплены. Библиотека в широких диванах, книжные полки до потолка… Комнат много, какие-то всё кабинетики с горой мягких подушек, неярко освещённые, пахнущие невыветриваемым запахом книг, старых стен, духов, пыли…

Тишину вдруг нарушает пронзительный крик. Это горбоносый какаду злится в своей клетке. Тот самый:

А теперь я игрушечной стала,

Как мой розовый друг какаду».

Из воспоминаний Ахматовой: «Коля говорил мне – ты не способна быть хозяйкой салона, потому что самого интересного гостя ты всегда уводишь в соседнюю комнату.»

Из воспоминаний Георгия Иванова: «1911 год. В “Башне” – квартире Вячеслава Иванова – очередная литературная “среда”.

Читаются стихи по кругу. Читают и знаменитые, и начинающие. Очередь доходит до молодой дамы, тонкой и смуглой.

Это жена Гумилёва… Эта чёрненькая смуглая Анна Андреевна, кажется, даже не лишена способностей…

– Анна Андреевна, вы прочтёте?

. . . . . . . . . .

– Я прочту.

На смуглых щеках появляются два пятна. Глаза смотрят растерянно и гордо. Голос слегка дрожит…

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки…

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки…

На лицах – равнодушно-любезная улыбка…

Вячеслав Иванов молчит минуту. Потом встаёт, подходит к Ахматовой, целует ей руку.

– Анна Андреевна, поздравляю вас и приветствую. Это стихотворение – событие в русской поэзии.»

Из воспоминаний Ахматовой: «Сколько раз я читала и слышала, будто Вячеслав Иванов на каком-то большом собрании поэтов восхитился моей “перчаткой”… Никогда ничего подобного не было! Помню при встрече он действительно сказал мне, что, по его мнению, это стихотворение удачно. Но и только».

В октябре 1911 г. Ахматова поступила на Высшие женские историко-литературные курсы Н. П. Раева. В ноябре в «Аполлоне» были напечатаны стихи Ахматовой «…А там мой мраморный двойник…», «По аллее проводят лошадок…», «Маскарад в парке», «Надпись на неоконченном портрете».

Из рецензии Георгия Чулкова: «Изысканность поэтического дара Ахматовой… в утончённости переживаний… Почти в каждом стихотворении Ахматовой, как в бокале благоуханного вина, заключён тайно смертельный яд иронии.»

Но был и целый ряд пренебрежительных рецензий.

Из воспоминаний Ахматовой: «”Цех поэтов” был задуман осенью 1911 года в противовес “Академии Стиха”, где царствовал Вяч. Иванов… Первое собрание Цеха (весьма пышное) с Блоком и французами было у Городецкого…»

Из воспоминаний Владимира Пяста: «Цех поэтов был довольно любопытным литературным объединением… В него был введён несколько чуждый литературным обществам и традициям порядок “управления”… В Цехе были “с и н д и к и”, – в задачу которых входило направление членов Цеха в области их творчества…

Было, например, правило, воспрещающее “говорить без придаточных”. То есть высказывать своё суждение по поводу прочитанных стихов без мотивировки этого суждения…

Все члены Цеха должны были “работать” над своими стихами согласно указаниям собрания, то есть фактически – двух синдиков. Третий же был отнюдь не поэт: юрист, историк и только муж поэтессы. Я говорю о Д. В. Кузьмине-Караваеве. Первые два были, конечно, Городецкий и Гумилёв».

Из книги Веры Лукницкой: «Второе заседание “Цеха поэтов” состоялось 1 ноября у Гумилёва в Царском. На следующий день Гумилёв уехал в Финляндию проведать находящуюся в санатории и уже смертельно больную Машу Кузьмину-Караваеву.»

Из воспоминаний Ахматовой: «Н.С. был действительно влюблён в Машу и посвятил ей весь первый отдел “Чужого неба”».

Муза-сестра заглянула в лицо,

Взгляд её ясен и ярок.

И отняла золотое кольцо,

Первый весенний подарок.

Муза! ты видишь, как счастливы все –

Девушки, женщины, вдовы…