Из воспоминаний Ахматовой: «На север я вернулась в июне 1910 года. Царское после Парижа показалось мне совсем мёртвым. В этом нет ничего удивительного. Но куда за пять лет провалилась моя царскосельская жизнь? Не застала там я ни одной моей соученицы по гимназии и не переступила порог ни одного царскосельского дома. Началась новая петербургская жизнь.»

В Царском Селе Гумилёвы жили на Бульварной ул. в доме Георгиевского.

Из воспоминаний Анны Гумилёвой, жены брата поэта: «В семье Гумилёвых очутились две Анны Андреевны. Я – блондинка, Анна Андреевна Ахматова – брюнетка. А.А. Ахматова была высокая, стройная, тоненькая и очень гибкая, с большими синими, грустными глазами, со смуглым цветом лица. Она держалась в стороне от семьи. Поздно вставала, являлась к завтраку около часа, последняя, и, войдя в столовую, говорила: “Здравствуйте все!” За столом большей частью была отсутствующей, потом исчезала в свою комнату; вечерами либо писала у себя, либо уезжала в Петербург.»

Из воспоминаний Ирины Одоевцевой: «О том, что… [Гумилёв] подарил Ахматовой на Рождество в первый год [Одоевцева, вероятно, перепутала Рождество с днём рождения Ахматовой, т.к. в тот год на Рождество Гумилёв был в Африке] рассказал даже очень подробно: “Я купил у Александра на Невском большую коробку, обтянутую материей в цветы, и наполнил её доверху, положил в неё шесть пар шёлковых чулок, флакон духов «Коти», два фунта шоколада Крафта, черепаховый гребень с шишками – я знал, что она о нём давно мечтает – и томик “Les amours jaunes” Тристана Корбьера. Как она обрадовалась! Она прыгала по комнате от радости.”»

Из дневника Михаила Кузмина: «10 июня 1910 г. Был в Павловске… Приехали Гумилёвы. Она манерна, но потом обойдётся.

13 июня. Вечером визитировали Гумилёвы. Она ничего – обойдётся и будет мила.»

Из воспоминаний Ахматовой: «Н.С. Гумилёв после нашего возвращения из Парижа (летом 1910 года) повёз меня к Вяч. Иванову. Он действительно спросил меня, не пишу ли я стихи (мы были в комнате втроём), и я прочла: “И когда друг друга проклинали…” (1909. Киевская тетрадь) и ещё что-то (кажется, “Пришли и сказали…”), и Вячеслав очень равнодушно и насмешливо произнёс: “Какой густой романтизм!” Я тогда до конца не поняла его иронии.»

«Про последнее стихотворение АА сказала, что оно нравилось Н.С. Он очень едко и сильно критиковал всегда её стихи. А когда АА была в первый раз у Вяч. Иванова на "башне" и её попросили прочесть стихи, она обратилась с вопросом – какое прочесть – к Н.С. …Ник. Степ. указал на это.»

Из книги Павла Лукницкого: «Затем я поехала к маме, вероятно, в августе, там получила письмо: “Если хочешь меня застать, возвращайся скорее, п.ч. я уезжаю в Африку.” …Вернулась, проводила Николая.»

13 сентября Гумилёв устроил в Царском Селе прощальный вечер. В числе приглашённых был художник Сергей Юрьевич Судейкин с женой, которая впоследствии стала ближайшей подругой Анны Андреевны.

Три раза пытать приходила.

Я с криком тоски просыпалась

И видела тонкие руки

И тёмный насмешливый рот.

«Ты с кем на заре целовалась,

Клялась, что погибнешь в разлуке,

И жгучую радость таила,

Рыдая у чёрных ворот?

Кого ты на смерть проводила,

Тот скоро, о, скоро умрёт.»

Был голос, как крик ястребиный,

Но странно на чей-то похожий.

Всё тело моё изгибалось,

Почувствовав смертную дрожь,

И плотная сеть паутины

Упала, окутала ложе…

О, ты не напрасно смеялась,

Моя непрощённая ложь.

Из воспоминаний Ахматовой: «Гум. уехал в Аддис-Абебу. Я осталась одна в гумилёвском доме, … как всегда, много читала, часто ездила в Петербург (главным образом к Вале Срезневской, тогда ещё Тюльпановой), побывала и у мамы в Киеве…»

Я «сходила с ума от “Кипарисового ларца”. Стихи шли ровной волной, до этого ничего похожего не было. Я искала, находила, теряла. Чувствовала (довольно смутно), что начинает удаваться».

Из письма Ахматовой Валерию Брюсову: «Конец 1910 г. Многоуважаемый Валерий Яковлевич, посылаю Вам четыре своих стихотворения. Может быть, Вы сочтёте возможным напечатать которое-нибудь из них. Я была бы бесконечно благодарна Вам, если бы Вы написали мне, надо ли мне заниматься поэзией. Простите, что беспокою. Анна Ахматова».

К письму были приложены следующие стихи: «Хочешь знать, как всё это было?..», «Жарко веет ветер душный…», «Тебе, Афродита, слагаю танец…», «Старый портрет».

Из воспоминаний поэта Михаила Зенкевича: «Вот она в первый раз, в отсутствие Гумилёва, уехавшего в Абиссинию, читает в редакции “Аполлона” свои стихи, и от волнения слегка дрожит кончик ей лакированной туфельки, а Вячеслав Иванов её за что-то отечески журит».

Из воспоминаний Ахматовой: «А тут и хвалить начали. А вы знаете, как умели хвалить на Парнасе серебряного века! На эти бешеные и бесстыдные похвалы я довольно кокетливо отвечала: “А вот моему мужу не нравится.” Это запоминали, раздували, наконец это попало в чьи-то мемуары…»

«Вячеслав Иванов, когда я в первый раз прочла стихи в Ак. стиха, сказал, что я говорю недосказанное Анненским, возвращаю те драгоценности, кот. он унёс с собой. (Это не дословно.) А дословно: “Вы сами не знаете, что делаете…”».

Из книги Павла Лукницкого: «АА, рассказывая нижеследующее, сказала: “Не записывайте этого, потому что выйдет, что я хвастаюсь…” И рассказала, что когда она первый раз была на “башне” у Вячеслава Иванова, он пригласил её к столу, предложил ей место по правую руку от себя, то, на котором прежде сидел И. Анненский. Был совершенно невероятно любезен и мил, потом объявил всем, представляя АА: “Вот новый поэт, открывший нам то, что осталось нераскрытым в тайниках души И. Анненского.” АА говорит с иронией, что сильно сомневается, чтоб “Вечер” так уж понравился В. Иванову, и было даже чувство неловкости, когда так хвалили “девчонку с накрашенными губами”…

А делал это всё В. Иванов со специальной целью – уничтожить как-нибудь Н.С. Гумилёва, уколоть его (конечно, не могло это в действительности Н.С. уколоть, но В. Иванов рассчитывал)».

Из воспоминаний Ахматовой: «Гражданское мужество у… [Гумилёва] было колоссальное: например, в отношениях с Вячеславом Ивановым. Он прямо говорил, не считаясь с тем, что это повлечёт за собой травлю, может быть. Всегда выражал своё мнение прямо в глаза, не считаясь ни с чем – вот это, что я никогда не могла».

Из воспоминаний поэта Владимира Пяста: «На первых же осенних собраниях Академии стала появляться очень стройная, очень юная женщина в тёмном наряде… Нам была она известна в качестве “жены Гумилёва”. Ещё летом прошёл слух, что Гумилёв женился, и – против всякого ожидания – “на самой обыкновенной барышне”. Так почему-то говорили. Очевидно, от него, уже совершившего первое своё путешествие в Абиссинию, ожидалось, что он привезёт в качестве жены зулуску или по меньшей мере мулатку, очевидно, подходящей к нему считалась только экзотическая невеста. Иначе бы, конечно, об Анне Ахматовой никому бы не пришло в голову сказать, что она – “самая обыкновенная женщина”.

Эта “самая обыкновенная женщина”, как вскоре выяснилось, пишет “для себя” стихи. “Комплиментщик” Вячеслав Иванов заставил её однажды выступить “в неофициальной части программы” заседания Академии. Я помню стихи, которые сказала Анна Ахматова, – т. е. помню, что среди них было:

У пруда русалку кликаю,

А русалка умерла…

Это стихотворение, кажется, и все другие, читанные Ахматовой в тот вечер, были в скором времени напечатаны. Между тем, как слышно было, она вообще только что начала писать стихи».

Из воспоминаний Ахматовой: «Когда… люди встречали двадцатилетнюю жену Н.Г., бледную, темноволосую, очень стройную, с красивыми руками и бурбонским профилем, то едва ли приходило в голову, что у этого существа за плечами уже большая и страшная жизнь, что стихи 10-11 г. не начало, а продолжение».