Хотя ни в машине Луизы, ни в ее квартире, так же как и в доме Гловера, не удалось обнаружить никаких материалов, касающихся Камиллы Карлайл, леди Карлайл было предъявлено обвинение в убийстве Луизы Олбени и попытке убийства Фрэнсиса Гловера. Обвинение основывалось на показаниях Гловера о том, что у мисс Олбени имелись компрометирующие леди Карлайл сведения и она была убита именно в тот момент, когда собиралась предать их гласности. Однако присяжные сочли это недостаточном, явных улик не было — Камиллу Карлайл признали невиновной.
Глава VII
Расслабившись, Бэрридж полулежал на диване. Сегодня он успешно провел очень сложную операцию и теперь наслаждался бездействием, как гурман — изысканным блюдом. Впрочем, это бездействие не было абсолютным: хотя он не делал ни малейшего движения, его ум был занят загадкой, притягивающей Бэрриджа подобно магниту.
После того как суд оправдал Камиллу Карлайл, инспектор Мортон, в ходе следствия державшийся с Бэрриджем так же, как с остальными, хотя они были старыми знакомыми, пригласил его к себе и подробно рассказал о проведенном следствии и своих соображениях. По-прежнему считая леди Карлайл убийцей, Мортон, однако, был вынужден признать, что улик против нее действительно маловато. Бэрридж заявил, что не разделяет его мнения.
— Вы считаете ее невиновной? — спросил Мортон.
— Как вам сказать… — Бэрридж задумчиво повертел в руках свой портсигар, не спеша достал сигару, предложил Мортону — тот отказался — и закурил. Хорошие сигары были его слабостью. — Прежде, чем ответить на вопрос, кто убийца, следует разгадать маленькие загадки, имеющиеся в этом деле.
— Что вы подразумеваете под маленькими загадками?
— Во-первых, то же, на что и вы обратили внимание: зачем Луиза Олбени пригласила Альберта Ли? Во-вторых, почему горничная Гловера столь неохотно отвечала на ваши вопросы и особенно насчет звонка Луизы к мистеру Ли? Вы сами говорили, что буквально вытягивали из нее каждое слово.
— Верно, но она вообще выглядела запуганной. Вначале я на основании этого заподозрил, что здесь что-то кроется, однако мистер Ли не имел ровным счетом никакого отношения к леди Камилле и заявление, которое собиралась сделать мисс Олбени, ему ничем не угрожало. Что касается горничной, то, поверьте моему опыту, ее поведение объясняется гораздо проще: не очень то приятно служить в доме, хозяина которого пытались убить, а его невесту убили.
— Странно получается: мистер Ли не имел никакого отношения к леди Карлайл, с Луизой его связывало, как он утверждает, поверхностное знакомство, а его приглашают на встречу, где речь должна идти о сугубо семейных делах. И заметьте, он приходит.
— Здесь мне нечего вам возразить, — признал Мортон. — Замечу только, что люди порой совершают довольно странные поступки. Вы сказали: «Во-первых» и «во-вторых». «В-третьих» тоже будет?
Бэрридж кивнул.
— В-третьих, вот что: я был очень близко к мисс Олбени, и столик с бокалами тоже постоянно находился у меня перед глазами — леди Камилла не могла подсыпать в бокал яд.
— А кто мог?
— Никто.
— Однако Луиза и ее жених были отравлены, — с оттенком снисходительности произнес Мортон. — Ваши рассуждения противоречат фактам, а значит, вы ошибаетесь. Вы ошибаетесь, Джеральд, — повторил он с удовлетворением. — Предлагаю пари: если когда-нибудь выяснится, что Луизу Олбени убила Камилла Карлайл, вы приносите бутылку коньяка, если же выяснится, что она ее не убивала, тогда бутылка с меня.
— Согласен. Боюсь только, что коньяк не достанется ни вам, ни мне: дело закончено и мы никогда не узнаем правды. А главная странность этого дела как раз и заключается в том, что двое оказались отравленными, хотя никто не мог их отравить.
— Просто одна особа оказалась настолько ловкой, что проделала это незаметно для остальных, — упрямо сказал Мортон.
Возразить Бэрриджу было нечего, он промолчал, и на этом они с Мортоном расстались, однако существовала еще четвертая загадка, говорить о которой инспектору Бэрридж не стал вовсе. Почему Патрик Карлайл, встречая его на вокзале, сказал: «Я не могу быть среди них один»? Он явно чего-то боялся — чего?
Посмотрев на часы, Бэрридж потянулся и сел. Будь погода получше, он пошел бы прогуляться, однако затянутое тучами небо к прогулке не располагало. Мысли Бэрриджа потекли по прежнему руслу.
Поведение Патрика Карлайла порой вообще было необъяснимым, и если инспектор Мортон, преувеличивая тяжесть его заболевания, целиком приписывал странности поведения сэра Карлайла болезненному состоянию его психики, то Бэрридж был уверен, что действия Патрика имели логическую основу. Вспоминая его лицо и голос в тот момент, когда на вокзале он произнес эту загадочную фразу, Бэрридж успокаивал себя тем, что если Патрик хотел получить от него какую-то помощь, то следовало выразиться более ясно. Он этого не сделал; возможно, Бэрридж вообразил то, чего на самом деле не было. Или что-то помешало Патрику?
Иногда Бэрриджа начинали мучить сомнения: правильно ли он поступил, умолчав о кое-каких деталях, которые заставили бы инспектора Мортона обратить на Патрика Карлайла большее внимание? Разумеется, это были его личные наблюдения и он имел право держать их при себе, однако Бэрридж прекрасно сознавал, что, если бы речь шла о человеке, к которому он был равнодушен, он поступил бы иначе. Итак, он умолчал о своих соображениях из личной симпатии. Правда, он честно ответил на все заданные в ходе следствия вопросы, однако мог сказать кое-что и сверх этого, но не сказал. Впрочем, из собравшихся в тот вечер в доме Карлайлов не один Патрик вел себя странно. Альберт Ли слишком много лгал: он солгал, сказав, что практически незнаком с человеком, называвшим себя Гарольдом Уиллисом (кстати, в телефонной книге такого не было), и, по мнению Бэрриджа, солгал снова, когда заявил, что не знает, с какой целью Луиза пригласила его. Он не явился бы в дом малознакомого человека, к которому испытывал антипатию — похоже, взаимную, без достаточно веских оснований.
Бэрридж снова посмотрел в окно — погода не улучшилась — и решил, что надо как-то отвлечься. В конце концов, сколько можно думать об одном и том же! Он взял медицинский справочник, но через четверть часа отложил его и потянулся за начатым на днях романом. В это время зазвонил телефон.
— Бэрридж? Как поживаете? — раздался в трубке жизнерадостный голос инспектора Мортона. — Теперь-то вы убедились, что я был прав?… Как, вы еще не читали сегодняшние газеты? Тогда слушайте: Камилла Карлайл покончила с собой, признав, что отравила Луизу Олбени. Она написала письмо, где во всем призналась, и отправила его в полицию. Когда мы его получили, она была уже мертва. Застрелилась.
Бэрридж крепче прижал к уху телефонную трубку и засыпал Мортона вопросами.
— Если хотите знать все подробности, приезжайте в Лондон, — заявил инспектор. — Да, не забудьте привезти коньяк.
— Приеду, — неожиданно для самого себя ответил Бэрридж. — Завтра же.
Повесив трубку, он начал лихорадочно соображать, как поступить с делами в больнице, ругал себя за опрометчиво данное обещание и в то же время знал, что непременно поедет. Оставшиеся до отъезда три часа (Бэрридж хотел успеть на ночной поезд) он был занят по горло и лишь в поезде смог как следует обдумать сообщение Мортона.
Камилла Карлайл была найдена на пустыре в районе Ист-Энда, в руке она сжимала револьвер, из которого, как установила экспертиза, и был произведен выстрел; следы насилия на теле отсутствовали. Она приехала туда на своем мерседесе одна, как утверждал единственный объявившийся свидетель — проезжавший мимо таксист, видевший, как она выходила из машины. В отправленном в полицию письме говорилось, что она подсыпала яд Луизе Олбени и Гловеру, потому что Луиза шантажировала ее, но, совершив это, она не может больше жить и намерена покончить с собой! Чтобы избавить мужа от тяжелого зрелища, особенно тягостного из-за обстоятельств смерти его отца, она собирается сделать это вне дома. Письмо было напечатано на машинке, подпись отсутствовала, но на листке имелись отпечатки пальцев леди Камиллы; на револьвере, принадлежавшем, как установили, Роджеру Карлайлу и хранившемся до последнего времени в доме, тоже были найдены только ее отпечатки. Когда Бэрридж приехал в Лондон, полиция уже установила, что письмо было напечатано на машинке, находившейся в доме Карлайлов.