– Вы будете что-нибудь говорить?

– Нет.

Мимо стола, на котором стояла табличка с его именем, он прошел в зал и присоединился к своим подавленным ребятам из штаба. Появился Осинкин и с опущенной головой прошел к столу. Заработали фото – и телекамеры. Лицо Осинкина было пепельным, щетина придавала ему вид запущенный, а седая прядка во вьющихся темных волосах смотрелась трагически. В эту минуту ему сочувствовали даже враги. Ольга, не выдержав, громко вздохнула.

Осинкин двинулся к столу, и, не увидев Норова, поискал его глазами. Их взгляды встретились; Норовский – горящий, непримиримый, и Осинкинский – потухший, проигравший. Осинкин отвел глаза.

– Слово предоставляется кандидату на должность мэра Саратова Олегу Николаевичу Осинкину, – объявила пресс-секретарь неверным голосом, не дожидаясь, пока Осинкин сядет.

– Сегодня ночью был арестован мой сын, Денис, – с усилием, стоя, заговорил Осинкин. – Денису 18 лет, он учится в университете, занимается спортом, правда, немного. Он веселый, добрый, честный парень, мы с женой очень его любим, но вам, наверное, это неинтересно? – Он виновато поморщился. Никто ему не ответил, тишина была полная. – Вместе со своей девушкой он был на дискотеке, их машину остановили сотрудники милиции, обыскали и обнаружили марихуану…

Голос его постепенно выравнивался. Он замолчал, перевел дыхание. Собравшиеся ловили каждое его слово.

– Наркотиков Денис никогда не употреблял, – прибавил Осинкин.

– Вы думаете, их ему подбросили? – тут же откликнулась журналистка из независимой газеты. Этот вопрос перед началом пресс-конференции обсуждали все.

Осинкин на мгновенье заколебался и потер лоб.

– Да… – признался он. – Я так думаю.

– Кто подбросил? – с вызовом вскинулась красивая девушка с резкими восточными чертами лица с государственного телевидения; она вела политическую передачу. – По-вашему, это сделали сотрудники правоохранительных органов?

– Не могу утверждать с уверенностью… Возможно…

– Какие у вас имеются основания для подобных обвинений?

Ольга, стоявшая в первом ряду, умоляюще замотала головой, предостерегая мужа. Осинкин на секунду замялся.

– У вас есть доказательства? – напирала обозревательница.

– Да! – отрывисто произнес Осинкин. – Есть. Хотя и косвенные. У меня сегодня состоялся разговор… с одним… впрочем, какая разница, с кем! Мне дали понять: условием освобождения Дениса является мое добровольное снятие с выборов.

По залу прокатился ропот и тут же посыпались вопросы:

– Кто предложил?

– Назовите имя!

– Кто-то из мэрии?

– Губернатор имеет к этому отношение?

– Все это не имеет значения,… – прервал вопросы Осинкин. – Я принял решение.

Сразу вновь воцарилась мертвая тишина. Осинкин облизнул пересохшие губы. Пресс-секретарь торопливо подала ему пластиковую бутылку с минеральной водой, но он отвел ее руку. Ольга смотрела на него неотрывно, умоляюще; Норов – жестко, без сочувствия. Осинкин набрал воздуха и расправил плечи.

– Я не снимусь с выборов! – хрипло объявил он. – Я буду бороться до конца!

Зал загудел. Кто-то из журналистов, не выдержав, захлопал в ладоши. Норов выдохнул.

– Я не предам людей, которые мне поверили! – выкрикнул Осинкин.

Зал взорвался ликованием и аплодисментами. Норов шагнул к столу, но, прежде чем они успели обняться, Ольга бросилась к мужу и повисла у него на шее, будто именно этого от него и ждала.

– Жаль их обоих: и Ванюшу, и Лиз, – добродушно ворчал Норов в машине на обратной дороге. – Она любит его, он любит себя, в общем, сюжет для трогательной французской бержеретты «Скрипач и пастушка».

Анна не ответила. Он посмотрел на ее профиль, обострившийся и бледный в сгущающихся за окном сумерках.

– Тебе нехорошо?

– Я не хочу возвращаться! – неожиданно воскликнула она и из глаз ее брызнули слезы. – Не хочу! Не хочу!

Он затормозил.

– Зачем ты опять себя мучишь? – мягко проговорил он, беря ее за руку.

– «Опять»?! А что переменилось?! Вот мы сейчас вернемся, и – что?! Что дальше?! Я соберу вещи и уеду? Навсегда? Навсегда?!

Голос ее прыгал, губы ее дрожали.

– Почему навсегда? – ласково начал он.

– Потому что это – навсегда! – перебила она с ожесточенным отчаянием. – Ты же сам знаешь! Это – как смерть! Ничего нельзя вернуть! Господи, ну почему ничего нельзя вернуть?!

И она разрыдалась.

В четверг, за три дня до голосования на государственном телевидении проходили дебаты кандидатов в мэры города. Этого события ждал весь Саратов, интерес был огромным; социологи предсказывали, что именно дебаты определят участников второго тура; журналисты пафосно окрестили предстоящее событие «битвой титанов».

По мнению специалистов, выход Пивоварова во второй тур был обеспечен голосами учителей, врачей и госслужащих, – всех тех, кого сгоняли на избирательные участки под угрозой увольнения. Основная интрига заключалась в том, кто станет его противником? Пенсионеры были за Егорова, за Осинкиным шли люди среднего возраста и молодежь. Разрыв между Осинкиным и Егоровым находился в пределах статистической погрешности: 2-3 процента. Пенсионеры составляли треть голосующих, но были наиболее дисциплинированной частью электората; что же касается избирателей Осинкина, то никто, включая их самих, не знал, придут они на участки или нет.

Решающий поединок должен был разыграться между ними; остальные кандидаты превращались в статистов. Арест Дениса добавлял напряжение. Общественное мнение могло качнуться в любую сторону: от жалости до осуждения, – социологи по этому поводу высказывали разные суждения.

На телевидение Норов, Осинкин и Ольга приехали вместе; Ольга теперь не расставалась с мужем, а с Норовым вела себя как послушная младшая сестра, во всем спрашивая его совета, что вообще-то было совершенно не в ее характере. Кандидатов встречали на входе: для каждого была приготовлена отдельная комнатка, где гримеры перед зеркалом пудрили их к эфиру.

Стол для дебатов выбрали длинный, полукруглый; таблички с фамилиями расставили заранее: место Пивоварова было, разумеется, в центре; Егорова с Осинкиным специально развели по разным углам, напротив друг друга, чтобы подчеркнуть их противостояние; остальных кандидатов разместили между ними. Когда эфир начался, выяснилось, что Пивоваров не явился, – ведущий притворно выразил сожаление по этому поводу, видимо, он был предупрежден об этом заранее.

Норов и Ольга сидели в маленькой комнате перед монитором, следя за эфиром.

– Так и думал, что Пивоваров сольется, – усмехнулся Норов. – Это от Ельцина мода пошла – прятаться от дебатов. Зря Пивоваров так поступил: и нагло, и одновременно трусливо.

– Ты думаешь, все решат, что он испугался? – Ольга переживала за мужа. – А вдруг кто-то наоборот, подумает, что он таким образом продемонстрировал свое превосходство, дал понять, что не считает остальных равными себе?

– Пустой стул будет всех раздражать. Картинка в памяти останется: табличка «Пивоваров» и пустое место. Кстати, надо сказать нашим пиарщикам, чтобы так его теперь и называли – «пустое место».

Сначала кандидатов попросили коротко озвучить тезисы своих программ. Егоров, седой, прямой, синеглазый, в крупных роговых очках, с твердым подбородком, едко пошутил по поводу отсутствия Пивоварова, сразу расположив к себе аудиторию. Однако потом, вместо того, чтобы рубить свои простые, доходчивые лозунги о социальной справедливости, вдруг пустился в рассуждения о том, что демократов, разваливших великий Советский Союз и доказавших свою несостоятельность, нужно гнать из власти, иначе они окончательно добьют и распродадут страну. Это был явный намек на Осинкина.

Осинкин улыбнулся своей грустной улыбкой и кивнул, принимая вызов. Норов понял, что Егоров нервничает; ему не хватало привычной уверенности.

– Повезло Олежке с мордой, – с симпатией проворчал Норов.