Он был слабым человеком, слабым и ненадежным. Но в одном, по мнению Норова, на него можно было положиться: Сережа не был вором. Он вышел из тех же интеллигентских кругов, что и сам Норов; в этих кругах могли дать слабину, испугаться, спрятаться. Но в них не крали.

Кровь бросилась в голову Норова и застучала в висках. Он смотрел на Анну и не видел ее, у него расплывалось в глазах.

– Зачем ты это сделала?! – не слыша своего голоса, в бешенстве закричал он.

– Я хотела, чтобы ты уволил Серпер! – пролепетала она дрожащими губами. – Она интриговала против меня, искала тебе новых помощников, пыталась от меня отделаться! Я боялась, что ты ее послушаешь…

– Ты что, совсем идиотка?! – грубо и зло оборвал Норов. – Да я бы ее и так выгнал! Из-за каких-то бабьих страхов ты меня предала?!

– Я не предавала тебя! – испуганно вскрикнула Анна. – Разве я могла тебя предать?! Я понимаю, что совершила ужасную подлость, но я не хотела! Клянусь тебе, не хотела!.. Я без умысла! – Она всхлипнула. – Ты же понимаешь, что я никогда не смогла бы сознательно причинить тебе зла! Я собрала все эти документы для тебя… из них было видно, что она ворует, Серпер! Что они все там воруют! Я думала, ты ее уволишь, а ты возил их с собой… и ничего не предпринимал… неделю за неделей…

Она всхлипывала все чаще.

– Я поняла, что ты решил оставить все как есть! А Серпер мне сказала: «Все равно ты отсюда уйдешь!». И… я… ревновала ее к тебе!

Она задохнулась слезами, но Норова это не смягчило. Гаврюшкин поднялся, неловко подошел к ней, хотел обнять, но она замахала на него руками.

– Я не думала, что эта публикация причинит какой-то вред тебе! – причитала она сквозь всхлипывания. – Я консультировалась с двумя юристами, они мне сказали, что для тебя это совершенно безопасно! Что тебе ничего не будет!

И видя, что все ее объяснения бесполезны, что он остается чужим и враждебным, она завыла, как простая баба на похоронах. Лицо ее сделалось некрасивым.

– Почему ты не призналась мне раньше?

– Я… я… не смогла!.. У тебя был такой трудный период… Прости!.. Прости, пожалуйста! Я приехала сюда сейчас, чтобы рассказать тебе правду.

– Но ты ее не рассказала!

– Я… не успела… Я испугалась потерять тебя… навсегда!

– Паш, да хватит ее мучить! – не выдержала Ляля. – Она ж не со зла! Ты погляди на нее, неужели тебе ее не жалко?

– Нет! – отрезал Норов. – Мне никого из вас не жалко!

Рыдающая Анна протянула к нему руку, но он отступил.

– Не подходи! – проговорил он с отвращением.

– Прости, прости, пожалуйста! Я не хотела! Я бы лучше умерла, чем причинила тебе вред! Я хотела лишь вывести ее на чистую воду…

Ему было жарко и не хватало воздуха. Он сдерживался из последних сил и боялся, что вот-вот потеряет самообладание.

– Дура! – зло выплюнул он и выскочил с кухни.

Забыв про острую боль в боку, он пулей взлетел по лестнице, ворвался в свою спальню и лихорадочно принялся одеваться. Анна в слезах вбежала следом.

– Прости меня, пожалуйста! – молила она, подвывая. – Я собиралась признаться тебе… мне не хватило мужества!

– Уйди отсюда, – процедил он сквозь зубы. – Я тебя видеть не могу!

– Не говори так! Не говори так, я прошу тебя!

Он шагнул к двери.

– Прочь с дороги!

– Куда ты? Не уходи, пожалуйста! Я прошу тебя! Ну пожалуйста!

Гаврюшкин, не усидев на кухне, тоже поднялся следом за женой, не зная, как ее утешить.

– Ань, да идет он на хер! – с состраданием выговорил он. – Сдался он тебе, хорек старый!

– Когда я вернусь, чтоб вас обоих тут не было! – отчеканил Норов. – Ни тебя, ни этого твоего…

Он не договорил. Анна попыталась преградить ему дорогу, но мимо нее и ее мужа, высоких, красивых, крупных, он, маленький, худой, яростный, с распухшим безобразным лицом, вылетел прочь.

Темнота на улице была беспросветной. Тяжелые мартовские тучи, обложив небо, прятали и луну, и звезды. Где-то вдалеке, меж деревьями, мерцали огоньки Кастельно, но дороги они не освещали. Норов ринулся в гору, ничего не видя вокруг, будто в черной бездне. В спешке он не захватил фонарика и теперь то и дело соскальзывал с асфальта на обочину, в мокрую траву, выскакивал назад, забирал в противоположную сторону и двигался зигзагами.

Черт, как она могла?! Он так доверял ей! Он доверял ей больше, чем кому бы то ни было! Чем всем на свете! Что вообще-то, Кит, свидетельствует лишь о том, что ты никогда не умел разбираться в людях. Гаврюшкин прав: ты не был таким умным, как думал о себе. Ты и сейчас не такой умный, Кит… Идет он к черту, Гаврюшкин! Идут они оба к черту! Пусть катятся на все четыре стороны вместе с этой вечно жующей Лялей! Откуда они все взялись на мою голову?! Постой, Кит, а как же любовь? Любовь с чужой женой? Мне не нужна чужая жена! Мне вообще никто не нужен!

Пронизывающая боль в боку не позволяла набрать в легкие воздуха, и он дышал часто и неглубоко открытым ртом. Похоже, Гаврюшкин сломал ему ребро. Черт! Муж сломал тебе ребро; жена – карьеру. Неплохо ты умеешь подобрать себе компанию, Кит.

Да черт бы с ней, с карьерой! Я едва не схлопотал «червонец»! Меня до сих пор тошнит от одного воспоминания о камере! Этот ночной храп, духота, запах чужого пота и кислой капусты, вонь от нестиранных носков! Тощий матрас, жесткие нары, тупые, тягучие разговоры сокамерников, – с утра до вечера одно и то же! Гул труб по ночам, грохот кормушки! А эти огромные крысы в подвале, разбегавшиеся при приближении, когда вели на допрос. А шмон! А осмотр! «Повернись! Наклонись! Раздвинь ягодицы! Подними мошонку!».

Брось, Кит, не строй из себя недотрогу. Экий ты стал стыдливый! Небось, когда ты телок драл так, что сережки брякали, то и мошонка сама поднималась, и ягодицы раздвигались, и ноздри раздувались! Конечно, тюрьма – не самое приятное место, кто спорит, но шмон в ней – не худшее из того, что случается в жизни. Подумаешь, встать раком со спущенными штанами и раздвинуть жопу! Средний российский чиновник проделывает это десять раз на дню. А после ставит в такую же позу своих подчиненных. У нас это именуется чинопочитанием. Запомни, Кит, пригодится.

Мне не пригодится!

Городской бюджет был вечно пуст. Наличные в мэрии добывались главами районных администраций и начальниками профильных департаментов, собиравшими их с коммерсантов. Они аккумулировались у первого зама и дальше распределялись в соответствии с указаниями мэра. Бегать к первому заму с просьбами о деньгах Норов считал ниже своего достоинства; вместо этого он запустил несколько проектов, одним из которых явилось создание муниципального предприятия «Городская наружная реклама». Эта затея в финансовом отношении оказалась одной из самых удачных.

В девяностые годы рынок наружной рекламы переживал период бурного роста в Москве и Петербурге, но в провинции он еще только складывался. Шустрые москвичи одолевали Норова просьбами о выделении мест под рекламные конструкции; предлагали взятки и взаимовыгодное сотрудничество. Но Норов не хотел взяток. Он разрешил москвичам войти в Саратов со своими сетями, обязав их за это составить подробную карту города, с указанием всех лучших мест.

Сережа Дорошенко, к тому времени уже работавший с Норовым, едва увидев размеченную москвичами карту, чрезвычайно возбудился. Он предлагал Норову оформить лучшие места на собственные фирмы и заключить с мэрией долгосрочные договоры о рекламном обслуживании. Осинкин, мэр Саратова, согласился бы без всяких колебаний. Он был обязан Норову победой и в благодарность поначалу готов был сделать для него все что угодно.

Поступить таким образом было бы и дальновидно, и прибыльно и, в конечном счете, безопаснее. Но Норову мешала природная щепетильность; это означало бы открыто воспользоваться служебным положением. Так делали все вокруг, а он не мог. Десятую часть этих мест он распределил между столичными фирмами, остальные передал в долгосрочную аренду «Наружной рекламе».