Это покаянное настроение отца Пашенька чутко улавливал и порой пытался на нем играть. Однажды утром бабушка позвонила Норову на работу и сообщила, что Пашенька наотрез отказался идти в школу, не помогли ни ее уговоры, ни угрозы дедушки. Как быть, она не знала, плакала, просила Норова приехать и «повлиять».

Дверь она открыла ему заплаканная. Смущенный и раскрасневшийся дедушка виновато выглядывал из гостиной. К приезду Норова они уже успели поссориться между собой, наглотаться валидола и напиться валерьянки. Из их рассказа выяснилось, что Пашенька уже дважды пропускал школу, но от Норова это скрывали.

Узнав о вызове отца, Пашенька струхнул, убежал в свою комнату, разделся и залез в кровать, изображая больного. Норов прошел к нему; тот лежал под одеялом, глядя на отца расширенными от страха светлыми глазами. Норов был не столько рассержен, сколько расстроен.

– Здравствуй, мой хороший, – сказал он, сохраняя свой обычный тон. Он всегда называл сына «мой хороший», пряча за внешней доброжелательностью неловкость, которую испытывал в его обществе. – Что случилось?

– Да вот, пап, заболел немного, – ответил Пашенька, отводя взгляд.

– Чем?

– Не знаю… голова что-то побаливает.

Норов потрогал его лоб и убедился, что он прохладный, температуры у мальчика не было.

– Вызвать врача?

Пашенька замялся.

– Может, я так отлежусь? – неуверенно произнес он.

– Так не получится, – возразил Норов. – Нельзя прогуливать школу.

– Я не прогуливаю, пап. У меня голова болит.

– Полагаю, тебе лучше встать и отправиться на занятия.

– Да ведь уроки уже закончились!

Норов посмотрел на часы.

– Еще нет одиннадцати. Я подвезу тебя, и на пару уроков ты еще успеешь.

– А что я скажу учительнице?

– Попробуй рассказать ей про больную голову.

– Она мне не поверит!

– Тогда почему в это должен верить я?

Тон Норова становился неласковым, и Пашенька сменил тактику.

– Я к маме хочу! – вдруг захныкал он. – Отправь меня к маме!

– Я не могу сделать этого сейчас посреди учебного года, – возразил Норов. – Давай дождемся лета, когда мама приедет, и обсудим с ней эту возможность.

– Я не хочу ждать лета!

– А вот капризничать не надо, – произнес Норов строго. – Я этого не люблю.

Пашенька перепугался еще больше.

– Почему мама меня бросила? – вновь принялся хныкать он. – Никиту взяла, а меня бросила! Все дети с мамой живут, я один – с бабушкой и дедушкой!

Ему, наконец, удалось довести себя до нужного состояния, страх перед отцом ему помог, – он расплакался, как-то через силу. Норов смотрел на него молча, не успокаивая и не ругая, с тяжелым чувством. Ему было неловко за Пашеньку, за его притворные слезы, и в то же время он не мог не испытывать вины перед этим слабым, избалованным мальчиком.

Видя, что разжалобить отца не удается, Пашенька перешел от всхлипываний к подвыванию. Норов молча поднялся и вышел из его комнаты. Бабушка с дедушкой караулили его у входа.

– Ну что? – спросила бабушка с надеждой.

Норов лишь пожал плечами.

– Павел Александрович! – взмолилась бабушка. Родители Ланы теперь обращались к нему по имени-отчеству. – Павел Александрович! Вы должны что-то с ним сделать!

– Например?

– Выпороть!

– Что ты несешь?! – возмутился дедушка. – Как можно бить ребенка?!

– Можно! – убежденно воскликнула бабушка. – Когда других средств не остается, то можно! Тебе – нельзя, ты – не отец, а Павел Александрович – отец! Он имеет право! Павел Александрович! Я сама против физических наказаний, но есть же исключения… особые случаи,.. – голос ее прервался, она задыхалась от волнения.

Норов смотрел на нее и ничего не отвечал. Она закрыла лицо пухлыми руками и расплакалась.

– Я не знаю, что делать! – всхлипывала она. – У меня нет сил! Я чувствую себя беспомощной старухой…

Дедушка обнял ее и прижал к себе.

– Ну будет, будет, – приговаривал он, гладя ее по седой голове. – Ну что ты в самом деле…

Норов поспешно вышел из квартиры в подъезд, где его на этаже ждала рослая охрана. Возможно, все они были правы: и бабушка, и отец Николай, – но бить Пашеньку он не мог. Рука у него не поднималась.

Жандармский джип припарковался поближе к дому, из него сначала бойко выпрыгнул чернявый водитель, затем неспешно вылез толстый важный большой Лансак в фуражке и золотых круглых очках. Сегодня с ними был еще долговязый белобрысый худой жандарм в форме.

– Я сваливаю! – поспешно объявила Ляля, кидаясь к лестнице. – Только ментов мне не хватало! Ань, я у тебя посижу!

И, прыгая через ступеньки, она исчезла в спальне Анны. Лиз проводила ее изумленным взглядом.

– Все равно Лиз тебя видела! – попыталась урезонить Лялю Анна.

– Паш, скажи, чтоб она меня не сдавала! – крикнула уже из-за двери Ляля.

Через мгновенье она высунулась вновь.

– Тут, кстати, интернет есть?

– Есть, – отозвался Норов. – Только Лиз мне не подчиняется!

– Ты ей деньги платишь! – парировала Ляля и вновь закрыла дверь.

Видя реакцию Ляли, Гаврюшкин тоже заволновался.

– Зачем они сюда приперлись, Нор? Че им надо? – беспокойно спрашивал он. – Нор, ты не говори им, кто я! Мне нельзя светиться! Никто на работе не знает, что я тут.

– А ты залезь на дерево и каркай, – посоветовал Норов. – Вдруг жандармы примут тебя за большую беременную ворону?

Неожиданный визит был неприятен ему самому; ничего хорошего он не сулил.

После переезда Дорошенко в новый дом Норов взял привычку наведываться к нему в гости по выходным. Сережиной жене он что-нибудь дарил из запасов, хранившихся на такой случай в багажнике машины, а ребенку привозил сладости или игрушки. Пользуясь тем, что дружеский визит начальника воспринимается подчиненными как знак особого отличия, он о своих визитах заранее не предупреждал, – звонил уже с дороги. Ему всегда были рады, во всяком случае, делали вид.

Норов приезжал то один, то в компании своих случайных подружек, одной или двух, – в зависимости от того, сколько их оказывалось под рукой. Привозить в семейный дом дам такого пошиба было, конечно, не особенно прилично, но Норов по-свойски не стеснялся ни Сережи, ни его жены.

Однажды в конце лета Норов застал у Дорошенко симпатичную семейную пару; оба были молоды, стройны, спортивны, – такие не часто встречаются в провинции, где толстеют и опускаются рано. Муж, высокий, темноволосый, с задумчивыми карими глазами и приятным баритоном, был немногословен, серьезен и внимателен к жене – голубоглазой блондинке, тоже высокой, которая, в отличие от него, легко и задорно смеялась. Звали их одинаково, Олег и Ольга, и совпадение имен подчеркивало их сходство.

Приехали они на скромных отечественных «Жигулях», оставленных у ворот дома, снаружи. Машина была чисто вымытой, без вмятин и царапин, – за ней следили. С собой они привезли девочку, лет 12, темноволосую и темноглазую, еще нескладную и застенчивую, похожую на Олега. Ее тоже звали Ольга.

Женщины готовили на кухне обед, а мужчины жарили во дворе шашлык; Дорошенко считался по этой части большим специалистом. Олег умело, со знанием дела помогал ему, а младшая Ольга под руководством матери накрывала на стол. Норов присоединился к мужчинам. В ходе необязательного разговора выяснилось, что у Олега и Ольги есть еще сын, 16-ти лет, который остался дома.

– Сколько вам лет? – удивился Норов.

– Мне – 38, Ольга – на год старше.

– Вы оба выглядите гораздо моложе!

– Спасибо, передам Оле, она будет рада. Женщины всегда переживают по поводу возраста и внешности.

– Все переживают, – заметил Дорошенко, помахивая картонкой над потрескивающим шашлыком и морщась от дыма.

– Ты тоже? – спросил Норов.

– Конечно! Хочу всегда выглядеть молодым и красивым.

– Зачем?

– Чтоб девочкам нравиться!