– Ты поверил, а я тебя предал! – заключил он с горечью.

Он опустил голову и прикрыл ладонью глаза, пряча слезы. Норов хранил молчание. Так прошло не меньше двух минут, может быть, больше. Наконец, Осинкин поднял изможденное серое лицо.

– Я пойду, – устало проговорил Осинкин. – Меня Ольга ждет. Она внизу, в машине.

Он встал и понуро побрел к двери.

– Постой! – окликнул его Норов. – Забудь о бабках, во всяком случае, о моих. Хрен с ними! Кроме меня, правда, существует еще Ленька, который запалил на тебя пятерку, но спрашивать он будет все равно с меня, ведь это я его втравил. Но все это потом, потом! Сейчас мы собираем пресс-конференцию! Немедленно!

Осинкин уныло смотрел себе под ноги, но тут вскинул воспаленные глаза.

– Зачем пресс-конференцию?

– Ты публично заявишь о своем решении сняться выборов.

– Для чего, Паша?! Я просто напишу заявление в избирком…

– Нет! – рявкнул Норов так, что Осинкин вздрогнул. – Ты не напишешь просто заявление! Ты ничего не сделаешь «просто»! Решил соскочить ради семьи? Молодец, правильно! Семья она – родная. Своя рубашка к телу ближе, так ведь, Олежка? А кто тебе я? Прохожий. Шел мимо, вдруг какая-то возня, ты крикнул «помоги!», и я влез за тебя в драку. Ты махнул пару раз кулаками, получил по бороде и скис. Сразу о семье вспомнил, о жене, о сыне. И – дернул! А я остался один! Разбираться с Мордой, с Пивоваровым, с налоговой, с Ленькой! Ленька, между прочим, в тебя столько вбухал, сколько ты за всю свою трусливую жалкую жизнь не заработаешь, вместе со всей своей семьей! «Квартира», «машина», – не смеши меня! Того, что ты за них выручишь, тебе на сигареты не хватит! А ты с ребятами попрощался, которые на тебя эти месяцы вкалывали? Нет? Не до них? А им ведь Морда с Пивоваровым припомнят, когда ты отвалишь! Ты нам всем приговоры подписал! К жене побежал? Песни всей семьей петь будете? «Возьмемся за руки, друзья»?!

– Паша… – попытался что-то сказать Осинкин.

Но Норова уже было не остановить.

– Давай, сука! Беги, предавай! – бушевал он. – Но молчком отвалить не получится! Я тебе не позволю! Ты сделаешь это публично! При всех, понял?! Ты отречешься от нас публично, глядя нам в глаза!

– Паша…

– В глаза, сука! В глаза!

И он вылетел из кабинета, хлопнув дверью. В коридоре его ждала охрана.

– Никого не впускать и не выпускать!

Ноздри его раздувались, глаза были бешеными.

Лиз была в отчаянии.

– Что делать, месье Поль? – повторяла она, ломая руки. – Что делать?!

Спустившись с лестницы, они шепотом совещались внизу.

– У него нет оружия! – убежденно проговорил Норов.

– Откуда вы знаете? Он же сказал…

– А я сказал: «нет»! – прервал Норов. – Позвоните отцу и проверьте!

– Папа плохо слышит и редко берет трубку! Пока я буду дозваниваться, он убьет себя!

– Не убьет. Мы взломаем дверь.

– А если он выстрелит?

– Он не выстрелит. Ему не из чего стрелять. Но если мы будем тянуть время, он действительно может сделать что-нибудь нехорошее. Он загнал себя в угол. Пообещал покончить с собой, теперь ему некуда отступать. Он гордый человек, не сможет признать, что разыграл фарс. Нюшка, беги вниз, садись в машину, посигналь и трогайся. Сигналь сильнее.

– Зачем?

– Надо отвлечь его внимание. Из спальни ведь не видно машины? Пусть он думает, что я уехал. Как проедешь метров сто, сразу останавливайся и сдавай назад, только живо! Может быть, понадобится твоя помощь. А вы, Лиз, – со мной. Быстрее!

– Но, месье Поль!…

– Хватит болтать! – оборвал он. – Делайте, как я говорю!

Его властный тон заставил Лиз замолчать. Анна выскочила из дома, а Норов и Лиз, крадучись, чтобы не шуметь, вернулись по лестнице к двери спальни. Лиз ледяными пальцами вцепилась в руку Норова и не выпускала ее. Послышался резкий гудок автомобиля с улицы. Анна сигналила так яростно, будто в России застряла в пробке на светофоре.

– Пошли! – шепнул Норов и, не дожидаясь Лиз, бросился на дверь плечом.

Дверь не поддалась. Он отступил и ударил еще. Лиз, бледная, отчаянная, готовая на все ради спасения мужа, присоединилась к нему, самоотверженно колотясь в дверь всем своим крепким телом. Наконец с четвертого или пятого раза планка с другой стороны затрещала, сломалась, и дверь распахнулась.

Они, падая, вместе влетели в комнату. Жан-Франсуа болтался в петле на скрученной простыне, привязанной к массивной черной балке на потолке. Его длинные худые ноги в замызганных джинсах и старых потемневших от возраста и грязи кроссовках все еще конвульсивно дергались. На полу валялся опрокинутый стул.

Лиз истошно завопила. Норов подхватил Жана-Франсуа снизу за ноги.

– Режьте простыню, Лиз! – крикнул он, приподнимая тело.

– Чем?! Чем резать?! – обезумевшая Лиз ничего не соображала.

– Возьмите нож на кухне! Да быстрее же, merde! Я держу его!

Лиз опрометью бросилась вниз.

– Потерпи, Ванюша, потерпи! – по-русски бормотал Норов.

По телу Жана-Франсуа еще раз пробежала судорога, и он затих.

– Ваня, не вздумай! – вскрикнул Норов. –Брось это!

Жан-Франсуа не ответил. Теперь он висел неподвижно.

Через минуту вернулась Лиз с ножом. Забравшись на стул, она надрезала простыню, затем своими сильными большими руками принялась ее рвать. Жан-Франсуа мешком рухнул вниз. Норов мягко принял его на себя и перевалил на пол. В следующую секунду он ослабил петлю на шее француза и принялся делать ему искусственное дыхание: давил обеими руками на сердце, тут же припадал губами к уже посиневшим губам Жана-Франсуа с выступившей на них белой пеной и дышал ему в рот.

– Давай, Ванюшка, очухивайся! – торопил он по-русски. – Давай же, Сен-Санс, мать твою!

Жан-Франсуа закашлялся, тихо застонал и открыл глаза.

– Он жив! – воскликнула Лиз и, рыдая от облегчения, оттолкнув Норова, бросилась на грудь мужа.

– Я люблю тебя! Люблю! – твердила она, покрывая его багровое, лицо поцелуями.

Норов откатился в сторону и, перевернувшись на спину, без сил растянулся на полу.

– Пронесло! – вслух радостно выдохнул он. – Ну надо же! Первый раз в жизни с мужчиной взасос целовался! Тьфу, черт!

В спальню ворвалась Анна; мимо Жана-Франсуа и Лиз, не замечая их, она метнулась к Норову и упала возле него на колени.

– Как ты?!

Он с пола обнял ее и притянул к себе.

– Разок, наверное, смогу, – пробормотал он ей на ухо. – Если, конечно, подмахнешь…

– Я… постараюсь! – плача от радости, отозвалась она. – По-шведски, да?

Он запустил обе руки ей под свитер и добрался до нежной груди.

– Ну уж нет! Что-что, а давать всегда – только по-русски!

Известие о том, что у Осинкина арестовали сына и он теперь снимается с выборов, мигом разнеслось по городу. На пресс-конференцию в штаб слетелись представители всех средств массовой информации, включая воронье с государственного телевидения. В небольшое помещение для общих совещаний набилось больше полусотни человек; кроме журналистов тут были взволнованные, молчаливые сотрудники штаба и активисты, в смятении примчавшиеся «с полей» узнать правду из первых рук.

Журналисты сидели на стульях и на полу, штабисты и прочие стояли плотным кольцом в два ряда вдоль стен. Духота была страшная.

За простым канцелярским столом было приготовлено три стула: для Осинкина, Норова и пресс-секретаря. Когда насупленный, со сжатыми губами Норов вошел в зал, атмосфера была накаленной, все головы повернулись к нему. Норов заметил в первых рядах Ольгу, взволнованную, испуганную, ничего не понимающую, мрачно посмотрел ей в глаза и отвернулся, не поздоровавшись.

– Пригласи Олега Николаевича, – велел он охраннику. – Скажи, все в сборе.

Молодая пресс-секретарь, растерянная, как и все в штабе, подскочила к нему.

– Какой порядок пресс-конференции?

– Осинкин сделает заявление и ответит на вопросы.

– И все?

– И все.