Увидев разбитое и распухшее лицо Норова, Эрик в первую секунду даже испугался, но расспрашивать из деликатности не решился. Они расцеловались, Норов представил его Анне; старик не решился подать ей руки, лишь неловко поклонился издали, щуря сквозь допотопные очки светлые водянистые глаза. Анна, грустная и молчаливая, устало опустилась на стул возле пианино.

– Мешаю, Поль? Скоро закончу, – сообщил старик. – На всякий случай, заклею тут все скотчем, чтоб не дуло, но боюсь, все равно будет немного тянуть.

Он говорил на том простонародном местном диалекте, который Норов разбирал с трудом, а Анна вообще не понимала.

– Спасибо, Эрик. Сколько я тебе должен?

Отец Лиз по деревенскому обычаю называл его на «ты», и Норов отвечал ему тем же.

– Ничего не должен, Поль. За стекло придется заплатить, но это ты решай с Лиз. Я отсюда прямиком поеду в другой жит, она будет меня там ждать. Я тут постарался, сделал что мог, но все же вам лучше переехать на время. По ночам еще холодно. Я сам сплю с открытым окном даже зимой, но мадам замерзнет, верно? – он улыбнулся Анне, показывая крепкие еще зубы. – Поль мне говорил, что вы, русские, любите тепло, верно?

– Это правда, – Анна попыталась улыбнуться в ответ.

– Всегда этому удивлялся, – словоохотливо продолжал старик. – У вас там такой мороз, а вы говорите, что боитесь холода. Как же вы тогда переносите русские зимы?

– Холода снаружи, а в домах у нас жарко, – пояснила Анна.

– Сколько градусов?

– Снаружи – двадцать пять и внутри – двадцать пять.

– Двадцать пять?! Плюс?! – ужаснулся старик. – Сваришься, верно, Поль? Я бы задохнулся. Восемнадцать, ну, двадцать, еще куда ни шло, но больше? Нет, невозможно.

Норов протянул ему двести евро.

– Это очень много, Поль! – запротестовал старик. – Я на столько не наработал!

– Перестань, Эрик. Еще раз спасибо.

Старик сунул деньги в карман и совсем развеселился.

– Так ты меня разбалуешь. Начну приезжать каждый день, всегда же найдется, что починить, верно?

Встречу Миша назначил в банкетной комнате модного мясного ресторана. Норов по обыкновению приехал чуть раньше, Миша опоздал на полчаса. Норов уже собрался уходить, но тут вошли два больших охранника, хмуро, не здороваясь, оглядели Норова, стены и мебель. Затем появился Миша, толстый, наглый, веселый, в сопровождении администратора и официанта.

Пожав руку Норову вялой и влажной ладонью, не знавшей труда, Миша грузно уселся в кресло напротив.

– Заказал уже? Филе-миньон возьми, не пожалеешь, они тут путево делают. Миньон ему принеси, – бросил он официанту. – Салат будешь? Тогда с креветками. Мне – как обычно. Че пьешь? Воду? Че так? Зашился? Куришь, нет? А, ну да, ты ж у нас – спортсмен. Мне – коньячка, грамм сто, «Хенесси, Икс-О».

Он решал за Норова, не сомневаясь в его согласии. Когда за администратором и официантом закрылась дверь, Миша достал сигарету, закурил и перешел к делу.

– Ты че херней занялся? Про папу г…о всякое пишешь, про маму, про меня!

– А ты не читай, – посоветовал Норов. – Лично я не читаю, какую вы с папой про меня херню пишете.

– Ну ты сравнил! Где ты, и где папа!

– А где папа? – спросил Норов, поднимая скатерть и заглядывая под стол.

Миша хмыкнул, показывая, что ценит его чувство юмора.

– Ты че вообще добиваешься? Чтоб коммуняка пролез, пока мы с вами бодаемся?

– Вам-то чего коммунистов опасаться? – пожал плечами Норов. – Твой папа в прошлом коммунист, да и Пивоваров тоже. Чай, договоритесь.

– Коммуняки папу ненавидят! – возразил Миша. – А то ты не знаешь!

– Знаю, – согласился Норов. – Я другого не знаю: кто любит твоего папу?

Миша ничуть не обиделся.

– Я люблю, – засмеялся он. – Мама. И еще пара телок. Папе хватает. Короче, не будем го-о жевать.

– Надеюсь, – кивнул Норов, глядя на входящего с подносом официанта.

Миша дождался, пока официант поставил тарелки на стол и исчез.

– Мое предложение: вы завязываете тявкать на нас и начинаете мочить Егорова. А во втором туре вы поддерживаете Пивоварова.

Миша взглянул на Норова и принялся за еду, будто он не делал предложение, а объявлял условия, которые не могут быть не приняты. Норов тоже взял вилку, но есть не стал.

– А если во второй тур проходит Осинкин?

– Не, – замотал головой Миша с набитым ртом. – Ему не светит. У него отрыв от Егорова не то на десять, не то аж на двенадцать процентов.

– На восемь, – уточнил Норов.

– Ну, на восемь. Один хрен, не догонишь. В этом вся суть: мы с вами закусились, поливаем друг друга го–м, а Егоров-то чистенький выскакивает! Улавливаешь?

– Стараюсь.

Миша посмотрел на Норова блестящими наглыми глазами. От поминутного упоминания им г—а за столом Норова коробило, но Миша этого не замечал.

– Я эту херню вчера Пивоварову подробно разжевал, – прибавил Миша. – Он, кстати, со мной согласился.

То, что недоученный Миша считал себя вправе «разжевывать» мэру города ошибки его политической стратегии, наглядно демонстрировало расклад сил в структурах местной власти.

Из кухни в гостиную неслись запахи жареного мяса, лука, чеснока. Норов, морщась, отправился туда. Ляля что-то готовила; она возилась у плиты, а Гаврюшкин взгромоздился за столом на высоком табурете, на котором обычно сидел Норов. В том, что он интуитивно занял именно это место, было что-то мистическое и комическое одновременно.

Анна вошла следом за Норовым. Ляля им обрадовалась, Гаврюшкин приветствовал мрачным взглядом исподлобья.

– Вовремя вы! – весело сообщила Ляля. – Я тут обед варганю. Через пять минут все будет готово! Проголодались?

– Спасибо, нет, – сказал Норов, подошел к окну и распахнул его.

– Ты что делаешь? – воскликнула Ляля. – Тут и так холодрыга!

– Пусть проветрится, не люблю кухонной вони.

Анна включила вытяжку над плитой. Ляля сбегала в прихожую и вернулась в куртке.

– Как же ты готовишь? – кутаясь, спросила она у Норова.

– Я не готовлю.

– Что же ты кушаешь?

– Долго объяснять.

– Поль, я закончил! – крикнул из гостиной Эрик. – Уезжаю.

Видимо, он стеснялся заходить на кухню, где были посторонние люди. Норов проводил его до двери и попрощался. В гостиную вышла Анна.

– Я пойду к себе, прилягу ненадолго, – сказала она, ни к кому не обращаясь.

– А кушать ты не будешь что ли? – поинтересовалась с кухни Ляля.

– Нет, спасибо.

– Скушай что-нибудь, – сказал Гаврюшкин, выходя следом за ней. – Ты ж вообще сегодня не ела.

– Не хочу. Мне надо прилечь

– А когда же собирать чемоданы?

– Мне надо прилечь! – нервно повторила Анна.

Обеспокоенный ее тоном и нездоровым румянцем на ее бледном лице, Норов хотел потрогать ее лоб, но как-то постеснялся при Гаврюшкине. Он поймал себя на том, что не знает, как вести себя с Анной в обществе ее мужа.

– Полежи, конечно, – уступил Гаврюшкин. Он подошел к ней ближе. – Только недолго, ладно? Трогаться надо. Люди же не будут из-за нас в Ницце торчать.

– Дай ей отдохнуть, – негромко проговорил Норов за его спиной.

Гаврюшкин недобро сверкнул в его сторону черным взглядом:

– Не лезь, Нор, это наше дело.

– Я пойду, – тихо сказала Анна через его плечо Норову. – Прости меня, пожалуйста…

– За что?

Она не ответила, по щекам опять покатились слезы. Анна начала подниматься и вдруг покачнулась, схватилась за перила.

– Голова? – с тревогой спросил Гаврюшкин. – По-новой кружится?

– Нет, нет! – поспешно ответила она. – Просто оступилась.

Она продолжила подниматься, но уже медленнее, держась за перила.

– Что у нее с головой? – тихо спросил Норов у Гаврюшкина, следя за Анной снизу.

– Не твое дело! – отрезал тот.

– Классный миньон! Ты че не кушаешь? – упрекнул Миша Норова. Сам он ел с нескрываемым удовольствием. – Попробуй!