Чужой Я в глуби водной вижу признаки Потусторонних измерений: Вот рыбы тихо, будто призраки, Скользят меж медленных растений. Их плавников движенья мерные Бесшумны в сумраке лазурном… Здесь всё чужое – так, наверное, Я проплывал бы над Сатурном. Малёк метнётся, крабы спрячутся, Порхая, уплывёт медуза… В их памяти со мной не значится Ни отторженья, ни союза. Я здесь явленье инородное, И в местной мокрой лотерее Любое существо подводное Меня живучей и хитрее. Что ж делать, мы созданья пешие! И выбравшись на берег вскоре, Я скину ласты надоевшие, Взгляну на сушу и на море, На их границу белопенную, Чей гул лишь вечности послушен, — И снова вспомню ту Вселенную, В которой я ничуть не нужен. Не нужен – но зато единственный! — А здесь я просто человечек… Так по стезе своей таинственной Скучает отставной разведчик. Да, он, конечно же, старается Изобразить, как славно дома, А сам слоняется и мается, И всё так пресно, так знакомо… А ведь хотелось жизни радостной, Рискованной и интересной! Адреналина жар стоградусный Манит туда, где нам не тесно, Где нет ни массовых, ни кассовых Дорог, что стелются под каждым… А мне бы крыльев – хоть пластмассовых! — И полетать на них однажды! Мы и наши гении Ах, эти Моцарты, Пушкины, Кафки! Каждый – как дальней кометы осколок, К нам залетевший случайно… Для справки: Жизненный путь их обычно недолог. Гения тронь – зазвенят отголоски Детского стресса, страсти минутной — Фокусы дедушки Фрейда… Для сноски: Жить рядом с гением, ох, неуютно! Хвалит наставник, а папа печален: Сын-де замечен в пустом разгильдяйстве! Что? Гениален? Ну пусть гениален, Но не усерден в домашнем хозяйстве! Женщины к гению валят толпою! — Сереньким нам это очень обидно… Но, если женится гений, не скрою, Участь супруги его незавидна. Гений и выгода редко совместны: Смотрит на звёзды, а жизнь дорожает, Дети растут, чем кормить – неизвестно, Ну а жена всё рожает, рожает… И кредиторы, и глупость, и зависть — Лужа, в которой валяемся все мы! Где же берёт он прекрасную завязь Музыки, формулы, мысли, поэмы? Кто он, сей баловень чудных мгновений, Саженец странный средь поля людского? Чёрт захохочет: – Ужо тебе, гений! — И замолчит, чуя Божие слово… Мальчик на холме Мальчик смотрит с вершины крутого холма На ушедший, колеблемый памятью мир… Детство, солнце, июль, золотая хурма, Ярко-красный гранат и лазурный инжир! А зимой первый снег ослепительно чист И сосулька вкусней, чем любой леденец! И везде на портретах, усат и плечист, В белом кителе Сталин! – наш вождь и отец. Мальчик смотрит с вершины крутого холма. Время юности. Смута желаний и дел. Что-то буйствует в недрах души и ума, Несовместное с сереньким словом «предел». В лексиконе – «галактика» и «звездолёт», В моде – джинсы, походы, костры, неуют, И Высоцкий в кассетнике хрипло поёт Про разорванный парус и горный маршрут. Мальчик смотрит с вершины крутого холма. Бомбы, лозунги, съезды, всеобщий молчок. Встанешь утром – в газете чернеет кайма: Мол, скончался и этот генсек-старичок. Ну да нам всё одно. А в империи сплошь Воровство, пустословье, разор и раздор, И пытается скрасить державная ложь Вечный неурожай и афганский позор. Мальчик смотрит с вершины крутого холма На страну трёх морей и десятка пустынь, Где на склонах, как овцы, толпятся дома И глядят кипарисы в небесную синь, Где ведётся летам с Сотворения счёт, Где беседуют с Господом подле Стены, Где верблюдица-вечность устало бредёт По колючим пескам от войны до войны. Мальчик смотрит с вершины крутого холма. Время тает, как звёзды в рассветной реке. Не сбылись, слава богу, сума и тюрьма, И два внука растут, только жаль, вдалеке. Иногда приезжают – тогда кутерьма, От которой теплеет в душе и в груди! Мальчик смотрит с вершины крутого холма, И, быть может, не вся ещё жизнь позади. Бродский и Рейн в Венеции Шли два поэта древним городом, Два разных – как лицо и лик. Один, немного схожий с вороном, Был славою равновелик Палаццо с именами гордыми, Мостам в отметинах времён, Химерам с каменными мордами, Ажурной строгости колонн. Но мало уделял внимания Им гений и лауреат. Он не обдумывал заранее Улыбок, реплик и цитат, И потому звучал естественно Его небрежный говорок, Порой сменяемый торжественным Напевом чуть картавых строк. Стихи читал он просто вроде бы, И так читал их он один, Отторгнутый от русской родины, Но с ней мучительно един. И боль, таланту соразмерную, Себе, быть может, вопреки, В стихи он прятал – как, наверное, Калека прячет полруки. Второй, исполненный терпения, Был роли слушателя рад. Без ссылки и высокой премии Он дома вырастил свой сад. Но и его планиду пёструю Шторма кидали вверх и вниз, И стрелы, хищные и острые, Лишь чудом мимо пронеслись. Он выжил между лютой стужею И пыльной горечью разрух. …И я не знаю, чья же лучшею Была судьба у этих двух. |
