— Вы уверены, что стрелял именно ваш муж? — спрашивает прокурор.

— Конечно, — легкий кивок. — Это произошло на моих глазах.

— Вы сообщили в полицию, что нашли пистолет.

— Я не могла больше молчать.

— Были еще документы в сейфе.

— Я все передала в полицию.

— Предлагаю воссоздать картину того дня. В деталях. Пожалуйста, расскажите все, что вы помните.

И она говорит. Много. Долго. В подробностях. Ровный голос ни разу не срывается. Разве только под конец.

— Вы очень смелая женщина, Вика, — хвалит ее прокурор. — Решились дать показания против опасного преступника. И вас не остановило то, что он ваш муж.

— Я жила с ним долгое время, — она прочищает горло. — И я совсем не знала его. Не замечала тревожных знаков. Когда всплыла правда, у меня был шок. Мой муж… он столько лет скрывался под маской.

Замолкает. Ее глаза наполняются слезами. Она зажмуривается, чуть запрокидывает голову назад. Даже на расстоянии могу разглядеть нервно бьющуюся вену между ключицами. Я накрывал эту вену ртом каждый раз, когда натягивал эту гребаную суку на свой член.

— Он больной человек, — выдает она сквозь сдавленный всхлип. — Убийца. Я видела, как он стрелял в мистера Андерсона. Легко. Раз — и все. Будто это вообще ничего не значит. Он совсем не раскаивался.

Я сжимаю прутья решетки. А хотел бы сжать ее горло.

— Бешеный зверь, — шумно втягивает воздух, от чего грудь тяжело вздымается и пуговицы на ее блузке натягиваются. — Он должен сидеть в тюрьме.

Сука. Сука. Сука.

Я блять поверить не мог, что это реально. Когда меня взяли под стражу, она рыдала, обещала быть со мной до конца. А потом сдала по всем гребаным фронтам.

Моя женщина. Моя Царица.

Я наблюдал за ней в зале суда. Молчал. Просто смотрел и скалился. Ярость внутри подавлял как мог. Выжидал.

Когда ее мимо вели — резко вперед подался. Рука как молот между прутьями решетки прошла. Жаль, не дотянулся. Даже пальцами по волосам ее не прошелся. Но я знал шансов мало, просто не удержался.

Она задрожала. Отшатнулась.

Потом охранники ее закрыли собой, увели прочь. Я тогда так и ничего ей не сказал. Просто глазами пообещал. Найду. Где угодно найду чертову сучку.

Я до тебя доберусь.

И вот я здесь.

Пожизненный срок. Я вообще никогда не должен был выйти. Но повезло, обстоятельства удачно сложились.

— Мама… мамочка…

Ее дочка опять здесь. И не одна.

Вика видит меня и застывает на месте. Глаза огромные. Губы дрожат. Лицо белее снега. По ходу сюрприз заценила. Содрогается вся. Струной натягивается.

— Ну здравствуй, Царица, — усмехаюсь я.

Три года прошло, а она совсем не изменилась. Хотя нет. Круче стала. Мои пальцы печет от желания заценить каждый изгиб. Ее грудь тяжело вздымается. Так и манит накрыть ладонью. А потом ниже скользнуть. По талии, по бедрам. Каждую гребаную линию обвести. Оставить печать везде. Содрать с нее все эти тряпки. Ощутить ее голую кожу. Аж челюсти ноют. Во рту слюна копится. Будто дикий зверь на чертову ведьму делаю стойку. В момент.

Хочу ее. Всегда хотел. И сейчас тоже ни хрена не поменялось. Плевать, что было. Ничего мне теперь не важно.

Моя она. Моя! Просто еще сама не поняла.

Я и раньше на ней залипал. Сейчас вообще ведет. Я точно под самой забористой наркотой. Под безумной дозой алкоголя. Взглядом ее лапаю.

Сам не представляю, как еще держусь. И зачем? Тут не надо аппетит нагуливать. Проклятая девка зажигает с одного взгляда. Так у нас давно повелось, с первой встречи.

Я только раз на нее глянул и увяз. Залип крепко. Сам не заметил, как жизнь стала вращаться вокруг этой стервы.

И правда — чего я жду?

Так забавно наблюдать, как она прячет от меня детей. Забирает сына, говорит той светловолосой девчонке, чтобы отвела пацана в дом. Как будто я могу навредить мелкоте.

Мы остаемся наедине.

— Забудь обо мне, — выпаливает она. — Я больше не твоя игрушка.

Блять. Слишком много болтает.

Хватаю ее, притягиваю вплотную к себе. Пусть поймет, пусть прочувствует насколько она “не моя”.

— Повторишь это, когда я тебя возьму.

Содрогается вся. Вырывается.

— Я лучше сдохну!

— Сдохнешь, — ухмыляюсь. — И не раз. Ты будешь подыхать подо мной каждую ночь. Будешь орать. Дрожать. Умолять, чтобы взял опять.

— Никогда, — сквозь зубы цедит.

И опять на свободу рвется. Сучка. Еще и царапается.

— Даю тебе день на раздумья, — говорю я. — Ночью либо сама придешь, либо я заберу. Выбирай.

Отпускаю ее. Разворачиваюсь и ухожу.

Знаю, сама не придет. Ну и ничего. Так даже круче будет.

Телефон вибрирует, и я принимаю вызов.

— Какого черта ты творишь? — раздается в динамике. — Тебе запрещено к ней приближаться. Это одно из главных условий. Забыл?

— Нет.

— Тогда что за…

— Мне плевать, — обрываю. — Я ждал три года. Хватит. Я ее забираю.

— Ты не можешь, — пауза. — Сначала нужно закончить ту игру, которую мы начали. Личное подождет.

Я отключаю телефон.

Будем считать, правила изменились.

Я наблюдаю за удаляющейся фигурой Марата. Сейчас даже шевельнуться трудно. Застываю на месте. Пульс бьет по вискам, отдается тугой болью в затылке. Вдоль позвоночника струится ледяной пот.

Почему именно сейчас?

Этого вообще не должно было произойти. Он не должен был вернуться. Мне обещали. Четко. Пожизненный срок.

Как он оказался на свободе? Еще и так спокойно разгуливает. Хотя не важно, сейчас нужно думать о другом.

Я возвращаюсь в дом.

— Мам, — дочь тут же подбегает ко мне. — Тот дядя… он плохой?

— Почему ты спрашиваешь?

— Ты расстроилась, — хмурится моя девочка. — Я вижу. Он тебе совсем не нравится. Ты так смотрела на него, когда он взял Микки на руки.

— Я просто поняла, что нужно еще раз вам объяснить главное, — улыбаюсь. — Не надо общаться с незнакомцами.

— Я подумала, он твой друг, — вздыхает малышка.

— Нет, знакомый из прошлого.

— И нам лучше держаться от него подальше?

— Он больше здесь не появится.

Говорю это и понимаю, что совсем не уверена в собственных словах. Конечно, я сделаю все, только бы защитить детей. Их общение с Маратом вообще не вижу.

Но кто знает, как он умудрился вырваться из-за решетки? Какие у него теперь возможности?

— Пойдем, посмотрим, что делает Микки, — предлагаю дочери.

— Лопает хлопья с молоком.

— А как же обед?

— Микки нашел новую пачку.

Сын рассыпал хлопья в виде шоколадных мишек по столу. Кажется, вся пачка вывернута.

— Это не обед, Майкл, — говорю ровно и стараюсь поскорее разобраться с беспорядком.

— Ну мам, я хотел карточку.

Внутрь пачки вкладывают картинку с мишкой. Всякий раз там что-то новое. Понимаю, это интересно, только хлопья нельзя есть постоянно.

— Майкл, — выразительно смотрю на сына.

Он вздыхает и отодвигает тарелку, в которую успел насыпать то, что еще не разлетелось по столу.

— Я больше не буду, — вздыхает малыш.

Он понимает, дело серьезное, ведь я обращаюсь к нему, используя полную форму имени.

— Майкл, нельзя разговаривать с незнакомцами, — говорит дочка, запрыгивая на соседний стул.

— Так я его узнал, — малыш смотрит на меня.

И мое сердце сжимается.

— Супергерой, — улыбается Микки. — Ма-рат.

Отлично. Он запомнил это проклятое имя.

— Он обычный человек, Майкл, — говорю я. — И твоя сестра права. Не надо общаться с незнакомцами.

— Но ты его знаешь, — Микки постукивает ложкой по столу.

— Знаю, Майкл, но ты об этом не знал.

Я и раньше объясняла детям эти правила. В благополучной Америке случается много темных историй. Каждый день пропадает множество людей, и никто их потом не находит. Просто цифры в статистике. Но за каждой цифрой реальная жизнь.

Тихий район не гарантия абсолютной безопасности.

— Хорошо, мама, — кивает Микки. — Я просто думал, он хороший. Ма-рат. Большой и добрый. Как папа.