— С тех пор, как существует цивилизация, никто так не изменил ход истории, как историки.

Осаждаемый кредиторами, умирающий Нарышкин произнес:

— Первый раз я отдаю долг … природе.

Когда Наполеон принимал парад в Тюильри, у него ветром сдуло шляпу. Расторопный солдат поддел ее штыком и протянул императору.

— Благодарю, капитан! — расщедрился Наполеон.

— Какого полка? — не растерялся бравый воин.

— Гвардии, — усмехнулся император.

Александр Македонский решил одарить Фокиона, слывшего самым честным и бескорыстным человеком, 100 талантами. Фокион вернул этот щедрый дар со словами:

— Для меня важнее быть, чем слыть честным и бескорыстным.

Однажды Черчилль, державший речь в парламенте, был прерван возгласом Кэнси Астор — первой женщины, избранной от лейбористов в Британский парламент и о внешности которой нельзя было сказать ничего лестного:

— Если бы я была вашей женой, то подлила бы вам в утренний кофе яд!

— Если бы я был вашим мужем, то выпил бы этот кофе, — парировал оратор.

На похвальбу миллионерши о том, что ее музыкальное образование обошлось ее родителям в полмиллиона, Бернард Шоу заметил:

— Просто удивительно, как мало человек получает за свои деньги.

На вопрос: «В чем заключается правда жизни?» Бернард Шоу ответил:

— В том, что часто приходится лгать.

Древняя эпитафия:

Здесь лежу я, никиец Филистион, умеривший смехом заслуживающую горьких слез людскую жизнь. Я — грустные останки жизненной комедии каждого. Не раз случалось мне играть роль умершего, но никогда так мастерски.

Сравнивая Гомера и Вергилия, Дасье подытожил:

— Гомер прекраснее Вергилия тысячью годами.

Появившийся у Вольтера господин отрекомендовался членом Шалонской академии.

— А вы знаете, — продолжил посетитель, — что Шалонская академия — дочь Парижской академии?

— О, да! И притом примернейшая дочь, потому что еще не подавала повода, чтобы о ней заговорили, — ответил Вольтер.

Недоброжелатели Вольтера распространили слух, о том, что трагедия «Альзира» написана не им. Один из почитателей Вольтера отреагировал на это так:

— Я очень желал бы, чтобы так оно и было на самом деле. Тогда у нас было бы одним великим поэтом больше.

Афинского стратига Ификрата спросили:

— Кто ты: конник, латник, лучник?

— Отнюдь, но умею всеми ими распоряжаться, — ответил военачальник.

Когда Александру Македонскому сообщили, что о нем в народе говорят дурно, то услышали в ответ:

— Такова участь царей — делать хорошее, а слышать дурное.

Архилай на вопрос болтливого цирюльника о том, как его подстричь, ответил:

— Молча.

Когда Бисмарка спросили:

— Можно ли построить социализм в отдельно взятой стране?

Тот ответил:

— Социализм в отдельно взятой стране построить можно, но для этого нужно выбрать страну, которую не жалко.

Одна из почитательниц Марка Твена, очень непритязательной внешности, рассыпавшаяся в комплиментах по поводу его таланта, услышала в ответ:

— Я, к сожалению, не могу вам ответить взаимностью.

— А вы, как и я, солгите, — предложила дама.

У Вольтера спросили:

— Где бы вы хотели оказаться после смерти: в раю или в аду?

— В раю лучше климат, но в аду приятней компания, — ответил Вольтер.

Алексею Орлову, физически устранившему Петра III, был задан вопрос, когда он пребывал в Берлине:

— Какой образ правления в России?

— Самодержавие, ограниченное цареубийством, — ответил граф.

Фредерик Лоу, автор мюзикла «Моя прекрасная леди» однажды признался:

— Я не люблю свою музыку, но что значит мое мнение по сравнению с мнением миллионов.

Конструктор ракет Вернер фон Браун отзывался о своих исследованиях так:

— Фундаментальные исследования — это то, чем я занимаюсь, когда я понятия не имею, чем я занимаюсь.

Узнав о смерти своего знакомого, Вольтер сказал:

— Он был великим патриотом, гуманным человеком, преданным другом, если, конечно, это правда, что он умер.

Рональд Рейган спросил хирургов, готовившихся его оперировать:

— Надеюсь, вы все республиканцы?

Оноре Мирабо предупреждал своих единомышленников:

— Робеспьер опасный человек, ибо он действительно верит в то, что говорит.

После провала премьеры своей комедии «Веер леди Уиндермир», Оскар Уайльд заметил:

— Пьеса имела большой успех, но публика провалилась.

Молодой физик заявил Эрнесту Розерфорду:

— Я работаю с утра и до вечера.

— А когда же вы думаете? — услышал он в ответ.

Математик Давид Гилберт так подвел черту под дискуссией о роли математики в теоретической физике:

— В сущности, теоретическая физика слишком трудна для физиков.

Гегеля спросили:

— Понял ли вас кто-нибудь?

— Только один человек понял меня, да и тот, по правде сказать, понял меня неправильно, — последовал ответ.

Американский натуралист шотландского происхождения, основатель Иосемитского заповедника Джон Мур утверждал:

— Я богаче магната Гарримана, потому что я заработал столько, сколько хотел, а он — сколько мог.

Бенджамина Дизраэли, премьер-министра Англии, консерватора, попросили дать толкование разницы между неприятностью и катастрофой. Тот, воспользовавшись именем своего политического противника — лейбориста, пояснил:

— Если мистер Гластон упадет в реку — это неприятность. А вот если кто-то его вытащит оттуда, — это будет уже катастрофа.

Когда Аристотелю сообщили, что один из его недоброжелателей за глаза его бранит, тот сказал:

— За глаза он пусть хоть бьет меня.

Гегелю указали на то, что его философия не согласуется с фактами.

— Тем хуже для фактов, — ответил гениальный мыслитель.

Уинстон Черчилль так отозвался о Клименте Эттли:

— Мистер Эттли очень скромный человек и у него есть для этого все основания.

Луи Армстронг, когда его попросили дать определение джазу, ответил:

— Спрашивая, вы никогда не узнаете.

Том Паркер однажды заметил:

— Когда я познакомился с Элвисом Пресли, у него было на миллион долларов таланта. Теперь у него миллион долларов.

Бертрана Рассела спросили:

— Вы бы отдали жизнь за свои убеждения?

— Разумеется, нет. В конце концов, я ведь могу и ошибиться, — ответил философ.

Лакид занялся геометрией на склоне лет. Его спросили:

— Разве теперь время для этого?

— Неужели еще не время? — переспросил Лакид.

Джоан Робинсон так объясняла свои научные достижения в области экономики:

— Я ничего не понимала в математике, поэтому мне пришлось думать.

Нильс Бор однажды упрекнул Альберта А. Эйнштейна:

— Вы не думаете. Вы просто следуете логике.