– Вот теперь мы квиты.

Гита стояла перед холодильником. Холодильник был старый – а как же иначе, все-таки семнадцать лет прошло. Свекор и свекровь давно могли бы заменить его на новую модель, но зачем, если и этот исправно работает? Выходит, ее родители сделали правильный выбор, собирая ей приданое, о котором она до поры до времени знать не знала. Гита протянула руку, чтобы прикоснуться к дверце, но передумала. Подобная сентиментальность была, может, и вполне объяснимой, но сейчас неуместной.

– Он готов с тобой поговорить, – нарушила молчание свекровь. – Насколько это возможно, конечно.

Гита оторвала взгляд от холодильника.

– Я ненадолго, – сказала она, поправив на плече ремешок сумки, где лежали конверт с документами и список покупок – вкусняшки для Бандитки, пайетки, заказанные Фарах, и упаковка воздушных шариков, которые она подарит Раису, когда Карем с детьми сегодня вечером придет к ней на ужин.

– Ну понятно, ненадолго, – ехидно отозвалась свекровь. – Тут и минутки должно хватить.

– Мне хватило шести лет, – отрезала Гита. – Он бросил меня шесть лет назад.

Свекровь постарела, но то же самое произошло и с Гитой. Только рот матери Рамеша морщился сейчас не от возраста, а от затаенной злобы. «Тяжело ей, должно быть, – подумала Гита. – Родить сына и возрадоваться тому, что у тебя теперь будет опора в старости, а под конец жизни получить вместо опоры ярмо на свою согбенную шею».

– Ты принесла обеты, но так и не сумела родить ему детей. Меньшее, что ты можешь сделать сейчас – это заботиться о нем днем и ночью.

От гнева у Гиты на секунду потемнело в глазах.

– Ну зачем же я буду лишать вас радости материнства? – процедила она. – Это счастье и привилегия, как я слышала.

Лицо свекрови скривилось еще больше:

– «Умение прощать – свойство сильных»[173].

– А я простила его. Поэтому мне от него ничего не нужно, – сказала Гита. Это была правда. Пхулан Дэви провела свою короткую жизнь, разрываясь между двумя чувствами – страхом и ненавистью, что было вполне объяснимо, но Гита не хотела так жить. – Прощение не означает, что все будет по-прежнему.

Не дожидаясь очередной реплики свекрови, она направилась в коридор, постучала в дверь и услышала мычание, означавшее приглашение войти. Гита вошла и закрыла за собой створку. Рядом с кроватью стоял деревянный стул с резной спинкой. Она села, положив сумку на колени, и достала большой конверт из плотной бумаги, который выбрала специально, чтобы документы не помялись.

– Ты выглядишь лучше, – солгала она.

Собственно, долг требовал, чтобы она заговорила первой – ведь это ее пуля разнесла Рамешу нижнюю челюсть и проделала дыру в языке, так что теперь он не мог ни говорить, ни нормально жевать. Ветеринар, вызванный Бада-Бхаем, раненому скорее навредил, чем помог, но потом нормальные врачи сделали свое дело и пообещали, что через пару лет двигательная способность челюсти улучшится. Вынужденная жидкая диета – на столике у кровати стояли стеклянная бутылка и чашка – не должна была причинять ему особых неудобств. Рамеш потерял зубы – Гита видела их после выстрела на полу у себя дома, – но сейчас это не было заметно, поскольку он не мог открыть рот шире, чем на полдюйма.

– Бада-Бхай передает тебе привет. – Когда Рамеш повернул к ней голову, она добавила: – Ну, не только привет. Он прислал тебе новую порцию. Знаешь, он отказался от клички «Би-Би» – говорит, она все-таки неоднозначная, и ему надоела путаница. – Гита достала из сумки несколько прозрачных пакетов с жидкостью и положила их рядом с чашкой и бутылкой. – Кстати, нам одобрили увеличение кредитов. А еще Чинту представил нас с Фарах новой клиентуре. Мне не особенно нравится, что это в основном его громилы, но Фарах говорит, деньги не пахнут, и я думаю, она права. По крайней мере, от его разбодяженной тхарры больше никто не ослепнет. Благодаря тебе. Приятно, наверное, чувствовать, что ты сделал что-то хорошее, да? О, не надо так надувать губки. Что бы тебе еще такое рассказать?.. А, помнишь Бандита, моего пса? Так вот оказалось, что он не Бандит, а Бандитка! Ну, то есть не он, а она. Мне все это время как-то в голову не приходило проверить, представляешь? И я до сих пор по привычке говорю ему, то есть ей «хороший мальчик». Ну да ничего, как-нибудь перестроюсь. Да что это я все о своем болтаю? – кашлянула Гита. – Как у тебя дела?

Рамеш похлопал ладонями по кровати в поисках планшета с прикрепленным листом бумаги и карандашом. Цвет лица у него казался более желтым, чем в предыдущий раз, когда она его видела.

«Еще слепой», – криво написал он на листе.

– Может, пройдет, – сказала Гита и встряхнула бутылку, чтобы он услышал бульканье и понял, что она имеет в виду. – Если перестанешь пить.

«Нет смысла», – прочитала она и вздохнула:

– Чинту говорит, он окончательно откорректирует пропорцию в зависимости от того, вернется к тебе зрение или нет, а пока его лаборанты просто экспериментируют, поэтому ты должен продолжать тестировать тхарру. Ты же понимаешь, что тебя это убивает?

«Недостаточно быстро».

– Ну, тогда ладно, это твой выбор. Я не против того, чтобы стать вдовой, как ты знаешь. Но матушка твоя уже из сил выбивается. Выглядит совсем измотанной. Полагаю, она все еще уверена, что тебя подстрелили какие-то бандиты за долги?

Рамеш не пошевелился. Сморщенный шрам на его щеке остался в том месте, где вышла пуля, а подбородок сходился с верхней челюстью неровно, как криво застегнутые через пуговицу края рубашки. Конечно же Гита порой задумывалась, жалеет ли она о том, что выстрелила в него, должна ли испытывать угрызения совести от того, что причинила другому человеку столько боли, особенно если учесть, что когда-то она этого человека любила. Любовь прошла, нет смысла отрицать. Но бывает так, что воспоминания о любви сильнее, чем сама любовь. Совсем небольшой период времени, который лишь казался долгим, Рамеш был для нее целым миром. Но теперь ее мир несоизмеримо расширился. Так что пусть сожаления, решила она, будут уделом Рамеша, и только его. Для нее жалеть о чем-то, связанном с ним, – все равно что носить воду в ступе. К тому же у нее были поводы для сожалений поважнее, к примеру время, потерянное ими с Салони.

Возможно, в какой-нибудь параллельной реальности ей хватило милосердия удержаться от выстрела, но здесь, в нашем мире, Гита прошла через горнило страданий, и ее характер выплавился, принял форму в огне. Эта Гита сумела выжить, а извиняться за то, что ты выжила, – глупо.

Она достала из конверта документы:

– Я благодарна, что ты согласился поставить свою подпись. Адвокаты говорят, развод по взаимному желанию сторон занимает в два раза меньше времени, чем по заявлению, поданному только одним из супругов.

Рамеш указал пальцем на Гиту, затем провел им по своему пробору.

Она засмеялась:

– Нет, я не собираюсь снова выйти замуж.

Он помахал перед собой ладонью с растопыренными пальцами, что означало вопрос: «Зачем?»

– Зачем мне развод? Затем, что наши с тобой жизни, Рамеш, больше никак не связаны. Я прожила одна много лет и хочу оформить это официально. Для себя. Мне не нужна твоя фамилия.

Рамеш лежал неподвижно, и она боялась, что он передумал. Если так, у нее все равно будет возможность добиться своего другими путями, но для этого придется потратить столько усилий, что в итоге она окажется такой же опустошенной, какой выглядела сейчас мать Рамеша. В конце концов он поднял руку и сделал жест, как будто пишет.

– Вот. – Гита поднесла его руку к странице документа. – Чуть левее и ниже. Да, здесь. Отлично.

Рамеш сумел вытолкнуть из неподвижных челюстей одно едва различимое слово:

– Всё?

– Не совсем. Совместное прошение о разводе – только первый этап. Потом нам обоим еще нужно будет явиться в суд. Сможешь?

Он пожал плечами – нетерпеливо и обидчиво, как ребенок, который пока молчит, но это молчание ничего хорошего не предвещает. Гита знала, что за время длительного бракоразводного процесса у него еще будет возможность попортить ей кровь, и он наверняка этим воспользуется. Но она также знала, как напомнить ему о собственных возможностях – о том, что ей не составило бы труда снять кольцо из носа в любой момент и без его содействия, вместо того чтобы затевать обременительный развод через суд. Она сделала ему подарок, продлив его жалкое существование и позволив наслаждаться выпивкой еще какое-то время, пока его не прикончит цирроз.