– Одна? Какая неприятность, – покачал он головой. – Знаете, как говорят об одиноких женщинах? Одинокая женщина – как незапертый сундук с сокровищем, только и ждущий грабителя.

– Э-э…

– Вы, конечно, дама не первой джавани[134], но и вам осторожность не повредит. Даже для вас в ваши преклонные годы мужчины могут нести угрозу.

Гита издала задушенное мычание, но Салони похлопала ее по руке:

– Спасибо, сэр. Мы друг за другом присматриваем. Взаимовыручка – девиз нашей деревни.

– Не все, конечно, мужчины, – поправился он. – Некоторые из нас поддерживают M.A.R.D. Слыхали о таком?

– Джи[135], – хором сказали Гита и Салони, хотя понятия не имели, что это.

Он расшифровал аббревиатуру на английском, как мог, но с предельным усердием:

– Men Against Rape and Domestic violins[136]. Это движение основала одна кинозвезда, так что оно стоит доверия. Кинозвезда, правда, мусульманин, но все же.

– Джи.

– Некоторым мужчинам нет нужды никого насиловать, у них и так от поклонниц отбоя нет, – добавил Триведи.

– Тьфу ты… – пробормотала Гита.

– Что?

– Я сказала «джи-джи».

– Так, значит, вас не было в доме, когда Даршан напал на Прити? Ну, или когда она на него напала?

– Ой, сэр, вы, наверное, имеете в виду Прию?

– Чего? Э-э… да, ведь они же… сами понимаете. – Он помахал рукой вокруг своего лица, намекая, что сестры похожи как две капли воды.

– Да, сэр, – закивала Салони. – Мы к тому времени уже ушли. Если бы мы там были, то непременно вмешались бы.

Триведи покачал головой:

– А если бы Зубин не ушел… общаться, он мог бы защитить свою жену.

– Мне кажется, она и сама прекрасно о себе позаботилась, – не сдержалась Гита. – Даршан мертв.

– Да, но там, где мужчина решит дело одним ударом, слабой женщине понадобится десяток.

Гита сердито прищурилась:

– А по-моему, у нее неплохо получилось.

– Гита, Гита, уймись, – проворчала Салони. – Один удар от шантажиста сильнее сотни от каратиста.

– Хорошо сказано! – Триведи разгладил кончики усов. – Просто отлично. Сами придумали?

– Я? Нет, что вы, – засмеялась Салони. – Куда уж мне, сэр? Мой отец часто так говорил.

– А, тогда понятно. – Он откашлялся. – Где этот чертов мальчишка с нашим чаем? Могу поспорить, опять где-нибудь прохлаждается.

– Ничего страшного, сэр. Не надо вам волноваться из-за пустяков. У вас, должно быть, еще много важных дел. А с нами вы уже разобрались, и гораздо быстрее, чем мадам ПСП.

– Разобрался? – Триведи заглянул в папку, где он не сделал ни одной записи. – Ну да, я разобрался.

– Раз уж мы в Кохре, может, зайдем в салон? – спросила Салони, когда они выходили со двора полицейского участка. – Мне надо руки в порядок привести. – Она продемонстрировала Гите предплечье, на котором пробивались едва заметные темные волоски.

– Конечно.

Перед воротами участка Гита остановилась – ее внимание привлек женский голос. Не потому, что ее окликнули, а потому, что голос показался ей знакомым. Она обернулась и увидела Кхуши, которая разговаривала по мобильному телефону. Свободной рукой недавняя знакомая Гиты бросила на землю сандалии; одна из них перевернулась, и Кхуши поставила ее на подошву пальцами ноги, пытаясь надеть. Гита направилась было к ней, чтобы поздороваться, но ее обогнал мужчина в полицейской форме – он первым подошел к Кхуши и покачал головой, указав сначала на ее сандалии, затем на улицу за воротами участка. Кхуши равнодушно кивнула, подобрала сандалии и босиком зашагала прочь.

– Кхушибен! – окликнула ее Гита.

– Джи? – обернулась она. – Намасте[137].

Теперь они находились формально за пределами участка, и далит могла надеть обувь. Гита заметила, что выглядит она очень усталой, под глазами с голубыми пятнами катаракты залегли темные круги.

– Что вы здесь делаете? – спросила Гита.

– Ай-яй, – вздохнула Кхуши; голос у нее тоже был усталый. – Произошла какая-то путаница с трупом, который я готовила к похоронам. Я его кремировала, но оказалось, что это был мусульманин, так что я, видимо, совершила ошибку. А полицейские и рады вцепиться всеми когтями.

Гите оставалось только мысленно вознегодовать, что неприятности достались не Фарах, а Кхуши.

– Вы про Самира Вору?

– Да. Если бы в здешних краях было нормальное похоронное бюро, мне бы никто и не доверил мусульманина, не пришлось бы об этом думать, но в деревне покойника просто некому больше было забрать.

– Мы знакомы с его женой… то есть вдовой. Давайте вернемся в участок и всё объясним.

– Меня туда как раз не пустили, – сказала Кхуши. – Я топталась во дворе, а эта проклятая леди-коп все твердила: «Статья пятнадцать то, статья пятнадцать сё…» Потом толстый коп выгнал меня на улицу. Почему я должна участвовать в их драме? Но вы не волнуйтесь, уже все уладилось. Я предложила заплатить им и мирно разойтись, а та проклятая леди-коп как разорется! Взятки, мол, позорят мундир! Еще кричала, что я уничтожила улики в деле об убийстве. Ба! Какое-такое убийство?! Пьянчуга захлебнулся собственной блевотиной. От него воняло хуже, чем из выгребной ямы, а уж поверьте, я знаю, о чем говорю.

Салони решила немного разрядить обстановку:

– Единственный честный коп во всей Индии, и та у нас в Кохре! Ну что за невезение!

Но Гите было не до смеха.

– Как же вы всё уладили, Кхушибен?

– О, толстый коп не согласен, что взятки позорят мундир. – Левый уголок рта Кхуши дернулся в презрительной усмешке. – Видимо, в отличие от меня мои деньги грязными не считаются.

– Вас подвезти до деревни? – спросила Гита.

Салони кашлянула:

– У меня же скутер без коляски.

Это было разумное замечание, но Гита вдруг поняла, что не знает, как Салони из варны брахманов[138] относится к кастовой иерархии.

Кхуши помахала мобильным телефоном:

– Мой старшенький уже едет. Он тут в школе учится неподалеку, гоняет на уроки на скутере.

– А почему он не ходит в деревенскую школу? – спросила Салони.

Кхуши качнула головой:

– Сходил однажды, очень давно, так учитель вместо урока отправил его мыть туалеты. А я отдала его в школу как раз для того, чтобы он никогда не мыл туалеты. Ай-яй, надо было тогда, конечно, стрясти с этой школы деньги за труд, но моему сыну было всего пять лет, много он там не намыл. Да и ладно, что было, то было. В городской школе гораздо лучше. А потом он пойдет учиться на патологоанатома. Звучит лучше, чем «труповоз», правда?

Гите показалось, что Салони не менее удивлена услышанным, чем она сама, и не очень-то верит своим ушам. Неужели у этой женщины из далитов, у женщины-дом, столько денег, что она может подкупить офицера полиции, дать сыну приличное образование и приобрести скутер? Кхуши, должно быть, догадалась, о чем они думают, потому что рассмеялась:

– Когда я сказала, что у меня дом побольше, чем у вас, Гитабен, я знала, о чем говорю. Если выполняешь «грязную» работу, на которую никто больше не соглашается, можно требовать за свои услуги любую плату. Не поймите меня неправильно. С бедных я беру ровно столько, сколько они могут дать. Каждый заслуживает последних почестей. А со всех остальных… – Она пожала плечами. – Знаете, у меня отличная память на лица. Даже мертвецов узнаю`, если когда-то встречала их живыми. И когда придет время погребального костра для мамаши того толстого копа… – Кхуши подняла руку и потерла подушечку большого пальца сложенными вместе указательным и средним – универсальный жест, означающий «деньги».

Салони так громко фыркнула от смеха, что Гита ее ущипнула.