Гита кивнула:

– Он хороший пес.

– Серьезно? Мне он казался самым тупым в той группе.

– О, как Фарах в нашей, – хмыкнула Салони.

– Сама дура, – огрызнулась Фарах.

– Свяжи ее тоже, – велел Бада-Бхай Рамешу. – Рама Всемогущий, кажется, у нас стулья закончились. – Он посмотрел на Салони и Гиту. – Вы еще кого-нибудь пригласили?

Рамеш порылся в шкафу и достал желтое сари с выцветшим орнаментом из ромбов. Усадив Фарах на свой чарпой, он связал ей запястья и лодыжки, как и остальным женщинам.

– Ты зачем пришла? – поинтересовалась Гита.

– Меня вдруг осенило, что Рамеш не может быть слепым, и я зачем-то решила, что надо тебя предупредить. – Фарах как завороженная следила взглядом за револьвером, который перемещался по комнате вместе с нервно шагавшим из угла в угол Бада-Бхаем. – Теперь я об этом сильно жалею.

– Как ты догадалась? – спросил Рамеш с веселым любопытством. – По-моему, я очень убедительно прикидывался.

– Ну, я была на вечеринке и заснула. Прямо за столом со сладостями. А когда проснулась, вспомнила, что в тот день, когда мы приходили сюда к Гите, ты назвал Салони жирной.

– И что? – пожал плечами Би-Би. – Она и есть жирная. Без обид.

– Я бы предпочла термин «пышная», но не бери в голову, – подала голос Салони.

– Как Рамеш узнал? – покачала головой Фарах. – В последний раз, когда он тебя видел, ты была…

– Сказочно прекрасной, – самодовольно вздохнула Салони.

– Ага, – кивнула Фарах. – Я хотела сказать «тощей», но не суть. Конечно, кто-нибудь мог ему насплетничать, что Салони растолстела, ой, распышнела, но у меня почему-то возникло нехорошее предчувствие…

– То есть ты пришла, чтобы нам помочь? – уточнила Гита.

Салони склонила голову набок:

– Зачем тебе это?

– Я просто хотела стать бонобо, ясно? – Фарах поерзала на чарпое, но путы сильно сковывали движения.

Гита заулыбалась, а Салони неодобрительно вздохнула:

– Могла бы прихватить с собой оружие или что-то типа того. Как будто «Си-Ай-Ди» тебя ничему не научил.

– Научил, что бывают стервы похуже, чем ты, – огрызнулась Фарах.

– Это я-то стерва? – хмыкнула Салони. – Ты пыталась шантажировать Гиту, не говоря уж о том, что угрожала ей убийством.

– Йа’Аллах! Сколько можно дудеть в эту дуду?! – прорычала Фарах. – Сейчас я здесь? Здесь. Забудьте вы уже.

– Хватит! Халкат ранди! Мне такой грызни дома хватает, аж голова от вас разболелась. – Би-Би помассировал виски. – Так, стоп. Ты тоже была на вечеринке?

Фарах кивнула, и он нахмурился так, что между бровями глубоко обозначились вертикальные морщины:

– Но ты же мусульманка?

Фарах опять кивнула.

– А почему ты тогда празднуешь Дивали?

– Потому что она наша подруга, – сказала Гита, и Фарах слабо улыбнулась.

Бада-Бхай покачал головой:

– Деревенские нравы! Честное слово, если бы мусульмане заявились ко мне на Дивали, в городе начались бы беспорядки.

– Ты же работал с Каремом, а он тоже мусульманин, – заметила Гита.

– Бизнес – это другое. У денег нет религии. Но если бы Карем решил жениться на моей сестре, у нас возникли бы проблемы.

– Э-э… а кто вы вообще такой? – осведомилась Фарах.

– Би-Би, – представился он.

– Биби? – Фарах в замешательстве воззрилась на него. – Вы что, женщина?

– Нет! Да чтоб тебя… – Бада-Бхай повернулся к Рамешу, но тот лишь пожал плечами. – Говорил же я, что будет путаница!

– Би-Би – это от «Бада-Бхай», – пояснила Гита. – Но он пока железно не определился.

– Он еще думает, – услужливо добавила Салони. – А здесь он, чтобы отомстить Гите.

– Потому что я его поимела.

Глаза Фарах расширились, загоревшись незамутненным похотливым интересом:

– Да ладно? Ты его поимела? У вас что… это самое? Когда ж вы успели?

Гита и Бада-Бхай одновременно скривились, издав брезгливое восклицание, после чего он дал Гите легкий подзатыльник, возмущенно взвизгнув:

– Я сказал «фу», потому что это «фу», а ты почему сказала «фу»?!

У Гиты вспыхнули щеки – не потому, что ее оскорбили словами, а потому, что шлепнули, как нашкодившего ребенка, и это было унизительно.

Бандит разразился лаем, но объектом его возмущения был старый заклятый враг – ящерица, которая прошмыгнула по стене и замерла вне поля его досягаемости. Хвостом он при этом размахивал неистово – было странно, что не взлетел. Гита закрыла глаза от родительского стыда – в комнате были двое мужчин, один из них с пистолетом, а верный пес собирался вступить в бой с рептилией.

– Чего это он? – спросил Би-Би, указав подбородком на Бандита.

– Да пристрели ты его, – проворчал Рамеш.

– Нет! – крикнула Гита. – Не смей!

Но ее опасения были напрасными – шокированный Бада-Бхай сам обернулся к Рамешу:

– Ты спятил? Я не стреляю в собак!

– А что тут такого?

– Если буду стрелять в людей, меня назовут авторитетом, а если в собак – психопатом!

– Вау, – протянула Салони. – Даже бандюга, который взял в заложницы трех беззащитных женщин, считает твои моральные принципы отстойными, Рамеш. Подумай об этом.

– Жирная сука! – свирепо зыркнул на нее Рамеш. – Ты детей рожаешь или ешь их на завтрак?

Они вдвоем устроили словесную перепалку из взаимных оскорблений, и каждое следующее превосходило предыдущее по изобретательности. Салони побагровела. Рамеш сделался мертвенно-бледным, и его усы воинственно шевелились, как хвост Бандита.

– Слушай, чутья, – топнула Салони связанными ногами, – ты вообще не понимаешь, что несешь! После родов все меняется, ясно? Попробуй родить – в зеркале себя не узнаешь! – Она наконец успокоилась и, понизив тон, обратилась ко всем присутствующим: – Знаете, я когда сына рожала, он мне там внутри все порвал в клочья, так что я теперь чуть-чуть писаюсь каждый раз, когда чихаю, а этот охламон еще отказывается ради меня есть вареные овощи!

– Да ты что? – в ужасе отшатнулся Би-Би. – Каждый раз, когда чихаешь? Какой кошмар!

При виде его бурной реакции Фарах тоже осмелилась высказаться:

– У меня та же фигня, но после рождения второго. А во время родов я даже слегка обкакалась.

– О Рама, – выдохнул Рамеш с таким видом, как будто его сейчас вырвет.

Фарах решила закрепить успех:

– А кормление грудью? Дети ушатали мне сиськи в хлам!

– Я не хочу слушать всю эту хрень! – всплеснул руками Рамеш и заметался в поисках укрытия, но в маленькой комнате не было уголка, чтобы спрятаться, к тому же Бандит, временно оставивший в покое ящерицу, избрал себе новой целью его лодыжки.

Гита завороженно смотрела, как ящерица, которой выпала внезапная передышка, метнулась по диагонали к потолку, пробежала у нее над головой, затем над Салони и замерла в точности над ничего не подозревавшим Би-Би.

– Да уж, Фарах, – покивала Салони. – Я еще помню те времена, когда мои соски смотрели в одном направлении. – И покосилась на Би-Би в ожидании его реакции.

Он ее не разочаровал – вздрогнул всем телом и выдохнул ошеломленное «уф-ф».

Гита от удивления перестала следить за миграционным маршрутом ящерицы.

– Погоди-погоди, а они что, разве не вернулись к нормальному состоянию? – спросила она.

Фарах захихикала, а Салони разразилась оглушительным хохотом, который вдруг резко оборвался.

– Черт, я чуть-чуть описалась…

– Нет, Гита, – пояснила Фарах с нарочитым терпением. – После родов ничего не возвращается к нормальному состоянию. Отвисшие сиськи, неблагодарные дети и сиканье при чихании, а также, как мы могли заметить, при громком смехе остаются навсегда.

Би-Би все никак не мог оправиться от потрясения:

– Но ведь и награда велика, правда же? Радость материнства, и все такое…

Фарах пожала плечами:

– Фигня.

– Да ладно?! Но это же… это же ваше главное предназначение, самое лучшее, что вы можете сделать в жизни, разве нет? – Бада-Бхай растерянно переводил взгляд с Салони на Фарах и обратно, и тон его становился все более неуверенным. – Ну, я имею в виду – стать матерью?