– Э-э… у него такое бывает время от времени, – сказала Гита. – Увидимся на следующем собрании группы заемщиц.

– Постой, а как вы съездили в участок? Что там было? – зачастила Фарах.

Гита захлопнула дверь у нее перед носом.

– Бандит, фу! – Взявшись за ручку дверцы шкафа, она замерла в нерешительности. Как было бы чудесно оставить Рамеша в шкафу навсегда, сделать так, чтобы он просто исчез с глаз долой. Или пусть деревенские байки станут явью и Бандит окажет ей великую услугу, сожрав ее мужа.

– Гита! – позвал он из гардеробных недр. – У тебя там что, собака?

«Ах ты ж умница», – подумала она и, со вздохом отогнав Бандита от шкафа, открыла дверцу. Рамеш вывалился из хлопкового плена с тростью в руке.

– Я правильно расслышал – Даршан умер? – Он вздохнул. – О баап ре! Надо же! Мы с ним так хорошо выпивали…

Гита нахмурилась:

– С кем ты только не выпивал, гадхеда. – Раньше она ни за что бы не позволила себе говорить с ним в такой манере, назвать «ослом», и теперь преисполнилась гордости за себя.

Но Рамеш ничуть не обиделся:

– Это правда. Но теперь я в завязке. Капли в рот не брал с тех пор, как… – Он поводил ладонью у себя перед глазами с остановившимся взглядом.

Гиту, едва он вскинул руку, охватила внезапная паника. Ей снова было двадцать два, она съежилась на кухонном полу, и нога Рамеша вреза́лась ей с размаха то в живот, то в спину.

Она отшатнулась, охнув, попятилась и не сразу поняла, что сейчас его рука поднялась в безобидном жесте.

Но было поздно. В голове Гиты будто щелкнул выключатель. Ее уверенности в себе как не бывало, исчезло чувство безопасности, не осталось ничего. Ее словно ударили кулаком в солнечное сплетение, выбив весь воздух, и она не могла произнести ни слова. Смотреть на Рамеша было невозможно – от этого нарастала тревожность, и она опустила взгляд на свои трясущиеся руки, на левый мизинец, выгнутый под неестественным углом. Гита попыталась сделать вдох, но не вышло. Единственным утешением было то, что Рамеш не мог видеть ее паническую реакцию.

– Как это случилось? – удалось ей выговорить недрогнувшим голосом.

– Как я ослеп? Из-за тхарры. Попалась порченая партия, должно быть. Разбодяжили какой-то дрянью.

Гита не стала рассказывать ему о Бандите и Бада-Бхае, который разбавляет самогон метанолом. Она добрела до своего рабочего стола и опустилась на стул, уставившись на фотографию Королевы бандитов и ожидая, пока развяжется невидимый тугой узел где-то глубоко в груди. Ей нечего было бояться: у нее в деревне своя жизнь и друзья, а у Рамеша нет ничего. Но убеждая себя, что Рамеш уже никогда не сможет ее ударить, она не находила в себе сил в это поверить.

– Почему ты ушел?

– Я плохо с тобой поступил, знаю. Повел себя как последний трус. Задолжал серьезным людям, и они меня прижали. Грозили убить. Но я знал, что тебе они ничего не сделают. Они были в курсе, что у тебя нет ничего ценного, и не причинили бы вреда.

Гите он внушал не больше доверия, чем слепой пилот – пассажирам.

– Зато ты мне много вреда причинил.

– Это не повторится, Гита. И еще: я слепой, но не стану для тебя обузой. Я уже научился с этим жить. В Ахмадабаде нашлись неправительственные организации, которые…

– Значит, последние пять лет ты провел в Ахмадабаде?

– Не все пять лет. Там я попрошайничал на дорогах, пока сотрудники НПО меня не подобрали. Они предложили мне курс обучения для слепых. Я по-прежнему могу чинить велосипеды и плетеную мебель. Руки работают, как раньше.

– А родители знают, где ты? Твой брат говорил, они не смогли тебя отыскать.

– Мне было так стыдно, что я не решился дать им о себе знать. И брату на шею садиться не хотел – ему и так приходится заботиться о наших стариках. В гости прийти я тоже не мог – не вынес бы их разочарования.

Это могло быть враньем, но главным для Гиты было, чтобы он по голосу не догадался о ее чувствах. Чтобы не услышал ее страх. Она произнесла нейтральным тоном:

– Ну, по крайней мере ты бы не увидел их разочарованных физиономий.

Рамеш улыбнулся:

– Забавно. Ты всегда была забавной. – И нахмурился. – Мои кредиторы точно до тебя не добрались за эти годы?

– Все в округе думали, что я тебя убила и поэтому со мной связываться себе дороже.

– О, Гита…

Она откашлялась.

– Что было, то было, Рамеш. Теперь это в прошлом. И наш брак тоже. Пожалуйста, уходи.

– Разреши мне остаться хотя бы на Дивали.

– До Дивали еще две недели! Нет!

– Но я же так долго не был дома. Послушай, я сейчас коплю деньги на «умную трость», мне нужно время. Если потом ты все еще будешь настаивать, что я тебе не нужен, тогда я уйду. – Он ущипнул кожу у себя на шее: – Обещаю.

– Что за «умная трость»?

Рамеш оживился:

– По-английски эта штуковина называется «СмартКейн», новая разработка, стартап студентов из Дели. Потрясающая вещь! Не знаю, как, но она определяет расположение предметов вокруг тебя и подает сигналы!

– Как сонары?

– Чего? – не понял Рамеш.

– Эхолокация у летучих мышей.

– Это как?

– Не важно. Сколько стоит «умная трость»?

– Двадцать тысяч.

– Если я дам тебе деньги, ты уйдешь?

Не имело значения, сколько времени прошло; если этот человек вызывает у нее такую неконтролируемую, животную, инстинктивную реакцию, нужно заставить его уйти любой ценой. Как и в случае с Фарах, ей придется защищаться, вместо того чтобы беспомощно реагировать.

– Я бы не решился попросить тебя об этом…

– Уйдешь или нет? – Не дожидаясь ответа, Гита уже подошла к шкафу. До сих пор она никому не показывала свой тайник, но Рамеш и не увидит, что там внутри. Гита достала мангалсутру. – За нее заплатили твои родители, – сказала она, вложив ожерелье ему в руки. – Так что можешь делать с ней что хочешь. Продай и купи себе трость.

Пальцы Рамеша ощупали бусины.

– Это же твоя…

Она кивнула, но поняла свою ошибку и проговорила:

– Да, мангалсутра.

– О, Гита…

– Прекрати. Мне не нужна твоя благодарность и вся эта киношная белиберда. Забирай и уходи.

На его лице в мелких оспинах отразилось робкое раскаяние:

– Я другое хотел сказать. Боже, мне так неловко… Надо было раньше признаться, но я, если честно, всё забывал, а потом это вроде как уже было не важно, и… Господи, ужасно неловко… Но будем честны, ты же помнишь все свои капризы перед свадьбой, а я так старался угодить…

– Что ты несешь?

– Мангалсутра – подделка. Деньгами, которые родители дали на нее, мне пришлось кое с кем расплатиться, и я купил фальшивку.

Потрясением для Гиты это не стало, но она все же уточнила:

– Ты заказал копию?

– Мне пришлось! Но я собирался ее заменить на оригинал. Клянусь, если бы у меня появились деньги, я бы…

– С кем ты должен был расплатиться? – спросила Гита, хотя ответ здесь не требовался. – Ну конечно, ты покупал выпивку. – Она с облегчением поняла, что страх окончательно исчез и к ней вернулась знакомая ярость. – Какое же ты редкостное дерьмо!

– Да, – вздохнул Рамеш. – Да, так и есть. Поэтому я и хочу все исправить. Я найду работу, скоплю деньги и куплю мангалсутру и трость.

– Забудь. На черта мне теперь свадебное ожерелье от тебя, Рамеш? – Гита была в бешенстве, злилась на себя за глупость и дурацкое проявление доброты – нет, слабости. Хорошо хоть она сама не попыталась продать мангалсутру – ее бы высмеяли в магазине. – Боже, я и забыла, какой ты кретин.

– Прости меня. Пожалуйста, прости. Я найду способ все тебе возместить, клянусь. – Ожерелье забренчало, качнувшись в кулаке Рамеша, когда он робко спросил:

– Ну, ты, типа, заберешь это обратно?..

Гита яростно вырвала у него мангалсутру:

– В жопу бы тебе ее засунуть!

Он удивленно моргнул:

– А ты всегда была такая грубая?

На похороны Даршана Гита, в отличие от Салони, не пошла и теперь ждала, когда подруга вернется, у крыльца ее дома. Когда Гита уходила, Рамеш попытался выяснить, куда это его женушка собралась, но она быстро поставила на место, заявив с фальшивой бравадой, что не намерена возвращаться к тем временам, когда вынуждена была перед ним отчитываться. Бандит пошел с ней и возле дома Салони немедленно вступил в заранее проигранную битву с увертливой ящерицей.