– Боже, Гита, посмотри, что ты заставила меня сделать! Посмотри, до чего ты меня довела!

Боль возникла не сразу – полыхнула вспышкой с запозданием. Со временем все прошло, пальцы ныли только в сезоны дождей, но так и не срослись как следует. Как они могли правильно срастись, если ей надо было заниматься домашними делами? «Это болезненный урок для нас обоих, – повторял Рамеш, наблюдая, как неуклюже она орудует увечной рукой, готовя еду или надраивая пол, – но мы его усвоили».

Он был прав.

Потому что раны, полученные в одной битве, закаляют тебя для другой.

В спальне Даршана, пока его пальцы сдавливали ее горло, Гита шарила позади себя и нащупала то, что могло ее спасти. А точнее, намек на спасение – холодную латунную деталь статуэтки; возможно, это была флейта Кришны. Гита велела себе протянуть руку дальше, но, чтобы выполнить мысленный приказ, нужен был кислород, который ей как раз перекрывал Даршан. Нужно было, чтобы левый мизинец, сломанный Рамешем годы назад, вытянулся еще чуть-чуть. Гита напрягла руку. Статуэтка скользнула по полке к ней. Гита сумела ее ухватить и ударила головой Кришны в лоб Даршана.

Он мгновенно отпустил ее, оглушенный. Гита с присвистом втянула воздух – он ворвался в легкие мощным потоком, от которого закружилась голова. Гита закашлялась.

Даршан, обхватив голову руками, взвыл:

– Долбаная сука!

Он рванулся к ней, сжав кулаки, но Гита, перехватив статуэтку здоровой рукой, встретила его новым ударом. Замахнулась, как крикетной битой, и шарахнула от души. На этот раз за нее вступилась Радха – ее латунный локоть угодил Даршану в подбородок. Он больше не ругался – пошатнулся, потеряв ориентацию в пространстве, и попятился к кровати с четырьмя подушками-валиками и покрывалом в тон.

– Даршан! – попыталась остановить его Гита – не потому, что испугалась, увидев, что его голова залита кровью, а потому, что Прити наверняка не понравилось бы, если бы он испачкал ее подушки.

Почему до сих пор никто не озаботился их отсутствием и не прибежал искать кого-то из них? Сколько времени прошло? Неужели они никого не всполошили шумом?

Гита не глядя поставила статуэтку на полку и сделала шаг вперед.

– Эй… – Ее голос был хриплым и казался чужим.

Кровь из раны на лбу заливала глаза Даршана, но он все же заметил ее приближение, потому что неуклюже шарахнулся в сторону, выставив вперед одну руку в перстнях – защищался. Гита замерла, но Даршан в спешке уже споткнулся, завалился вбок – и ударился головой об угол комода. Раздался громкий смачный звук. Даршан рухнул на пол.

– Вот дерьмо! – вырвалось у Гиты, и она зажала себе рот обеими руками.

Даршан не шевелился, лежал себе недвижной тушкой кабанчика, который, не рассчитав свои силы, решил перебежать шоссе в неположенном месте.

– Даршан… Даршан! Черт! Черт! Черт!

А потом она услышала, как кто-то барабанит в дверь спальни – войдя сюда следом за ней, Даршан закрыл створку на щеколду, что свидетельствовало о недвусмысленности его изначальных намерений. На секунду Гита оцепенела. В каком-то потаенном уголке сознания у нее хватило здравого смысла, чтобы удивиться собственной реакции. Она должна была испытывать панику, удариться в истерику, обезуметь, но вместо этого впала в ступор, соображала медленно, и каждая мысль давалась с трудом. Стук в дверь не стихал. Дрожащими руками Гита попыталась отодвинуть щеколду – ей это удалось не с первого раза. Дверь распахнулась. Женщины втроем ввалились в спальню, чуть не застряв в проеме.

– Это что?..

– О Рама…

– Дхат тэри ки![109]

Прити застыла при виде мужа, лежащего на полу в луже крови, растекшейся под головой, затем начала колотить себя кулаками по ляжкам, повторяя: «Нет-нет-нет!»

– Я могу объяснить, – сказала Гита все еще хриплым от удушья голосом. – Это был несчастный случай. Он…

– Предполагалось, что это будет сердечный приступ! Смерть от естественных причин! – вскипела Прити, но говорить она старалась негромко, и Гита вспомнила, что где-то в доме есть дети. – Что в этом естественного, Гита?!

Салони заперла дверь на щеколду.

Гита схватилась за мочку уха и снова попыталась объяснить:

– Он… Я…

– Постойте, а он точно мертв? – озадачилась Салони. – Может, он… в отключке?

– Нет уж, пусть лучше будет мертв, – отрезала Прия. – За все, что он натворил.

– Может, просто проверим, а?

Все кивнули. Никто не сдвинулся с места.

Прити уставилась на Гиту и ткнула пальцем в сторону Даршана:

– Ну? Проверь, блин!

Гиту привела в ужас не столько необходимость прикоснуться к трупу, сколько тот факт, что это труп Даршана.

– Почему я? – выдавила она.

Прия неодобрительно поцокала языком:

– Это меньшее, что ты можешь сейчас сделать, Гитабен. После того, что ты уже сделала. С таким размахом.

Салони вскинула ладони, призывая всех к спокойствию:

– Я проверю.

Чтобы не запачкать сари в крови, она обошла кровать, взгромоздилась на нее и на четвереньках перебралась на другую сторону, а затем наклонилась, чтобы пощупать пульс Даршана. Закрыла глаза и долго-долго молчала. Все тоже молчали, тяжело дыша. Возникло ощущение, что в комнате повысился градус жары. Гите казалось, что она вот-вот захлебнется в море адреналина. Голова гудела, будто туда ворвался целый комариный рой. Как она вообще допустила, чтобы все произошло именно так? «Кабадди, кабадди, кабадди», – чуть слышно забормотала она себе под нос, обхватив себя за плечи и массируя руки ладонями.

Салони слезла с кровати.

– Ну? – не выдержала Прия.

– Совершенно мертвый.

– Мы в заднице, – констатировала Прити.

– Да просто в безразмерной жопе, типа, – кивнула Прия.

– У меня не было выхода! Он хотел… хотел меня… – Гита, хватая ртом воздух, указала на собственное тело, на шею, на труп Даршана, но слова застряли у нее в горле, голова закружилась, накатила тошнота.

– У нас другой был уговор! – прошипела Прити, стараясь не сорваться на крик. – Такого уговора не было!

– Да. Ты, типа, перестаралась, Гитабен. – Прия подошла к сестре и обняла ее за плечи.

– Дайте Гите возможность объяснить нам, что случилось. – Салони встала между ней и близнецами. – Вдох-выдох, Гита. Боло[110].

Даршан истекал кровью у их ног, а Гита сбивчиво поведала о том, как он ее душил.

– Я схватила статуэтку, – она указала на Кришну и Радху, – ударила его, но он снова бросился на меня. Тогда я ударила его еще раз. А потом он споткнулся и упал. Извините. – Она и сама не заметила, когда начала плакать. Унизительно было рассказывать другим женщинам о домогательствах Даршана – как будто она тем самым убеждала их в собственной привлекательности и вообще думала только о себе. И еще страшно было нарваться на насмешки из-за того, что она, при ее-то внешности, могла стать объектом вожделения. Как будто ее не только чуть не изнасиловали, но и заставляют этим хвастаться. Гита задыхалась от стыда и не могла смотреть в глаза тем, кто ее слушал.

Салони положила руку ей на плечо, и Гита вдруг обняла ее, хотя ничего подобного ей не предлагалось.

– Пожалуйста… вы должны мне поверить, я…

Прити качнула головой:

– Ну разумеется, я тебе верю. Даршан – редкостная свинья. То есть был свиньей. – Она подошла к трупу мужа и пнула его в бок голой ступней; на большом пальце ее ноги в электрическом свете сверкнуло кольцо. – Шизик сраный. Гхельчодьо[111]. Даже нормально умереть для меня не смог. Хоть бы на день удержал хер в штанах, чтобы дать яду сделать свою работу, – так нет же! Ты, долбаный извращенец! Чутья! Будь ты проклят! Пусть черви в аду сожрут твой гномий писюн… О-о! Фу, какая гадость!

– Что такое?

– Он обоссался!

Гита закрыла глаза. От Салони пахло по́том и тальком, но нельзя сказать, что это было неприятно, скорее наоборот – запах человеческой кожи, мыла и жизни успокаивал. Но тут ноздрей Гиты достигла вонь мочи, на которую жаловалась Прити, и она всхлипнула.