Гиту в деревне не уважали, но боялись, и страх этот был ей на руку. Все складывалось хорошо, свобода была благом, однако Гита пришла к выводу, что для дальнейшего выживания нужно соблюдать два строгих правила: 1) брать единовременно только один кредит и 2) тратить его на материалы для работы. Легко было попасть в ловушку, позволив себе набрать микрозаймов и купить дом или телевизор. А уж недальновидная Руни, бедняжка, взяла целых три бизнес-кредита на производство сигар и потратила их на образование для сына. Сын с деньгами помахал ей ручкой, и жизнь Руни закончилась весьма плачевно.

Из-за неожиданного визита Фарах Гита припозднилась с запланированным походом в магазин. Когда она, выпроводив гостью, выходила из дома, небо уже потемнело, сгустились сумерки, но обойтись без кое-каких овощей и крупы она не могла. Джутовая сумка неприятно царапала полоску голой кожи на боку, там, где заканчивалась чоли и начиналась нижняя юбка. На дне сумки остались белые и лиловые шкурки от сладкого лука, и Гита на ходу вытряхнула их на землю; они спланировали в грязь, присоединившись к блесткам, мишуре, пестрым оберткам, разноцветным сломанным дандия[14] – ко всем праздничным атрибутам, уже превратившимся в мусор.

Навратри закончились в конце сентября. Девять ночей люди в их деревне танцевали и чествовали своих богинь. Сама Гита никогда не участвовала в ритуальных плясках, не исполняла вместе со всеми гарбу[15], зато очень любила сказание о победе богини Дурги над Махишасурой – могучим демоном с головой буйвола. Махишасура получил бесценный дар от Брахмы: его не мог убить ни человек, ни бог, ни зверь. Многие боги пытались совладать с Махишасурой, но не сумели. Тогда от отчаяния они объединили свои силы, чтобы создать богиню Дургу. Она оседлала тигра и бросила Махишасуре вызов, в ответ на что демон надменно заявил, что уж лучше он женится на ней. Богиня не отступила. Битва длилась пятнадцать дней, и в итоге Дурга отрубила демону голову. Гиту забавляла очевидная мораль этой истории: никогда не поручай богу работу богини[16].

Дальше путь Гиты лежал мимо местной школы. Когда она сама здесь училась, стены здания были оранжевыми, но с тех пор солнце высветлило их до бледно-желтого оттенка. Фасад пестрел рыжими пятнами от жевательного табака – мальчишки и парни постарше вечно устраивали здесь соревнования по плевкам. Россыпи пятен перемежались с правительственной социальной рекламой, агитирующей за «чистую Индию» и за семьи, в которых должно быть не более двух детей. Слоганы были намалеваны пузатыми буквами по трафарету. Другие надписи выглядели куда менее официально: кроваво-красными буквами кто-то призывал противостоять «любовному джихаду»[17] и жаловался, что мигранты из Бихара[18] отнимают у него работу. В деревне, где насчитывались всего две мусульманские семьи и нельзя было встретить ни единого гастарбайтера, эти вопли души, по мнению Гиты, звучали крайне глупо.

Сейчас на грязном дворе школы ребятишки играли в кабадди, отчего Гите снова вспомнилась Фарах. Рейдер из одной команды сделал глубокий вдох и бросился на другую сторону импровизированного игрового поля, затянув: «Кабадди, кабадди, кабадди!». Его задачей было «осалить» защитников другой команды, вернуться на свою половину, пока его не поймали, и всё это на одном дыхании. Гита и так уже опаздывала в магазин, тем не менее остановилась, услышав спор.

– Ты вдохнул! – закричала рейдеру одна девчонка. Она стояла, держась за руки с другими защитниками своей команды; все вместе они выстроились в форме буквы W. В такой маленькой деревеньке Гита, конечно, должна была бы знать и девочку, и ее мать, но сейчас никак не могла сообразить, с кем имеет дело. Будь она сама матерью, вовлеченной в дурацкий круговорот родительских собраний и школьных мероприятий, непременно помнила бы, какой ребенок кому принадлежит.

– Я не вдыхал!

– Вдохнул! – Девчонка разорвала W-образную цепочку игроков и, подскочив к рейдеру, так его толкнула, что он упал на землю, подняв облако пыли.

Забияка была выше других детей, а выражение ее лица отчетливо напомнило Гите совсем юную Салони. Вот почему, вместо того чтобы отправиться дальше за покупками, она крикнула, стоя у ворот школы:

– Эй!

Девчонка обернулась:

– Чего?

Взгляды других игроков нервно заметались между чурел и забиякой.

– Отстань от него, – велела Гита.

– А то что? – поинтересовалась девчонка. – Суп из меня сваришь? Ну давай, рискни.

У Гиты брови поползли вверх от удивления – она привыкла, что дети при встрече с ней демонстрируют почтительный страх, а не нахальство. Перед тем как ретироваться, посрамленная ведьма все же громко произнесла несколько названий фруктов на санскрите – прозвучало достаточно загадочно и грозно, чтобы кто-то из команды охнул от ужаса, но это была не забияка с замашками Салони.

Вдали от школы вечер казался непривычно тихим. Нигде не видно было четырех младших детей Аминов, хотя обычно они не упускали случая улизнуть на улицу из духоты родной хижины, чтобы поиграть в кабадди или подзаработать на карманные расходы курьерскими доставками. Гита прошла мимо их жилища – жестяной клетушки, крышу которой придавливали три кирпича и большущий камень, чтобы не снесло ветром. А на прошлой неделе до Гиты долетел слух, что Амины строят себе новый четырехкомнатный дом.

К овдовевшей миссис Амин она относилась со всем почтением. Этой женщине, как и Гите, приходилось самостоятельно зарабатывать деньги. Муж миссис Амин был фермером. Однажды в засушливый год, когда не на что было купить семена и удобрения, он поддался на уговоры кредиторов, настойчиво предлагавших ему деньги. Но в следующем году дождей опять было мало. И через год тоже. А потом мистер Амин однажды добавил в свою чашку приготовленного женой чая со специями щедрую порцию пестицидов, ошибочно полагая, что правительство выплатит его семье компенсацию за потерю кормильца. Но овдовевшая миссис Амин получила только его долги. В итоге она, сняв кольцо из носа, взяла микрокредит, чтобы начать торговать сладостями домашнего приготовления, а теперь уже не успевала их готовить – столько было заказов. Ей даже пришлось забрать старшую дочь из школы, чтобы помогала удовлетворять невероятно возросший спрос.

Гита предпочла бы оказаться в группе заемщиц миссис Амин, где не только вдова, но и другие женщины не тратили время на пустую болтовню, а занимались настоящим делом, в отличие от той же Салони, которая присоединилась к их тесному кружку только потому, что привыкла повсюду быть в центре внимания, а попросту – в каждой бочке затычкой. Много лет назад с той же смесью фальшивой заботы и презрения на лице, какая была у нее сегодня, Салони ополчилась на Гиту, когда родители последней взялись устраивать для дочери будущий брак с Рамешем.

Гита поставила бы сумму процентных выплат по кредиту аж за пять месяцев на то, что на самом деле Рамеш никогда не интересовал Салони как мужчина. Той просто хотелось, чтобы он сам ее возжелал, как все мужчины вокруг, – такова уж была природа этой женщины уже тогда. Но Рамеш, которого и писаным красавцем-то никак нельзя было назвать при его щербатой коже и кривых зубах, Салони не возжелал. Он женился на Гите, а когда бросил ее и бесследно исчез, Салони не удостоила подругу детства ни единым словом поддержки, не принесла еды в знак сочувствия, как велит традиция, и лишь подогревала разлетевшиеся по деревне слухи: «Чего Гите стоило подсы́пать щепотку крысиного яда ему в чай со специями, а? Иначе что там вообще могло произойти – в доме-то кроме них двоих никого и не было. А кому, как не мне, знать, какая она завзятая лгунья – врет и не краснеет. Даже на контрольных у меня вечно списывала и ухом не вела, знаете ли».