– Сегодня мое карри особо острое. Кажется, я его переперчила. – Прити отодвинула для него стул: – Присаживайся.

– Чудесно! Ты лучшая в мире жена, мэри джан.

Его второй поцелуй Прити выдержала с идеально прорисованной улыбкой. Даршан уселся, Зубин пробормотал приветствие в адрес свояка. Прити садиться не стала – побежала на кухню, вернулась со свежеподжаренными лепешками-роти, принялась раздавать их желающим.

– Лепешки у моей Прити – высший класс, согласны? – осведомился Даршан, хотя никто, кроме Зубина, еще не взялся за еду. – Прия тоже их хорошо готовит, но нет ничего вкуснее того, что ты получаешь из рук любимой женщины.

Гита наклонилась к Салони:

– Он это серьезно?

Салони наступила под столом ей на ногу.

Гита потыкала пальцем в лепешку-роти у себя на тарелке:

– Да, Прити, ты должна научить меня, как их сделать такими… такими масляными.

Зубин поднял на нее глаза.

– Масла добавить, – посоветовал он.

– Точно! – хмыкнула Гита. – Как это я не догадалась?

Она снова уставилась в свою тарелку. Над столом витали весьма заманчивые ароматы, но ей кусок в горло не лез. Проглотить сейчас что-либо, пусть даже восхительно вкусное, казалось таким же невыполнимым действием, как отрастить крылья и улететь на свободу. Еще ей пришло в голову, что хоть она и готовит сама у себя дома, звания настоящего кулинара никак не достойна. Гита все-таки взяла роти, зачерпнула ею карри, поднесла к открытому рту – и замерла. А потом, чуть слышно охнув, опустила еду обратно на тарелку. И пнула под столом Салони. Та ответила ей пинком посильнее, так что у Гиты лодыжка заныла. Неуклюже наклонившись, она попыталась потереть больное место.

– Ты чего? – прошипела Салони.

– Кешью, – едва слышно выдохнула Гита, потыкав пальцем в сторону своей тарелки.

– Что?

– Кешью!

– Будь здорова, Гитабен, – сказал ей Даршан. – Пожалуйста, чихай в платок, мы же едим тут.

– Прошу прощения.

Когда Прити вернулась с кухни в очередной раз с тарелкой исходящих па́ром роти, Салони вытаращилась на нее, пытаясь перехватить взгляд, и пока Прия болтала о ближайших выборах в местный совет, принялась вращать глазами, указывая то на Даршана, то на Гиту. С первого раза не сработало. Со второго тоже. Прити озадаченно склонила голову набок, а потом Гита увидела, как на ее лице отразилось внезапное озарение, и мысленно возрадовалась: «В яблочко!»

– Даршан! – возопила Прити.

– Да, джан?

– Достань-ка маринованные овощи с верхней полки.

– Но тут же есть маринованные овощи, вот они, на столе.

– Нет, мне нужен морковный маринад.

Даршан встал.

– Мэри джан должна получать все, что она пожелает. – С этими словами и с торжественным поклоном он удалился на кухню.

Зубин был поглощен едой – даже головы не поднял от тарелки, пока Прити и Салони лихорадочно вертели поднос с кувшином и мисками карри.

Даршан вернулся с пустыми руками и виноватым видом:

– Ничего морковного я там не нашел, джан.

Прити засмеялась:

– Вот я дуреха! Забыла приготовить морковный маринад! Ну, ничего, садись, ешь.

Пока все уплетали карри, Гита всухомятку жевала лепешку.

– Можно мне воспользоваться уборной? – внезапно спросила она.

– О, у нас теперь есть туалет в доме! – похвасталась Прити. – В прошлом году оборудовали!

Зубин фыркнул:

– Да уж. Правительство сказало: «Мы за чистую Индию! Дерзай, народ, все будет оплачено!» Ага, как же! Мы получили всего двенадцать тысяч рупий компенсации, а этот ваш треклятый туалет стоил в три раза дороже.

Прия сердито уставилась на него:

– Для тебя чувство собственного достоинства твоих женщин не стоит каких-то жалких тридцати шести тысяч рупий? А может, тебе и вовсе никакого дела нет до жены, дочери и матери?

– Аррэ, как это нет? Туалет в доме есть? Есть! А ты по-прежнему только и твердишь про это свое чувство собственного достоинства с утра до ночи!

– О, а что я должна делать? Устроить праздник в твою честь и с утра до ночи твердить «спасибо»? Да бо́льшую часть суммы за туалет мы оплатили из моих кредитов!

– Э-э… Я тебя провожу, Гита. – Салони встала из-за стола.

– А ты уверена, что мы всё правильно делаем? – шепнула Гита, когда они вдвоем шагали по коридору. – Ты его видела? Он же боготворит жену. «Моя Прити то, моя Прити сё…» Да в песнях о любви слово «джан» звучит реже, чем из уст Даршана!

– Гита, соберись! – отрезала Салони. – Хочешь, пощечину тебе дам?

– Что? Нет! Зачем?

– Затем, что в кино всегда так делают, если надо привести в чувство истеричку.

– Я не истеричка! Мы не можем убить идеального мужчину, который любит свою жену!

Салони вскинула брови:

– Тебе, что ли, напомнить, что этот «идеальный мужчина» плеснул в нее кислотой? И в любом случае поздняк метаться. Яд уже в пудинге… ну, то есть в карри. Ты и сама понимаешь, что дело сделано: Даршан съел не меньше половины того, что было в миске перед ним. Вот туалет, давай побыстрее. И постарайся вести себя естественно, когда вернешься, не распускай нюни, как…

– Если ты опять это скажешь…

– …как сыкливый детеныш енота, – сказала Салони. – То есть щенок.

Гита нахмурилась. Сейчас ее главным страхом было выдать свой обман. Она солгала насчет кешью в миске перед собой – его там не было. В итоге Даршан съест неядовитое карри, и когда он «чудесным образом» выживет, это будет воспринято как знак, что Рама желает оставить его на земле. А пока Гите еще надо было как-то припрятать доставшуюся ей после манипуляций Прити и Прии с подносом отравленную порцию и потом выбросить. Нечто подобное она проделывала тысячи раз, когда мать готовила тыкву, которую Гита терпеть не могла. Выбрасывать тыкву она перестала, когда поняла, что Салони всегда ходит голодная.

В туалет Гите не надо было, так что постройку из бетонных блоков с напольным унитазом она обошла стороной, но задержалась во внутреннем дворике и заглянула в открытую дверь спальни. Прежде чем вернуться за обеденный стол, ей нужно было найти салфетку или платок, чтобы завернуть и потом незаметно вынести из дома отравленное карри. В уголке для совершения пуджи висел на стене пестрый квадратный коврик с блестками, которые заискрились в электрическом свете, когда Гита включила лампу. Но его ведь придется сложить в несколько раз и засунуть под нижнюю юбку, а для этого он был слишком большой. К тому же, если снять коврик, пустой квадрат на стене будет бросаться в глаза…

Под ковриком на полке стояла статуэтка с двумя латунными фигурами на мраморном основании: Кришна, играющий на флейте, и внимающая ему Радха, его вечная возлюбленная. В комнате пахло благовониями; такие же всегда жгла дома и мать Гиты – знакомые ароматические палочки лежали рядом со спичечным коробком. А среди всех обрядовых предметов для пуджи обнаружилась красная салфетка с кисточками. Ее отсутствие, рассудила Гита, будет менее заметно. При всем своем агностицизме она подумала, что заворачивать карри в салфетку с алтаря будет как-то неправильно, но других вариантов у нее не было. К тому же она делала это ради спасения жизни человека, так что Рама или кто там из богов ведет учет кармических поступков, должен был проявить понимание. Теперь уже не важно, что всего пару недель назад она поспособствовала убийству другого человека – доброе деяние обнулит ее счет. Да и убийство Самира было своего рода заведомой самозащитой, ведь он ей угрожал. Ну и в дополнение ко всему, Гита пообещала Вселенной, что, когда все закончится, она совершит праяшчитту, чтобы уж наверняка прикрыть свою задницу.

– Извините, ребята, – прошептала она, переставляя латунных Радху и Кришну, чтобы достать из-под них красную салфетку. – Вы же всё понимаете? Да, Радха?

– Что-то потеряла? – прозвучал у нее за спиной голос Даршана.

Гита подпрыгнула на месте.

– Я тебя напугал? – улыбнулся он.