Я поплакала. Потом поплакала ещё немного. Затем мне надоело. Глаза щипало от слёз, нос распух от соплей, голова болела… Дурная какая-то сказка, честно говоря. Слишком всё натуралистично.

Итак, что мы имеем? Мой «муж» погиб. Я в тюрьме. Чудесно. Судьба как будто толкает меня по пути Злой королевы вперёд. А я ведь рассчитывала обмануть рок: подружиться с Белоснежкой, сохранить жизнь королю. Но нет, нет. Основная канва сюжета оставалась верной сказке. С нюансами, конечно. Я, например, не припомню, чтобы у братьев Гримм отец Белоснежки был тем самым Синей Бородой… И вообще, Синяя борода – сказка Шарля Перро. Может, в этом всё и дело? Один знал одну часть сказки, другой – другую…

– Майя, ты не о том думаешь! – прошептала я самой себе и принялась простукивать стены.

Я сбила все костяшки пальцев на руках, но так и не услышала никаких подозрительных звуков. Легла на узкую кровать и уснула.

Утром долго лежала и смотрела в потолок. А что я могла сделать?!

Маленькая комнатка: два шага в ширину, четыре – в длину. До потолка я достаю вытянутой рукой. Тяжёлая, низкая дверь надёжно заперта. Маленький столик, больше похожий на табурет. Узкая кровать, шириной, наверное, сантиметров семьдесят-восемьдесят. Небольшая ниша, отгороженная полотняной тканью от комнаты. В нише – круглая дырка в полу. Видимо, подобие туалета. Но дырка, конечно, узкая: рука бы пролезла, две тоже, а вот тело – нет. Одна радость – напротив двери под самым потолком – полукруглое окошко. С решёткой, несколько ржавой, всего из двух прутьев, но каждый из них – с моё запястье.

Снаружи загрохотали замки.

Напасть на охрану? Скрутить руки, переодеться в одежду стражника…

Огромный бугай с плечами такими широкими, что по ним можно было на лыжах кататься, внёс поднос с миской. Поставил на стол.

– Обед.

– Доброе утро! – мило улыбнулась я.

– Казнь на закате, – известил он. – Ужина не будет.

Маленькие глазки-буравчики уставились на меня, а затем стражник просто вышел. Запер дверь.

Я поднялась, подошла. Гречневая каша с маслом. И два маленьких пирожка.

У меня несколько часов, а никаких идей как сбежать у меня не было. Подумать только! Белоснежка казнит Злую королеву! Как-то неправильно, не находите?

Я принялась мерить шагами камеру вдоль, поперёк и по диагоналям. Что делать? Что делать? Неужели придётся звать на помощь Румпеля? Нет-нет, надо что-то придумать!

– У тебя пирожки с капустой или с рыбой?

Бертран! Как всегда, только думать мешает!

– Не знаю, не смотрела, – огрызнулась я, продолжая ходить и напряжённо перебирать все известные мне варианты побегов.

Через вентиляцию? Ага, конечно! Тут и слова-то такого не знают…

– Так посмотри.

Бертран? Э-э-э… В смысле?

Я резко обернулась и увидела его красно-рыжую башку в окне. Она с надеждой смотрела на меня.

– Ненавижу с капустой, – пояснил печально. – Давай махнёмся?

Я подбежала к окну, затем метнулась обратно, подтащила стол, сняла с него миску, положила на кровать, взобралась и выглянула.

Бертран висел на верёвке, которая уходила вверх.

– Ты откуда тут? Как?

– Пирожки, – ворчливо напомнил он.

Я чуть не выругалась. Слезла, разломила пирожок.

– С рыбой.

Глаза Бертрана вспыхнули радостью.

– Махнёмся?

– Сначала ответь.

– Ну… Дядя обожал меня под арест сажать, то за одно, то за другое. Такое вот тупое наказание за всякую ерунду. Со временем я расшатал решётку так, что она стала выниматься из пазов, притащил верёвку и всякое разное. Короче, обустроился. Моя камера в той же башне, что и твоя, только этажом выше.

– То есть, дядя всегда сажал тебя в одну и ту же камеру?

Бертран хмыкнул:

– Нет, конечно. Но в башне их всего две.

– То есть… Мою ты тоже обустроил?

– Ну конечно! Я ж не знал, куда меня посадят в следующий раз.

– И решётка…

– Ну да!

– Тогда – заходи. Мои пирожки – твои.

Бертран обрадовался, раздвинул прутья решётки и ногами вперёд соскользнул в окно.

– А верёвка? Стража её не заметит?

– Не. Они никогда не смотрят наверх.

Бертран с наслаждением запихнул пирожок в рот, закрыл глаза и зажмурился от удовольствия. Прожевав, вздохнул:

– Никто не готовит пирожки так вкусно, как Беляночка, тюремный повар. У неё лёгкая рука…

– Беляночка? У неё ещё сестра Розочка, да?

– Угу.

И он принялся за второй пирожок.

– Меня на закате казнят, – пожаловалась я. – По приказу Белоснежки.

Бертран дожевал.

– Чёрт, – расстроился похоже, – досадно… Готов составить тебе компанию до вечера и… Скрасить последние часы.

Он вдруг хитро улыбнулся, притянул меня к себе с явным намерением целоваться. Я слегка ударила кулаком в его плечо:

– А спасти меня? Нет такого желания?

Кот растерялся. Видимо, подобная мысль в его голову не приходила.

– А как? Я, конечно, могу поговорить с Белоснежкой…

– Побег. Можно на твоей верёвке спуститься вниз…

– На закате, говоришь? Значит, будет светло. И как ты пройдёшь мимо стражи?

Я притворно вздохнула:

– Придётся, видимо, обращаться к Румпелю. В этом королевстве, кажется, только он способен на что-то…

Бертран нахмурился. Поморщился.

– Ты давно исповедовалась?

***

Священник в чёрной сутане и белой рубахе поверх неё – не рубахе, тунике? не знаю, как это правильно называется – вошёл в камеру, сбросил с плеч просторный серый плащ, встряхнул с него снег и посмотрел на женщину, лежащую на кровати.

– Милость Божия с нами, дочь моя. Поднимайтесь.

– Не-ет! – простонала несчастная и всхлипнула под одеялом. – Простите, отец мой, но мне так стыдно от тьмы грехов моих, что я не могу смотреть на ваш светлый лик.

Голос был тонким, почти пищащим, и исполненным жеманства.

– Хорошо, – падре вздохнул, поискал глазами куда повесить плащ, не нашёл. Положил на стол. – Покайтесь, дочь моя и…

Он притянул табурет к кровати, прочитал положенные молитвы на латыни, осенил себя крестным знамением и сел.

– Я никогда не исповедовалась прежде, отец мой, – всхлипнула женщина.

Она лежала, поджав ноги к груди, полностью накрытая одеялом.

– Что ж… Когда-то нужно начинать.

– Когда мне было семь лет, я украла кошелёк. Накупила на все деньги конфет. А потом раздавала их за поцелуи…

– Что ж… дети есть дети. Продолжай.

– Украла рыбу со стола, а когда кухарка пожаловалась и меня наказали, подложила ей в только приготовленный кекс живую мышь…

Падре вздохнул.

– Майя, милая, мы так с тобой не успеем до заката. Оставь детские грехи. Бог простит их…

– Я не хочу умирать! – всхлипнула несчастная. – Падре, я не хочу умирать!

– Тебе нужно смириться, дочь моя. Мы все умрём рано или поздно. Продолжай.

– Мне было четырнадцать лет, когда я потеряла девственность… Но мне так стыдно, падре, пожалуйста, наклонитесь ниже, я вам на ухо расскажу…

– Не стоит, дочь моя. О блуде не стоит рассказывать подробнее.

– Но там не только блуд! Блуд это, в конце концов, такие мелочи… приятные…

Падре покраснел. С упрёком взглянул на одеяло.

– Нельзя так говорить, дочь моя! Грехи все ужасны…

Одеяло всхлипнуло.

– Я не могу произнести вслух то, что было потом. Мне ужасно стыдно, святой отец.

– Но мы здесь одни, тебя никто не услышит!

– А мухи?

Падре снова тяжело вздохнул. Наклонился… Под одеялом что-то горячо зашептали, и тонзура священника начала наливаться алым. Однако, прежде, чем она побагровела, одеяло внезапно взбрыкнуло, обхватило его за шею, повалило на кровать, забило рот…

– Простите, святой отец, – выдохнул тоже весь красный и взлохмаченный Бертран, садясь верхом на пытающегося вырваться священника и крепко связывая его руки верёвкой. – Последний мой грех: обман священника и непослушание властям. Каюсь.