– Я бы о том же молился, Родион Романович. И тоже кричал бы: «Меня, меня возьми, а ее оставь». Всякий раз, когда умирает ребенок, о том молюсь, – вздохнул монах. – Но тут уж каждому свое искупление отмерено.

– В тот момент я потерял не просто смысл жизни, а смысл именно праведной жизни, – продолжал сыщик. – Апатия и равнодушие потянули в свой омут, а там, в глубине… Страх. Ужас. Тьма. Мешок с прежним чудовищем, что пожирало душу мою: только потяни веревку и оно снова вырвется. А остановить будет некому, ведь ее больше нет рядом! Так что, хоть я и отгоняю хищников от овец, но по ночам все равно на луну вою. И в темноте меня от волка не отличить.

– Так ведь Он не глазами нас проницает, – Алеша приложил руку к груди. – Он давно разглядел чудовище ваше. Но видит и то, что сейчас вы пытаетесь спасти невинное дитя, попавшее в руки лиходея. Подумайте, может быть он вас тем тернистым и страшным путем вел как раз к этому моменту? Может быть, тогда вы сможете себя простить. Как вор из моей давешней истории.

– Да-да, – поспешил Митя увести разговор на иную тему. Невозможно было смотреть, как страдает приятель, – И что же с ним случилось?

– За полночь ушел. Оставил кошелек с деньгами мне на хранение, а четки забрал. Три дня бродил, метался, молился, на четвертый пал в ноги купцу – прощения просить. Тот выслушал, благословил, а деньги велел раздать голодным да неимущим. Вор же впоследствии стал дьячком и теперь служит в церкви.

Кавалергард, так и не дождавшийся пирога, сверкнул глазами на полового, а раздражение решил сорвать на священнике, самом безответном из всех.

– Сказочка у вас вышла чересчур сладкая, – сказал он, кривя губы. – Не жизнь прямо, а сахарный леденец. Раскаявшийся преступник, великодушный купчина… Все такие белоснежные. Где же эти ваши зебры? Полоски где?

– Это вы верно подметили. Для полноты картины расскажу, что случилось в эти три дня. Объявил я на заутрене, что вора поймал, который деньги из кармана у прихожанина вытащил. Предложил зайти ко мне, опознать кошелек. Явились ровным счетом сорок человек, причем даже те, у кого отродясь ни карманов, ни кошельков не было. Никто ни цвет правильно не назвал, ни сколько денег внутри… Врут, представляете? В храме Божьем врут! Не смущаясь ни на мгновение. А с виду благопристойные люди, перед иконами земные поклоны бьют, ни единого причастия не пропускают. Только я думаю, что для Господа милее один искренне покаявшийся вор или убийца, чем толпа вот таких фальшивых праведников.

Ершов хотел возразить, но тут, наконец, ему подали пирог и адъютант отвлекся. Митя же поймал полового за рукав:

– Скажи, мил-человек, а чего это у тебя сегодня чай такой душистый?

– Дык мы ж, барин, на Духов день завсегда особленную траву тудыть бросаем…

– Это какую же? – неожиданно заинтересовался и сыщик.

– Дык сушеную мяту. От ней-то самый дух и есть.

Мармеладов вскочил на ноги в невероятном возбуждении.

– О! Первая мысль! Понимаете, господа? Первая мысль чаще всего самая правильная и бывает. Зря отмахнулся от нее в министерстве. Я ведь когда телеграмму читал, поначалу тоже отметил, что сухость для мяты не изъян. Напротив, в засушенном виде ее чаще используют. А турок написал, – он торопливо полез в карман и вытащил изрядно уже помятый бланк, – вот здесь… Прочтите, Алексей Федорович!

– «…придется выбросить», – монах озвучил уже известную остальным строчку. – Постойте-ка, вы говорили, что османец торгует пряностями. Зачем же ему избавляться от того, что можно с выгодой продать?

– Гляди ты, святоша, а понимает в коммерции, – процедил кавалергард, ничуть не подобревший от пирога.

Никто не обратил на его слова внимания. Митя и Алеша с нетерпением ждали дальнейших объяснений Мармеладова, и они тут же последовали.

– А все потому, что речь здесь вовсе не о траве. Под мятой зашифрован персонаж женского рода, и я уверен, что это может быть только Анастасия. И теперь я еще сильнее переживаю за судьбу девочки.

– Но похититель пообещал вернуть дочь г-на Арапова завтра вечером, в целости и сохранности, – подал голос Ершов.

На этот раз его удостоили вниманием. Митя проворчал в ответ:

– Своим подельникам басурманин тоже, поди, многое обещал, да кроме смерти они ничего не дождались.

– Это обещание Чылгын кюрта более всего меня и беспокоит, – с жаром подхватил сыщик. – Шпион уже узнал и сообщил подельникам в Петербурге о тайной встрече. Отчего бы не вернуть дочку обер-полицмейстера нынче же? К чему ждать до завтра? Мне в голову приходит только одно объяснение: турок попытается сорвать переговоры, а может быть устроить скандал, чтобы предать огласке тайные планы… В любом случае, ему нужно, чтобы г-н Арапов и вся полиция Москвы не вмешивались в это дело еще сутки. Потому и дал слово не обижать малышку. Но его обещания – пустой звук, тут Митя прав. А слова в телеграмме жестокие: «засохла, придется выбросить».

– То есть вы хотите сказать… Возможно, душегуб уже… Убил девочку? – теперь и кавалергарда проняло, с него снова слетела вся претенциозная суета, как белые зонтики с одуванчика. Сидит покрасневший, напуганный.

Мармеладов молча кивнул. Алеша же уронил голову на руки и что-то зашептал. Все решили – молитву, но Митя, сидевший к брату ближе всех, вдруг удивленно вскинул бровь:

– Стихи?!

Монах тоже покраснел, от смущения.

– Да вот… Почему-то проплыли в голове строчки, будто бы облака по горизонту: «Цвет жизни сохнет от мучений, печально младость улетит…»

– Пушкин, – узнал Мармеладов. – Из ранних элегий.

– Как-то врезалось прежде в память. Мне все печальное легко удается запомнить, – оправдывался Алеша. – а теперь вот выплыло. Вы сказали «сохнет», я и откликнулся…

Митя смотрел на брата с восхищением.

– Алеша, милый мой, ты гений! Ведь это просто чудо – так угадать. А, Родион? Он-то не знал, что шпионы и раньше цитировали Пушкина для шифровальных целей.

– Я все больше убеждаюсь, что предатель из Петербурга, адресат Чылгын кюрта, является большим почитателем Солнца русской поэзии, – кивнул в ответ сыщик. – Может быть поэт поможет нам определить место, где держат девочку? Ведь очевидно, что на рынке турок больше не появится, мы его место раскрыли. Значит он должен сообщить, где его искать по необходимости и куда передавать весточки. Уверен, адрес конспиративной квартиры зашифрован в последней фразе.

– «Использую базилик». И что это значит? – почесал затылок Митя. – Вот уж не думаю, что у Пушкина где-то в поэмах встречается базилик.

– А может, тут нужна вовсе не ботаника, скорее архитектура? Вдруг имеется ввиду «базилика», – в голосе Алеши послышался азарт, не слишком пристойный для его сана. – В Москве много церквей построенных по такому принципу, с колоннами внутри.

– В церковь турка вряд ли пустят, особенно с похищенной девочкой. Разве только опять гипноз… Хотя нет, сейчас во всех храмах праздничная суматоха, много людей. Не сможет всех скопом околдовать, – рассуждал вслух Мармеладов. – Ладно, отправимся по этому следу, других-то все равно не наблюдается. Давайте вспомним все церкви, что упомянуты у Пушкина и выберем, какая среди них – базилика и там…

В этот момент игривый весенний ветер широко распахнул окно трактира. Откуда-то издалека долетела песенка:

Митя заметил, как замер его приятель с поднятой рукой и остекленевшими глазами, словно с разбегу натолкнулся на кирпичную стену, а та моментально обрушилась, не оставив осколков и известковой пыли. Выглядел Мармеладов довольно потешно, однако никто не улыбнулся.

– Венок, – пробормотал сыщик. – Вот оно… Венок!

Неожиданные озарения редко воспринимают как чудо, обычно люди спешат отмахнуться: подумаешь, случайное совпадение. Однако в Духов день все видится несколько иначе и Алеша, пересказывая потом эту историю, всегда добавлял, что не ветер то был вовсе, а дыхание Господа. Стало быть, нужное для спасения Анастасии слово появилось по воле Его. Оттого он тотчас же вознес благодарственную молитву, от всего сердца, хотя и не переставал прислушиваться к словам Мармеладова.