– Мне почем знать?! – барышня стояла все так же, уперев руки в бока. – Поднялся ни свет, не заря. Прошел мимо, не глядя по сторонам, вниманием меня не почтил.

И тут же поджала губы, давая понять всем присутствующим, что добавить ей нечего. Мармеладов сделал знак бровями кавалергарду и тот, понимающе кивнул.

– Помилуйте, Изольда, душа моя, – ах, пройдоха, уже и познакомиться успел, изумился Митя, а Ершов продолжал бархатным голосом. – Ваша прозорливость, уверен, уступает лишь вашей бесподобной красоте. Эти глаза, – осмелюсь ли сравнить их с небесными звездами, ведь даже звезды стократно тускнее, – глаза, способные не только пленять мужчин целыми эскадронами, они ведь также наверняка подмечают незаметные остальным детали.

Вся эта тирада, произноси ее Митя, показалась бы сущим бредом. Да и в язвительных устах Мармеладова не имела бы успеха. Однако юный красавец, приближаясь шаг за шагом к строгой барышне, наполнял слова столь жаркой страстью, что та моментально растаяла.

– Кое-что заметила, как без этого… Знаете, Платоша, а ведь приказчик так никогда прежде не уходил. Мисимов дотошный был, цеплялся ко всем хуже пиявки. Непременно заглянет под прилавок, проведет пальцем – нет ли где пыли-грязи. Указания подробные оставит, кому в долг не отпускать больше, он же книги учетные сам вел, расписки подшивал, векселя… Дверь вот эту… – модистка протянула руку и вроде как теряя равновесие, невзначай вцепилась в мужественное плечо кавалергарда. Ершов подхватил ее за талию сильной рукой, заслужив благодарно-восторженный взгляд девицы.

Мармеладов кашлянул, призывая продолжать, но модистка не обратила на это внимания. Пришлось напомнить:

– Дверь вот эту…

– Дверь? Да-да, сударь, – говорила она по-прежнему глядя лишь на Платона. – Вот этой самой дверью так хлопнул, аж стекла задрожали. Хотя обычно бережно затворял.

– Может быть еще какая-нибудь деталь? – уточнил адъютант по особым поручениям.

– Мисимов сутулился всегда, плечи опускал, а тут, словно подменили: идет прямой, как башня, голову держит высоко. Смотрит прямо, совсем как кавалергард на параде, – модистка уже почти забыла про покойника на полу, смотрела только на Ершова и говорила с придыханием, но тут взгляд ее упал на струйки крови, вытекающие из-под прилавка. – Ох ты Боже мой… Я, признаться, удивилась, куда это он собрался в такую рань. Лавку мы с восьми утра открываем, а тут еще и не собирались даже. Вообще-то в праздник нам работать и не положено, но приказчик велел торговать – говорит, у купца Филиппова будет закрыто, у madame Монклер тоже. А мы соберем всю деньгу.

Митя все еще удерживал дверь, не надеясь на хлипкий засов, который уже поддавался под натиском любопытствующих. Но тут снаружи раскатисто прогремело: «Эт-та-а что за безобр-р-разие? Р-р-разойдись!» и тут же давление на дверь ослабло. Городовой наконец-то протолкался через толпу и настойчиво колотил в дверь.

Мармеладов поспешил уточнить:

– А заметили ли вы, куда пошел приказчик по улице – направо или налево?

– Никуда не пошел, – модистка поджала губы. – Его извозчик ждал, прямо у входа. Сел в коляску и поехал.

Сыщик оставил Ершова объясняться с полицейским, а также улаживать дела с обладательницей пленительных глаз. Сам же, вместе с приятелем, вышел на улицу.

– Извозчик, Митя. Извозчик! – он ходил туда-сюда, три шага вперед и столько же назад, расталкивая галдящих зевак. – Зачем приказчику нанимать коляску, чтобы потом пересаживаться? Это же нелогично! Ехал бы уже до нужного места. Но он опаздывал к намеченному времени, к спектаклю в вагоне конки. Мы снова убеждаемся, что пассажиры просто играли свои роли. А еще из описания следует, что приказчик был подавлен и нетипично хмур.

– Еще бы… На гадкое дело шел, чему же тут радоваться?!

– Верно, Митя, верно! Его тяготило участие в преступном заговоре. Наверняка и доктор это заметил, вот почему решил сообщника отравить.

– Доктор. Ты снова говоришь про доктора. Но откуда такая уверенность?

– Ты разве не слышал, что говорил продавец? Мисимов поднялся к себе в комнату, чтобы выпить лекарство. Болел приказчик, серьезно болел. А если у человека кашель, да такой сильный, что даже в полицейском протоколе отмечен… Наверняка он позвал доктора. А тот ему отраву подсунул.

На пороге появился Платон Ершов, сияющий эполетами и надутый от важности. «Индюк! Чисто индюк», – захихикали в толпе. Следом семенил городовой.

– Все выспрошу, ваше-ство! – блеял он подобострастно. – Дознаюсь и немедленно доложу-с…

Кавалергард сухо подтвердил:

– Немедленно!

После чего проследовал к карете, даже не взглянув на служаку, нервно мнущего в руках фуражку.

Страшная штука – власть, подумалось Мите. Вот юнец, прямо скажем, не великого ума или таланта, но вознесшийся благодаря семейным связям, а может, по иной оказии. Городовой обязан ему подчиняться, хотя в отцы годится и для общества, наверняка, гораздо больше пользы принес на своем посту. Но обязан поклоны отвешивать. И сам почтмейстер, хоть и командует полусотней работников, вынужден этому разряженному бревну кланяться. С зубовным скрежетом и вертя кукиш в кармане, без малейшей толики уважения, а все же придется. Тяжелая, хоть и незримая, десница всея имперской иерархии надавит на затылок в положенный час, тут уж никуда не денешься. А Мармеладов? Станет ли он кланяться высокому чину, задравшему нос? Сыщик не был вольнодумцем, разумеется, однако дутых авторитетов никогда не признавал. Такой не только проигнорирует поклон, но и отпустит пару язвительных замечаний или по-другому спесь собьет. Щелчок по задранному носу обеспечит, уж поверьте.

Другой вопрос: хорошо ли это? Империя всегда представлялась Мите пирамидой, построенной на манер карточного домика. В самом низу крестьяне, распласставшиеся на земле, да фабричные рабочие, сгорбленные под тяжким гнетом. На их спинах покоится вся кабинетная табель о рангах, непременно согнувшаяся в поклонах, соответственно занимаемому положению. Надобно это для того, чтоб конструкция имперская держалась прочно и основательно. Как древние атланты поднимали на плечах небосвод, так и русский народ каждодневно и ежечасно крепит государство своими поклонами. А если кто-то распрямился, встал во весь рост – зашатается пирамида, накренится угрожая падением. Армия и полиция тут же будут брошены на опасный участок, чтобы согнуть строптивца, а если потребуется – изъять и заменить на благонадежного. Мармеладов для людей, сидящих в самых верхних ярусах персона опасная. Скорее всего, приятель прав, предполагая, что главная цель тайной полиции – стравливать его с преступниками, выходящими за грань привычного. Людьми не менее опасными для шаткой конструкции, чем сам сыщик. И пока он побеждает большее зло, дают ему возможность жить спокойно. Не особенно кланяясь.

Окинув мысленным взором нарисованную картину с огромной, уходящей в облака, пирамидой, Митя вдруг почувствовал, как разум кольнула тревожная идея. А если кто-то умудрится всех крестьян и рабочих разом с колен поднять? Тогда ни полиция, ни армия, ни охранное отделение, – всеми силами объединяясь, и то не сумеют удержать империю. Рухнет карточный домик в одночасье…

Мармеладов же всю дорогу до кареты рассуждал о другом. Возбужденное состояние чуть притихло, однако же, никуда не ушло. Обдумывая ситуацию с точки зрения похитителя, он бормотал:

– Срочный вызов… Лекарство от кашля… Слюна Цербера…

Картинка сложилась и у самой кареты сыщик заторопился.

– Смертью Мисимова все не кончится, господа, – говорил он, стараясь не показать своего волнения, но на побледневшем лице читалась тревога. – Я почти убежден, что шпион решил убрать лишних свидетелей, то есть своих соучастников. Прямо сейчас доктор посещает их по очереди и заставляет выпить яду. Силой или хитростью. На его месте я бы поступил именно так. И если мы хотим помешать убийце, надо срочно ехать по ближайшему адресу. Возможно, удастся перехватить.

– Ох, только бы успеть! – пробормотал Митя.