— Спасибо, про этот молочный поезд мне известно все.

— Иду к Симмонсу сейчас же. Так что тебе не надо волноваться, старичок.

— Волноваться? — сказал Дадли. — Мне? Из-за чего бы я стал волноваться?

Бобби исчезла. Дадли отошел от окна. Из коридора донеслись отзвуки перешептывания. Кто-то легонько постучал в дверь. Дадли открыл ее и увидел на коврике посланницу. В глубине коридора маячил, тактично отступив на задний план, дворецкий Симмонс. Приклад ружья он приставил к ноге.

— Дадли, — прошептала мисс Уикхем, — у тебя с собой есть деньги?

— Да. Небольшая сумма.

— Пять фунтов? Для Симмонса.

В Дадли пробудился воинственный дух Финчей. Его кровь закипела.

— Ты хочешь сказать, что после всего этот типчик ждет от меня чаевых?

Он метнул через ее плечо яростный взгляд в человека позади ружья, который в ответ угодливо улыбнулся. Видимо, объяснения Бобби убедили Симмонса, что он был несправедлив к Дадли, поскольку его враждебность, столь заметная еще совсем недавно, теперь исчезла.

— Ну, видишь ли, — сказала Бобби, — бедняжка Симмонс беспокоится…

— Я рад, — сказал Дадли мстительно. — Особенно если беспокойство сведет его в могилу.

— Он боится, что мама рассердится на него, когда узнает, что ты уехал. Он не хочет лишиться места.

— Человек, который не хочет выбраться из такого места, последний осел.

— А потому на случай, если мама взбесится и уволит его за то, что он плохо тебя сторожил, он хочет получить что-нибудь на лапу. Для начала он запросил десятку, но я выторговала у него половину. Так что выкладывай, Дадли, милый, и начнем действовать.

Дадли достал пятифунтовую бумажку и проводил ее долгим тоскливым взглядом, исполненным любви и сожаления.

— Вот, бери, — сказал он. — Надеюсь, он потратит ее на алкогольные напитки, налижется до чертиков, споткнется и сломает себе шею.

— Спасибо, — сказала Бобби. — Он поставил еще одно малюсенькое условие, но тебе незачем беспокоиться.

— А какое?

— Да самое пустяковое. От тебя ничего не требуется. Так что можешь не беспокоиться. А теперь начинай завязывать узлы на простынях.

Дадли уставился на нее.

— Узлы? — переспросил он. — На простынях?

— Чтобы спуститься по ним.

Ведущим жизненным правилом Дадли было не прикасаться к своим волосам после того, как они были расчесаны, набрильянтинены и уложены в модный зачес ото лба, но в эту ужасную ночь все правила цивилизованной жизни полетели в тартарары. Он вцепился в свою шевелюру, забрал ее в горсть и закрутил. Только такой радикальный жест мог выразить всю глубину его чувств.

— Ты серьезно предлагаешь, чтобы я вылез в окно и ссыпался вниз по завязанным узлами простыням?

— Боюсь, что так. Симмонс настаивает.

— С какой стати?

— Ну…

Дадли застонал.

— Я знаю, — сказал он с горечью. — Он шлялся по киношкам. Вот так всегда. Предоставляешь дворецкому свободный вечер, а он шмыгает в кино и выходит оттуда в помутнении рассудка, воображая, будто играет звездную роль в каком-нибудь «Сжатом кулаке». Завязанные узлами простыни! — Такая буря чувств бушевала в Дадли, что у него чуть было не вырвалось: «Что за вздор!» — Да он просто слабоумный и несет чушь. Не будешь ли ты так добра объяснить мне, почему эта бедная глупая полоумная скотина не может просто выпустить меня через входную дверь, как человека и брата?

— Ну как ты не понимаешь! — рассудительно заметила мисс Уикхем. — А что он скажет маме? Ее же надо заставить поверить, будто ты сбежал, несмотря на его бдительность.

Вопреки своему умственному смятению Дадли не мог не признать — пусть смутно, — что в этих словах что-то было, и перестал возражать. Бобби кивнула ожидающему Симмонсу. Деньги перешли из рук в руки. Дворецкий мирно прошествовал в комнату, чтобы внести свою лепту в приготовления.

— Быть может, чуть потуже, сэр, — елейно посоветовал он, бросив критический взгляд на узлы Дадли. — Нельзя же допустить, чтобы вы упали и разбились, сэр. Ха-ха-ха!

— Вы сказали «ха-ха»? — осведомился Дадли бесцветным голосом.

— Я осмелился…

— Больше этого не делайте.

— Как вам угодно, сэр. — Дворецкий направился к окну и выглянул. — Боюсь, простыни не достанут до земли на несколько футов, сэр. Вам надо будет спрыгнуть.

— Но, — поспешно вмешалась Бобби, — внизу тебя ждет чудесная, мягонькая, пушистенькая клумба.

Только несколько минут спустя, когда он повис на нижнем конце простыни и наконец понудил себя разжать руки и достичь земли на манер парашютиста, чей парашют не раскрылся, Дадли обнаружил, что в своем описании местности мисс Уикхем допустила ошибку. Чудесная мягонькая клумба, о которой она говорила с таким девичьим энтузиазмом, бесспорно, его ждала, но Роберта не упомянула о том, что на этой клумбе произрастали кусты, крайне колючие по своей природе. И Дадли завершил свой стремительный полет падучей звезды как раз в одном из них. До этого мига он никак не предполагал, что какие-либо растения, кроме кактусов, могут обладать таким количеством и до такой степени острых шипов.

Кое-как он выпутался из веток и застыл в лунном свете, негромко произнося прочувствованный монолог. Из окна над ним высунулась голова.

— Вы не ушиблись, сэр? — осведомился голос Симмонса.

Дадли не ответил и зашагал прочь со всем тем достоинством, на которое способен человек с кожей, проколотой в сотне мест.

Он вышел на подъездную аллею и захромал по ней к воротам, которые позволяли достичь дороги, которая позволяла достичь станции, которая позволяла достичь молочного поезда, который позволял достичь Лондона, и тут безмолвие ночи внезапно разорвал грохот выстрела. Нечто несравненно более болезненное, чем все недавно вонзившиеся в него шипы, поразило его в мясистую часть левой ноги. И это нечто, словно бы раскаленное добела, чудеснейшим образом преобразило Дадли. До этой секунды он еле брел по дороге, совсем разбитый, апатичный ко всему человек. Теперь же он словно воспрял духом. Испустив один-единственный пронзительный вопль, он побил рекорд прыжков в длину с места для любителей и явно вознамерился поставить новый рекорд в забеге на стометровку для профессионалов.

Телефон у кровати Дадли звенел довольно долго, прежде чем он все-таки проснулся. Вернувшись в свою квартиру на Джермин-стрит незадолго до семи часов утра, он утолил голод обильным завтраком, а затем со стоном юркнул под одеяло. Теперь же, как ему сказал быстрый взгляд на часы, стрелки приближались к пяти вечера.

— Алло? — прохрипел он.

— Дадли?

Еще сутки назад этот голос вызвал бы у нашего молодого человека судороги восторга. Еще сутки назад, услышав этот голос в телефонной трубке, он завизжал бы от восхищения. Но, услышав его теперь, он только нахмурился. Сердце под ярко-розовой пижамой было мертво.

— Да? — сказал он холодно.

— Ах, Дадли, — промурлыкала мисс Уикхем, — с тобой все хорошо?

— Настолько хорошо, — ответил мистер Финч совсем уж ледяным тоном, — насколько хорошо чувствует себя человек, чьи волосы побелели до самых корней, кого морили голодом и выкидывали из окон в кусты с шестидюймовыми шипами, а также стирали в порошок, превращали в фарш и поражали свинцом в мясистую часть ноги…

Огорченное восклицание прервало этот поток красноречия:

— Ах, Дадли, но он же в тебя не попал?

— Он в меня попал.

— Он же обещал, что не будет в тебя целиться.

— Ну, в следующий раз, когда он начнет палить по вашим гостям, скажите ему, чтобы целился, и хорошенько! Тогда у них, возможно, будет шанс остаться невредимыми.

— Могу ли я чем-нибудь помочь?

— Нет, спасибо. Разве что доставить мне голову этого типчика на подносе.

— Он настоял на одном выстреле. То условие, о котором я упомянула. Ты помнишь?

— Я помню. Самое пустяковое условие, из-за которого я не должен беспокоиться.

— Чтобы окончательно убедить маму.

— Надеюсь, ваша матушка осталась довольна? — вежливо осведомился Дадли.