Друг его задумался.

 — Вот, эти лорды, — начал он. — Идут, понимаешь, обедать.

 — Ну?

 — У сэра, скажем, сестра, а у пэра — младший сын. Кто раньше за стол сядет?

 — Раньше? — уточнил второй, выпив еще гремучей смеси. — Я так полагаю, кто шустрей. Коту ясно.

 Первый вор поднял брови.

 — Эрнст, — сказал он, — ты прям какой-то темный. Прям как будто в обществе не бывал.

 Второй вор вспыхнул. Нависло молчание. Первый вор ел, второй смотрел на него, дожидаясь удобного случая. Он его дождался.

 — Гарольд! — сказал он.

 — Не чавкай.

 — Чего-чего?

 — Не чавкай.

 — Кто это чавкает?

 — Ты.

 — Я?

 — Ну!

 — Чавкаю?

 — Одно слово — свинья, — подытожил Эрнст. — Пэры! Сэры! Сестры, понимаешь, всякие. А я зато не чавкаю.

 И наглядности ради впился в баранью ногу.

 Этого Гарольд не вынес. Ловко схватив бутылку, он ударил Эрнста по голове.

 Осберт прикрылся гардиной. Он понимал, что за такое зрелище многие заплатили бы, но вполне удовольствовался звуками. Судя по ним, борцы лупили друг друга всем, что было в комнате, кроме обоев и буфета.

 Потом, после страшного треска, наступила тишина.

 Осберт выглянул не сразу. Первый взгляд явил ему что-то вроде оргий из исторического фильма. Не хватало только приятных с виду, но не совсем одетых девиц.

 Он вылез из укрытия. Вор по имени Гарольд лежал частично в камине, вор по имени Эрнст лежал под столом. Они очень изменились. Если, что вполне вероятно, полиция знала их с виду, ей предстоял нелегкий труд.

 Мысль эта разбудила в Осберте гражданские чувства. Он позвонил в ближайший участок и узнал, что служители закона прибудут, чтобы забрать останки. Почувствовав, что надо бы вдохнуть свежего воздуха, он вышел — и тут же ощутил на плече чью-то тяжелую руку.

 — Добрый вечер, — сказал голос Бреддока. — Есть разговор.

 Осберт с удивлением заметил, что ничуть не боится. Все относительно в нашем мире. После встречи с Эрнстом и Гарольдом всякие Бреддоки — вроде кроликов.

 — А, Бэши! — сказал мой племянник.

 В эту минуту перед домом остановился фургон и из него полезли полисмены.

 — Мистер Маллинер? — спросил сержант. Осберт радушно его приветствовал.

 — Просим, просим! — сказал он. — Они в столовой. Кажется, я немного увлекся. Не вызвать ли врача?

 — Сами напросились, — сказал сержант.

 — И то правда, — согласился Осберт.

 Бреддок слушал эту беседу с некоторым удивлением.

 — А что тут у вас?

 — Ах, вы еще не ушли?

 — Нет, не ушел.

 — Хотите со мной поговорить?

 — Да, хотелось бы.

 — Сейчас, сейчас, сию минуту. Вот управимся — и я ваш. Ко мне, знаете ли, забрались воры.

 — Кто-кто? — спросил Бреддок, но сразу же увидел, как два полисмена несут Гарольда, а еще два — Эрнста. Сержант, замыкавший шествие, покачал головой.

 — Да, сэр, — сказал он, — так и прикончить недолго. Вы уж поосторожней… Сами виноваты, нет спора, но тоже люди.

 — Вероятно, я вышел из себя, — признался Осберт. — Бывает со мной, бывает… До свиданья, сержант, спасибо. Ну Бэш, я к вашим услугам.

 Бреддок замялся. Лицо его, бледное в свете фонаря, стало в передней зеленоватым.

 — Так о чем вы хотели поговорить? — осведомился Осберт.

 Гость что-то проглотил два раза подряд.

 — Увидел, знаете, в газете про вашу помолвку, — объяснил он. — Решил спросить, какой вам сделать подарок.

 — Спасибо, мой дорогой.

 — А то все дарят одно и то же.

 — Верно, верно. Ну, что ж, обсудим.

 — Нет, я спешу. Лучше вы мне напишите до востребования: Африка, Конго, Бонго. Я как раз туда еду.

 — Ладно, — согласился Осберт. — Какие у вас странные ботинки!

 — Мозоли замучили.

 — А шипы зачем?

 — Уменьшают давление стопы.

 — А, ясно! Спокойной ночи, Бэш.

 — Спокойной ночи.

 — Всего вам хорошего.

 — И вам! И вам! — воскликнул Бреддок.

 Еще одно воскресенье продвигалось к концу, когда мистер Маллинер пришел в «Привал рыболова» не в своей фетровой шляпе, а в блестящем цилиндре. Сопоставив это с черным костюмом и с благоговейным тоном, каким он заказывал виски, я вывел, что он побывал в церкви.

 — Хорошая проповедь? — спросил я.

 — Неплохая. Говорил новый священник. Ничего, приятный.

 — Кстати, о священниках, — сказал я. — Что было дальше с вашим племянником, о котором вы рассказывали?

 — С Августином?

 — С тем, который принимал «Эй, смелей!».

 — Это — Августин. Я рад, нет — я тронут, что вы запомнили мою немудреную повесть. Мир себялюбив, нелегко найти хорошего слушателя. Так на чем мы остановились?

 — Он стал секретарем епископа и переехал к нему.

 — Ах, да! Что ж, перенесемся на шесть месяцев.

 Добрый епископ Стортфордский (сказал мистер Маллинер) обычно начинал день в веселом, радостном духе. Входя в кабинет, он улыбался, если не напевал псалом; но в это утро мы заметили бы в нем какую-то мрачность. Подойдя к дверям, он помешкал и, с трудом решившись, взялся за ручку.

 — Здравствуйте, мой дорогой, — сказал он как-то смущенно.

 Августин приветливо посмотрел на него из-за кучи писем.

 — Привет, епиша! Как прострел?

 — Боли гораздо меньше, спасибо. В сущности, их почти нет. Это — от погоды. Вот, зима уже прошла, дождь миновал, перестал. Песнь Песней, 2, II.

 — И слава Богу, — откликнулся Августин. — Письма неинтересные. Викарий святого Беовульфа[87] спрашивает насчет ладана.

 — Напишите, не стоит.

 — Хорошо.

 Епископ смущенно потирал подбородок.

 — Маллинер, — сказал он.

 — Да?

 — Вот вы говорите, «викарий». Естественно, я вспомнил о вчерашней нашей беседе… насчет места в Стипл Маммери.

 — Да? — повторил Августин. — Ну, и как же? Епископ скривился от горя.

 — Мой дорогой, — проговорил он, — вы знаете, как я вас люблю. Сам по себе я непременно отдал бы место вам. Но возникли непредвиденные сложности. Жена сказала, чтобы я назначил туда ее кузена. Он, — горько добавил епископ, — блеет, как овца, и не отличит стихаря от алтарной занавески.

 Августин испытал естественную боль, но он был Маллинер, а значит — умел проигрывать.

 — Ну и ладно, епиша, — сердечно заметил он. — Ничего, перебьемся.

 — Сами понимаете, — сказал епископ, проверив, закрыта ли дверь, — непрестанная капель в дождливый день и сварливая жена — равны. Притчи, 27, 15.

 — Вот именно. Лучше жить в углу на кровле, чем со сварливою женой в пространном доме. Там же, 21,4.

 — Как вы меня понимаете, Маллинер!

 — Что ж, — сказал Августин, — вот важное письмо. От какого-то Тревора Энтвистла.

 — Да? Мы с ним вместе учились. Сейчас он директор нашей школы, Харчестера. Что же он пишет?

 — Приглашает на открытие статуи лорда Хемела оф Хемстед.

 — Тоже из нашей школы. Мы его звали Туша.

 — Есть постскриптум: «Осталось бутылок десять старого портвейна».

 Епископ поджал губы.

 — Старый хрыч… то есть преподобный Тревор Энтвистл зря думает, что меня пленят столь мирские соображения. Но друг — это друг. Мы едем.

 — Мы?

 — Я без вас не обойдусь. Школа вам понравится. Прекрасное здание, построено при Генрихе VII.

 — Знаю, знаю. У меня там брат учится.

 — Вот как? Ах ты, Господи! Я там не был лет двадцать. Да, Маллинер, чего бы мы в жизни ни достигли, любовь к своей школе не проходит. Alma mater, мой дорогой, нежная мать…

 — Еще бы!

 — Мы стареем, мой дорогой, и нам не вернуть былой беспечности. Жизнь нелегка. Тогда, в отрочестве, мы не знали тягот. Нам не приходилось разочаровывать друзей.

 — Да бросьте, епиша! Бросьте и плюньте. Я весел, как всегда.

 Епископ вздохнул.

 — Хотел бы я быть таким веселым! Как вам это удается?