Он стоял передо мной в своей голубоватой пижаме, со слипшимися волосами, как измордованный боксер в открытой позиции.
— О’кей, — сказал я. — Будь здоров!
Я вышел из этого отвратного здания среди проклятой зелени и пошел к вонючему паркингу.
Сел в машину.
Сидел и смотрел на стену, рядом с которой припарковался.
* * *
Город дышал под полуденным солнцем.
Он пытался казаться более оживленным, чем есть. Стремился выглядеть по-европейски, одевался в самые модные тряпки дорогих брендов. Хотел быть красивым, в темных очках, за чашечкой кофе, с журналом в руках. Смысл ему придавали девицы из маркетинговых агентств, городские болтуны и безработные пресс-атташе, разные варианты маркатовичей, литературные редакторы, которые потихоньку забывают Крлежу, сценаристы отечественного ситкома… Он был полон планов и будущих интриг.
Первым делом я поискал сегодняшние газеты.
Геповский «Ежедневник» пользовался большим спросом. Я нашел его только в четвертом киоске.
Ясное дело, такому успеху способствовала первая же страница с сенсационным заголовком: «АЛЬ-КАИДА» МОЛЧИТ О СУДЬБЕ ХОРВАТСКОГО ЖУРНАЛИСТА. Тут же была фотография Бориса и подзаголовок: «Бориса Галеку, работодатели которого скрывали его исчезновение, в последний раз видели в Багдаде шесть дней назад».
Итак, шоу продолжается. Как это им удалось связать с этим «Аль-Каиду»?
Стоя перед киоском, я открыл вторую страницу «Ежедневника». Внизу, в углу, рядом с главным текстом был ещё один, небольшой, взятый в рамку, под заголовком СЕМЕЙНАЯ ИСТОРИЯ. Там было написано, что Бориса послал в Иран его родственник, редактор ПЕГа, «что достаточно ясно свидетельствует о принципах, которыми руководствуется этот издательский дом». Они не упоминали моего имени, а трактовали меня, скорее, как метафору извращения, из чего было ясно, что мои пять минут славы прошли. Милке было уделено больше внимания: фотография и похвала её боевому духу. «Мать, которая разоблачила могущественный издательский дом» — гласила подпись под фотографией.
Я принял это относительно спокойно, как бывает, когда зубной врач ковыряется у тебя во рту после того, как уже сделал анестезию. Я вздохнул и поднял голову: городские фасады, окна, рекламные стенды… Всё выглядело как на фотографии.
Я сел за столик перед кофейней на площади, среди старушек с великолепными прическами, которые являли собой остатки империи Габсбургов. Заходить в кофейню мне не хотелось, вдруг столкнусь с кем-нибудь из знакомых. Я нацепил темные очки. С сегодняшнего дня и далее я буду камуфлироваться в стиле старушек и остатков прежних режимов, подумал я.
Мне принесли макиато и маленькую шоколадку.
Я взялся за газету — посмотреть, как именно «Аль-Каида» молчит о судьбе хорватского журналиста. Было ясно, что сначала они придумали название, а только потом текст. Хотели любой ценой вставить «Аль-Каиду» в заголовок и додумались: послали запрос о Борисе на главные веб-сайты, связанные, как считалось, с этой организацией. И не получили ответа. А это значит, что «Аль-Каида» молчит.
Я читал это, скривив губы, и выглядел как человек, смеющийся шутке зубного врача. Это была обычная для посткоммунистической свободы печати конструкция. Текст следует базировать на неправильной предпосылке, которую вообще не подвергаешь сомнению, после чего любой бред выглядит логично. Текст о Борисе и «Аль-Каиде» был основан на явно неправильной предпосылке: он вообще не подвергал сомнению глобальную важность моего родственника. Геповцы считали общеизвестным, что Борис — это фигура мирового значения. Несомненно ожидалось, что из-за моего родственника Усама бен Ладен выйдет из пещеры и обратится ко всей планете.
Но геповцы всё-таки не настолько наивны — публике они дарили лишь иллюзию, которую она хотела. Борис превратился в нашего национального представителя в глобальном спектакле, и мы хотели, чтобы он выглядел важной особой, чтобы важными выглядели и мы. Геповцы заигрывали с нарциссизмом нации, подкармливали наше желание быть частью общемировых событий, пусть даже в качестве придуманной мишени «Аль-Каиды». Мы хотели, чтобы мир воспринимал нас, или хотя бы мы сами считали себя, главными героями — и всё это по инструкциям Ичо Камеры!
Черт побери, вот кого мне нужно было послать в Ирак, подумал я. Он, Ичо, наш настоящий представитель. Он бы пробился даже к камерам CNN. По крайней мере, махнул бы нам рукой. Да что говорить, он бы и с «Аль-Каидой» связался, если нужно, подкупил бы, чтобы они его похитили! Он бы нас не подвел.
А Борис? Мне было страшно от предположений, которые лезли голову. Что если родственник добрался до героина, который производят афганские талибы? Что если его в конце концов найдут в какой-нибудь багдадской ванной комнате, и окажется, что у него передоз?
Лучше об этом не думать. А самое лучшее пока молчать, как «Аль-Каида», и с чашечкой кофе читать газету перед кафе на площади, незаметно, как один из многих. Я огляделся вокруг — на столиках и тут и там была эта газета. «АЛЬ-КАИДА» МОЛЧИТ О СУДЬБЕ ХОРВАТСКОГО ЖУРНАЛИСТА — пестрело повсюду.
Люди покупали эту бредятину. Такое раздувание собственной важности импонировало народу, рождало у него чувство достоинства. Такое случалось постоянно. У маленькой страны почти каждый заголовок слишком раздут. Должно быть, раздувание и помогло нам удержаться на плаву. В любом случае все газеты и журналы разорились бы, будь они реалистичны. А так приходится обойти три киоска, чтобы найти только в четвертом. Геповцы своё дело знали. Технически они не лгали. «Аль-Каида» молчит…
Смотришь на этот безумный заголовок и впадаешь в ступор.
Я видел газеты на столах и пытался защититься от мысли, что на самом деле всё это — дело моих рук. Звучит дико, но это настолько очевидно, что опровергнуть невозможно.
Очевидно, что я оказался в центре этого безумия. Очевидно и то, что я безнадежно запутался в этой глупости, которую теперь не распутать.
В сущности — я попытался быть искренним с самим собой — это ощущение возникло у меня давно. Я с ним живу и пытаюсь его от себя оттолкнуть, но… Это так — всё безнадежно запутано. И давно… Когда изо дня в день видишь безумные заголовки, ты больше не можешь думать ни о чём, подумал я. Ты сам становишься чем-то этим же. Ты внутри. Идиотские заголовки, аморальные моральные дискуссии, психопаты в новостях, народ, который жаждет лжи, люди, которые рыщут в поисках событий, которые их комментируют с раннего утра, массы, которые, напичканные этими словами, ничего не видят вокруг себя, всеобщее talk show, фрустрации, которые превращаются в мораль, безумные обложки журналов… Каждый день, уже годами, эта бессмыслица накапливается в языке, на котором я думаю. Со временем это становится нормой, основанной на неправильных предпосылках. Трудно в целом что-то выразить, когда нечто совершенно неправильное превращается в общепринятое. То, что подразумевается, абсолютно неправильно, и ты не можешь ни о чём ничего сказать. Всё сразу начинает идти в неправильном направлении. Стоит попытаться что-то сказать, и сразу чувствуешь это. Просто видишь, что всё идет не туда. Весь язык становится неправильным. Его полностью захватили глупость и ложь, они занимаются его организацией, они всё наполняют каким-то значением. Это их язык.
Мне уже совершенно ясно, что мою историю понять невозможно, она наполнилась глупостями и безумием с самого начала, даже ещё до начала. Но я согласился на эту игру. Отвечал на звонки по телефону. Играл свою роль. Соучаствовал в этом языке, и он меня возвращает к себе, где я барахтаюсь, пытаясь… Мою историю невозможно понять, потому что она произошла на этом языке, мне это совершенно ясно, но мне это ужасно мешает. Мешает, когда я говорю, мешает, когда думаю, мешает мне существовать.
Я смотрел вокруг: эта освещенная солнцем площадь, всадник, выхвативший свою саблю, все эти люди, которые куда-то идут, все эти люди, которые говорят.
