* * *
Главный ещё некоторое время смотрел на текст, склонив голову над экраном.
— Что это? — спросил он тихо, не поднимая головы.
Я сказал: — Ну, это… его репортаж.
Он поднял голову: — Да, но что это такое?
— Не знаю… — сказал я осторожно, — что ты под этим имеешь в виду…
Он посмотрел на меня. Глаза его заблестели пониманием, и он сказал: — Теперь мне ясно, ты скрываешь, что порекомендовал сумасшедшего?
— Он не был сумасшедшим, — сказал я.
— А сейчас он сумасшедший?
— Я всё время пытаюсь это понять, — сказал я искренне. Главный облокотился о стол, сжав ладонями виски.
— А он участвовал в войне здесь, у нас?
— Ага.
— Так это какой-то ПТС, — сказал Главный, глядя перед собой.
Неуверенным тоном, как бы надеясь, что я его опровергну, он спросил: — Попал в Ирак, и у него всё началось снова?
В горле у меня стоял комок, я повернулся к окну.
Это я послал его туда. Он смотрел на меня так, будто я ему что-то должен… Типа, у меня всё в полном порядке, а ему плохо. И это заставляет тебя считать, что ты должен что-то придумать… А сам думаешь, как он артистично всё подает, чтобы тебя шантажировать… И в голову не пришло… что его действительно что-то мучает. Этот синдром.
Но сейчас мне этого говорить не следовало.
Будь трезв. Проанализируй факты. Займи оборону.
Я оглянулся. Главный смотрел на меня. Я — на него. Он показался мне очень далеким, словно нас разделяет нечто большее, чем пространство.
Я прочистил горло.
— Может, синдром его и мучает. Но если бы он совсем слетел с катушек, то там бы так долго не выдержал. Не добрался бы до Багдада.
— Но он же не посылал такую хрень с самого начала?
— Посылал.
— Да? — Он посмотрел на меня испуганно, будто спрашивая: где конец новым признаниям?
— Я покрывал его… Потому что его рекомендовал. Я все его тексты переписывал заново.
Главный схватился за виски.
И опять взорвался: — Почему ты мне не сказал?! Ты должен был сказать! Ты всё просрал! И ещё как! Ты за это заплатишь!
Тут он, похоже, понял, что я всё еще нужен ему и добавил: — Ладно, об этом после!
Я продолжал: — Он нигде не пишет, что у него не работает спутниковый телефон, при этом он со мной не связывается. Подумай, почему… Он ведет какую-то игру. Я целыми днями изучаю его тексты. И мне кажется, что он хочет выглядеть более чокнутым, чем на самом деле. Когда я с ним первый раз встретился, он показал мне какую-то прозу. Это была та же песня.
— Пэтээсовская проза, — вздохнул Перо Главный. — Сейчас пэтээсовская проза станет темой дня, какая прелесть.
Потом вернулся к теме: — Мы не можем это опубликовать!
— Хм, — я соображал, что бы мне сказать.
— Мы должны опубликовать доказательство, что он с нами связывался… А так не пойдет… Это будет выглядеть подтверждением… — он по-прежнему смотрел прямо перед собой. — Есть у тебя ещё что-то из присланного, что сгодится для этого номера?
— Есть, но там всё одно и то же.
— Дай посмотреть.
* * *
У амеров, как говорят, есть ДНК Саддама, мы знаем, что такое бывает, из сериалов, следователи работают как маньяки, а это лучше, чем «Династия», тут есть нефть, из самолета виден дворец, в котором живет семья, которую можно идентифицировать с помощью Y-хромосомы и митохондриальной ДНК, ввиду того что хромосома сына на 99,9 процентов такая же, как у отца, то если под развалинами дворца найдут останки трех трупов, у которых такая же Y-хромосома, велика вероятность, что это будут останки Саддама и его сыновей, а для того, чтобы эксперты смогли сказать, какие из них останки сыновей, а какие Саддамовы, им придется применить другой метод, речь идет о митохондриальной ДНК, которую на профессиональном жаргоне принято называть Евангелием от Евы, так как каждый человек носит в себе материнскую митохондриальную ДНК, так что у сыновей Саддама должна быть такая же митохондриальная ДНК, как и у их матери Саджиды, которую сын Удей позволил убить в 2000 году нашей эры, чуть позже мы, исторически последовательно, направились к президентскому кварталу, где на перекрестках был растоплен асфальт, сломаны фонарные столбы, на тротуаре попадались трупы, а потом стало видно огромное здание цвета песка, нас сопровождали двое из 2-й пехотной дивизии, в огромных залах для заседаний нет электричества, люстры из жемчуга вместе с грудами материалов на полу ждут реставраторов и адаптации, нас предупреждают, чтобы мы не поднимались на второй этаж, который еще не проверен на мины, рядом с дворцом так называемый Майами, здание с несколькими куполами, садом, бассейнами и барными стойками, сейчас здесь один американский отряд, запыленные солдаты сидят возле бассейна с застоявшейся водой, здесь еще и один морской пехотинец, наш человек, из Лики, переселился оттуда лет десять назад, потому что он из смешанного брака, ему было некуда деваться, кроме как в Америку, и сейчас он американец, его зовут Пит, мне он сказал, ему там хорошо так, что лучше не бывает, зарплата, сказал, европейская, и спросил, как у нас, и еще спросил, какая у меня марка машины и не знаком ли я с неким Каракашем, с которым он учился в одном классе, а потом тот тоже стал журналистом…
Короче, возьмем ДНК Саддама, покопаемся в ней и узнаем, жив он или мертв. Это как и всегда — главный вопрос. Когда у тебя с кем-то какое-то дело, прежде всего проверь, жив он или мертв, и только потом вступай с ним в контакт, чтобы не мучиться без всякого смысла, как я, когда стою возле этого бассейна, на месте, где умер мой старик, где его под жарким солнцем свалил инфаркт, и разговариваю с ним, в мыслях и без мыслей, весь этот арабский звенит у меня в голове годами, вот я и вернулся на то место, возле бассейна, где разыскивают ДНК диктатора и ДНК его сына Удея, и митохондриальную ДНК матери Саджиды, а хрена их найдешь, это как поиски в тине, я тону в этом распаде всего, в этом арабском, все эти дни, тону, в центре этой войны, в этой всемирной толкотне, в этой душе, в ничём.
* * *
— Это мы опубликовать не можем, — сказал Главный.
Сам знаю, подумал я. Я бы и не подделывал его тексты, если бы их можно было печатать. Теперь тебе ясно, каково мне было… Ну вот… а сейчас возьми и придумай как быть, если ты умный…
— Какого хрена мне с этим делать? — продолжил он.
Я посмотрел на него сочувственно, будто хотел сказать: решения здесь принимаю не я.
Теперь, вглядываясь в глубину проблемы, замолчал даже Перо.
Сейчас он листал какие-то наши старые номера, в которых под фотографиями Бориса были мои тексты.
Углубился в чтение.
— Я смотрю, — сказал он, — у тебя это действительно хорошо получается…
Несмотря на всё, что было, он посмотрел на меня с неким уважением: так, как смотрят на вора, который может открыть любой замок.
— Да ну, ерунда, — пробормотал я.
Он после этого как-то болезненно улыбнулся и глянул на меня так, как будто мы с ним вместе перешли какую-то границу.
— Смотри, — сказал он, — когда тип вернется, окруженный всей этой медиашумихой… Он станет звездой журналистики…
Я задумался над этим, потом сказал: — Всё может быть.
— Знаешь, я тут кое-что подумал. Он ведь не будет заинтересован рассказывать о том, что мы его не публиковали, верно? В таком случае он был бы обычным лузером, а не журналистом, на поиски которого бросилась вся страна, — тут он замолчал, а потом добавил: — А если он не вернется, тоже не расскажет…
Должно быть, он заметил, что я слушаю его с траурным выражением лица, и сказал: — Ну, это я так, мысли вслух…
— Ага.
— Но мы должны просчитать все варианты, — сказал он. И пожал плечами, как бы сдаваясь: — Если принять в расчет всё, нам ничто не мешает продолжить… Смотри, у него везде есть хоть какие-то сведения… Добавить чуток чего-нибудь откуда-нибудь… Обработать это и сделать нормальные выводы, нормальный тон, понимаешь… Знаешь что… Давай-ка ты сделай хороший, нормальный текст.
