— Спасибо, ничего не нужно, — бормочет Лео.

— Как дела в школе? — интересуется отец.

— Нормально. — Лео вилкой разламывает фрикадельки на еще более мелкие кусочки, есть которые она тоже не будет.

Лео лукавит: в целом учебный год начался неплохо, но, как и предупреждал Ист, от многого ее воротило с души. Само собой, в школьных коридорах все так и пялились на нее — ждали, что она вдруг разрыдается, что ли? Лео понятия не имела.

Открытку с соболезнованиями ее семье, подписанную всеми учителями, Лео швырнула в шкафчик, не читая, а математичка миссис Пфафф («На каждое A я ставлю три F[16] — легко запомнить, прямо как буквы в моей фамилии!») задержала ее после урока и вложила ей в ладонь какую-то холодную металлическую штучку. «Мне подарили это много лет назад, когда умерла моя мать, — сказала она, стоя почти вплотную к ней, и от этой близости Лео стало ужасно неловко, даже хуже, чем в тот раз, когда они с Ниной покупали в аптеке тампоны и в очереди за ними стояла завучиха, которая тоже пришла за тампонами, а Нина после покупки помахала своей коробочкой и громко воскликнула: „Представьте себе, заливает!“ — Эта вещица принесла мне большое утешение», — прибавила миссис Пфафф и похлопала Лео по руке. Лео опустила глаза: на ладони лежал латунный символ бесконечности, потускневший и испещренный пятнами от времени. По крайней мере, тогда Лео успела добежать до туалета, прежде чем разреветься.

Ничего этого Лео не рассказывает, ограничивается общими фразами — типа, в школе все нормально, и да, все к ней очень добры, — после чего они с отцом и Стефани с мучительным старанием беседуют обо всем на свете, упорно избегая лишь одного факта — того, что за столом, рассчитанным на четверых, сидят трое. После ужина Лео предлагает помочь с посудой, но отец отвечает:

— Давай-ка лучше прокатимся, купим мороженого.

В итоге они сидят в машине на парковке перед «Молочной королевой», сияние неоновой вывески отражается от капота, а Лео с отцом едят выбранное по вкусу мороженое: он — пломбир с драже «эмэндэмс», она — сливочное со вкусом клубничного чизкейка. В память о сестре Лео хотела заказать любимый Нинин сорт, с молочным шоколадом и арахисовой пастой, но затем решила, что это нехорошо, едва ли не оскорбительно по отношению к Нине.

— Ну, — произносит отец, а Лео неожиданно ощущает резкий приступ головной боли и не может понять: это от мороженого или от чего-то другого? — Как дела, малыш?

Лео пожимает плечами:

— Не знаю, как ответить на этот вопрос.

— Ладно, спрошу еще: как там твоя старушка-мама?

— То же самое — не знаю, что ответить.

Отец молчит, невысказанные слова повисают в воздухе, потом он тихо произносит:

— Я волнуюсь за вас обеих.

Мог бы и не говорить. Лео и сама волнуется за них обеих. Мама взяла на работе отпуск без содержания и бродила по дому в черных спортивных штанах, часами смотрела телеканал о доме, ремонте и дизайне интерьера — передачи о чудесных переделках, когда в квартире меньше чем за час исправляют все, сделанное неправильно. Волосы сосульками свисали маме на лицо, темные усталые глаза ввалились. Иногда Лео садилась смотреть телевизор вместе с ней; иногда мама ее обнимала, а иногда — нет. И неизвестно еще, что хуже.

— Мама просто грустная, — говорит Лео, — вот и все. Когда-нибудь это пройдет.

Отец кивает, всем своим видом говоря: «Я с тобой не согласен, но сейчас выступаю в роли активного слушателя, как рекомендовали в подкасте про воспитание подростков». Откусив мороженое, он произносит:

— Я тут подумал, может, ты захочешь поговорить с кем-то еще помимо старика-отца…

Лео проглатывает раздражение, которое вызывает у нее его делано-непринужденный тон. Да просто скажи, чего ты от меня хочешь, хочется крикнуть ей, прояви, блин, себя родителем! Но вместо этого она пожимает плечами:

— Я и так говорю. — Если она и приврала, то самую малость.

— Правда? — удивляется отец. — С кем, например? С мистером Носком?

Лео закатывает глаза, ей почему-то обидно за плюшевого медведя.

— Меня попросили рассказать о Нине на общешкольном собрании, которое будет на следующей неделе. Я буду говорить сразу с кучей народа.

— В самом деле? — приподнимает брови отец. — А кто попросил?

— Директриса. — Сегодня утром миз Хенкс действительно выловила Лео в коридоре и сообщила, что в школе хотят почтить память Нины. «Ее у нас очень любили, — сказала она, и глаза ее увлажнились. Почти испугавшись, что директриса перед ней заплачет, Лео отвела взгляд. — Кроме того, мы попросили Иста подготовить видеоролик о Нине», — добавила миз Хенкс, как будто это должно было подсластить сделку или, напротив, пристыдить Лео, если бы она, в отличие от Иста, отказалась участвовать в мероприятии.

— И что ты ответила? — спрашивает отец.

— Согласилась. — Лео подозревает, что отныне каждая порция мороженого со вкусом клубничного чизкейка будет стойко напоминать ей об этом разговоре.

— Это здорово, детка, но я имел в виду поговорить по-настоящему.

— Мне есть с кем поговорить по-настоящему. Ист. Я говорю с Истом.

Как только эти слова слетают с ее губ, в голове раздается голос Нины: Лео, ты идиотка?

— Вот как? — Теперь отец удивлен всерьез. — И когда же ты с ним говорила?

Лео пытается выиграть время, зачерпывая полную ложку мороженого.

— На днях, вечером. Перед началом учебного года. Ты что, злишься?

— Нет, что ты. Просто я не знал, что вы с ним…

— Все совсем не так! — Лео чувствует, что начинает краснеть, вспоминает пахнущую чистотой рубашку Иста. После похорон она выбросила свое платье. А Ист, он выбросил рубашку — ту, что вся промокла от ее слез? — Боже, пап. Между нами и близко ничего такого. Он мой друг, он — парень… был парнем Нины.

— Ли, я сейчас о другом. — Этот его покровительственно-заботливый тон неизменно приводил Нину в тихое бешенство, однако на Лео он действует, ее смущение проходит. — Я просто не знал, что вы общаетесь. Все в порядке, я рад, что вам есть о чем поговорить.

Лео тоже рада. Только ты понимаешь.

— Ну, если захочешь поговорить еще с кем-нибудь, кроме Иста и мистера Носка, дай знать, ладно? — Отец набирает полную грудь воздуха. — И еще. Мы со Стефани хотели предложить тебе пожить у нас и…

— Нет. — Лео сама не ожидала от себя такой резкости. — Нет. Я должна быть с мамой.

— Ли, милая…

— Пап, причина не только в маме. — Лео колеблется, подтаявшее мороженое переливается через край стаканчика и капает ей на руку. Глядя на капли, Лео старается подобрать правильные слова. По этой части всегда была хороша Нина — она-то умела вставить нужную фразу в нужное время. А Лео вообще не разговаривала до двух лет. А зачем? За нее прекрасно говорила четырехлетняя Нина. — Нина не в твоем доме, — тихо произносит она. — А в мамином. Я должна быть там, где Нина. Где она была. Без разницы.

Взгляд отца темнеет, наливается печалью, совсем как у мамы, когда ведущие шоу о домашнем ремонте показывают радостной семье их обновленное жилище, и Лео сразу становится паршиво.

— Прости, — говорит она. — Я, кажется, испачкала мороженым все сиденье.

— Ничего страшного, — отмахивается отец, но все-таки протягивает ей салфетку. — И… я тебя понимаю, правда. — К тому времени, когда он решается продолжить, в очереди перед ними успевают обслужить две легковушки и один минивэн. — Просто… — Он прокашливается, Лео поглядывает на него искоса, словно посмотреть отцу в глаза ей не хватает мужества. Если только он сейчас скажет, что ему одиноко, что она ему нужна, она сломается под грузом его тоски. Ей бы очки, такие, в которых они наблюдали прошлое солнечное затмение, средство защиты от слепящей боли раскаленного добела чужого горя. — Просто я не хочу, чтобы ты думала… — он снова прочищает горло, — что я не горюю. Я думаю о Нине каждый день, каждую минуту. Иногда мне даже кажется, что я ее слышу, представляешь? — Лео представляет. — Знаешь, когда она родилась, я сам не мог поверить, насколько мне повезло, а теперь понимаю, что мне действительно повезло быть с ней так долго. — По щеке отца ползет слезинка, и Лео возвращает ему липкую салфетку. Им причиталось больше везения.