— Знаю, — шепчет Лео, и это действительно так. Мамины глаза полны боли, и Лео жалеет, что тогда не сдержалась и выплеснула все свои чувства.

— Когда той ночью я приехала в больницу, мне было известно лишь, что вы обе попали в аварию, и я не знала… Я думала… — Мама часто-часто моргает и отворачивается в сторону, закусив губу. Лео ни разу не задумывалась, каким образом мама узнала об аварии, как в панике помчалась в больницу. Голова Лео пухнет от собственных тяжких мыслей, обрывков воспоминаний, которые, словно вспышка, будят ее среди ночи, вырывают из сна и грез, однако сейчас, сидя за столом вдвоем с мамой, она вдруг сознает, что та ночь отпечаталась в памяти каждой по-разному. — Не представляю, что бы со мной было, если бы я потеряла вас обеих, — наконец произносит мама, и Лео опускает взгляд на руки, не находя сил смотреть ей в лицо. — Нина была… и есть моя дочь. Как и ты. Прости, что в этой ситуации я оказалась плохой матерью.

— Ничего и не плохой, — спорит Лео. — В такой ситуации вообще сложно быть хорошей, согласна?

В ответ мама грустно улыбается.

— Да, наверное. — Она отпускает руки Лео, и та мгновенно жалеет, что тепло прикосновения растаяло.

— Я знаю, в пятницу ты разозлилась из-за Иста и поездки, — выпаливает Лео. — Ты тоже меня прости.

Мама вздыхает.

— Разозлилась. И сейчас немножко злюсь, если честно. Просто я запаниковала, когда увидела, как ты выходишь из его машины. — Помолчав, она тихо добавляет: — Ты была так похожа на Нину, и я испугалась. — Мама вновь накрывает руки Лео своими. Кончики пальцев у нее прохладные, но Лео благодарна за прикосновение, за покой, который оно приносит. — Иногда мне кажется, что я все еще слышу ее. На лестнице или наверху, в комнате.

— Я все время слышу в голове ее голос, — признается Лео. — Она постоянно говорит мне, что делать. И довольно громко.

— Выходит, она не совсем покинула этот мир? — улыбается мама. — И частичка ее жизни осталась с нами?

— Может быть. — Лео смотрит на мамины пальцы поверх своих. — Может, она и к Герти приходит.

Обе хохочут.

— Если так, то Герти нам об этом непременно доложит, — говорит мама.

— А еще я сказала папе и Стефани, что в этом году хочу провести Сочельник и рождественское утро с тобой. — Ожидая маминого ответа, Лео принимается до боли расковыривать пересохшую кожу вокруг ногтей. Отважившись наконец посмотреть на маму, она видит ее расширившиеся глаза и в них — ни слезинки.

— Милая, я ведь уже объясняла: ты не обязана думать обо мне, — говорит ей мама.

— Да, но я сама так захотела, — отвечает Лео.

Мама выдыхает и долгую-долгую минуту смотрит в окно.

— И папа одобрил эту идею?

Лео кивает, стараясь не вспоминать все, о чем еще они с отцом говорили в тот вечер. Она сама не знала, что чувствует по этому поводу и чувствует ли что-то вообще. Она разберется с этим в следующем году, не сейчас.

— Он сказал, все в порядке. Он понял.

Мама подавляет желание закатить глаза.

— Ладно, — говорит она. — Это очень хорошо, Ли. Правда. И, будь добра, перестань ковырять кутикулу. — Мама встряхивает пальцы Лео, и у той мелькает мысль, что весь этот заряд доброты сейчас исчезнет, но мама вдруг встает из-за стола и притягивает ее к себе. Что бы в жизни ни изменилось, от мамы, как и раньше, пахнет мылом, стиральным порошком и стильными сухими румянами от «Сефора», которые Нина у нее постоянно таскала. Это не пустяк, и Лео обнимает маму в ответ, благодарная за эту привычность, возможность зацепиться за что-то постоянное.

Так они стоят с минуту, а потом Лео поднимает голову от маминого плеча и смотрит в окно, выходящее на дом соседа.

— Ма-ам.

— А? — Мама ласково гладит ее по волосам.

— Мистер Грейер поливает газон.

— И что?

— Кажется, он забыл надеть штаны.

Мама немедленно разнимает руки.

— Так, пора заказывать жалюзи!

К их компании присоединяется Денвер — радостно вывалив язык, песик энергично виляет хвостом и цокает когтями по полу, — и впервые за много месяцев дом кажется не таким опустевшим.

Когда Ист высаживает Лео у дома, над крыльцом вспыхивает фонарь. Лео поднимается по ступенькам, но ключи ей не нужны, потому что мама уже отпирает дверь. Ист уезжает. Лео машет ему на прощанье и, слегка поежившись, входит с сырого вечернего воздуха в теплый дом. Теперь, без Нины, в нем пахнет иначе. Нинин шампунь, духи, мятная жвачка — все это исчезло. Теперь дома пахнет разогретой в пятый раз едой, сухим собачьим кормом и пылью, которая лежит на всех поверхностях. Даже искусственная рождественская елка — и та заваливается набок. Дом словно бы погрузился в сон, ожидая возвращения Нины, уснул, будто красавица-принцесса, разбудить которую способен лишь поцелуй любви.

— Кто тебя привез? — спрашивает мама, еще не закрыв дверь. — Мама Мэдисон? — По язвительному маминому тону ясно: она отлично знает, что это определенно была не мама Мэдисон.

— Нет. — Лео ставит сумочку на столик у двери. Раньше здесь стояла фотография Нины, Лео и Денвера — и сестры, и пес широко улыбались в объектив. Лео не знает, куда делось фото, а спрашивать не хочет, почти боится.

— Так кто это был? — Под халатом на маме фланелевая пижама, Нинин подарок к Рождеству. Нина подарила ее маме три года назад и с тех пор частенько одалживала. Принт на пижаме — улыбающиеся кружки с горячим кофе — кажется таким родным и привычным, что Лео опять едва сдерживает слезы.

Ей хочется обнять маму, рассказать про вечеринку и скандал, про то, что все от нее отвернулись, потому что не знают, как реагировать на случившееся. Лео хочет рассказать маме, как это тяжело — ничего не помнить о последних мгновениях Нины, и как страшно думать о том, что когда-нибудь память о них вернется. Лео хочет рассказать, как пугают ее грядущие каникулы, как сильно она боится, что Рождество принесет одну лишь боль, как страшно испытывать эту боль и сознавать, что все, кто тебе дорог, тоже от нее страдают, и что все вокруг стало чужим, даже родной дом. Вместо этого Лео говорит:

— Меня подвез Ист, — и начинает рассказывать о ссоре, о Кае и Эйдане, Дилане и Софи, о том, как у Брайдена за долги отобрали его «Ламборгини», но мама перебивает:

— Ист. — Она вопросительно изгибает бровь. На щеке — вмятина от подушки, но телевизор в гостиной еще работает. — Тебя привез Ист.

Лео охватывает острое чувство, что она где-то накосячила.

— Ну да, Мэдисон еще не собиралась домой, поэтому…

— Ты села в машину к Исту.

Ох, думает Лео.

— Лео, отвечай! — рявкает мама. — Почему ты поехала с Истоном?!

— А что, нельзя? — огрызается Лео.

— Я тебе разрешала ездить с ним? — кричит мама. Ее широко распахнутые глаза полны гнева, и Лео с ужасом вспоминает больницу и мамино лицо, когда она бежала по коридору.

— Он просто подвез меня до дома! — кричит Лео. — Все остальные пили, и…

— У вас был алкоголь?!

В этот момент Нина бы громко вздохнула и, глядя на сестру, изобразила бы жест «рукалицо».

— На вечеринках всегда бывает алкоголь! — выпаливает Лео и только потом понимает, что лишь глубже себя закапывает. — Думаешь, там все вышивают крестиком и пьют лимонад?

— Ты тоже употребляла? Вместе с Истом?

Судя по интонации, мама не вопрос задает, а как будто требует от Лео подтвердить ее худшие опасения. Лео выходит из себя и от этого теряет способность ясно соображать; ей страшно; она злится, что Нина опять ее бросила, опять заставила разгребать все это в одиночку. В глубине души Лео понимает, что не права, но сейчас ей плевать.

— Я не пила! — лжет она. — И Ист не пил! Вот почему он отвез меня домой!

На мгновение мамины глаза вспыхивают, и Лео становится чуточку не по себе от невольной мысли, что вот сейчас, впервые с того чудовищного августа, мама ожила.

— А теперь послушай меня. — Мама делает шаг вперед. — Мы устанавливаем новые правила. Прямо. С этой. Минуты.