Ист вновь качает головой, затем шарит в кармане в поисках ключей от машины.

— Надо выбираться отсюда, — говорит он. — Я отвезу тебя домой, только надо найти Кая и…

— Ист! — пронзительно кричит Лео, и все головы разом оборачиваются в их сторону. — Расскажи мне! Расскажи, как все было! Прошу тебя, я должна знать!

Ист стискивает зубы, его губы вытягиваются в ниточку. Он вплотную приближается к Лео, чтобы никто другой не слышал его слов.

— Хочешь знать, что я помню? — Вместо злости в голосе Иста слышится надлом. — Ладно, слушай, но имей в виду: это мои воспоминания, Лео. Мои, а не твои, и они очень личные. Знаю, тебе нравится думать, будто ты одна любила Нину, но я тоже ее любил. Ты не единственная, кто по ней тоскует. И кое-что я сохраню только для себя. Если ты ее сестра, это еще не значит, что у тебя есть право заполучить ее всю, целиком.

В голове Лео мелькает слово «эгоизм», хотя она не уверена, к кому оно относится — к Исту или к ней самой. Она в гневе и скорби, а еще разочарована и пьяна, поэтому делает единственное, что можно сделать в чужом доме.

Лео разворачивается и идет к парадной двери. Она уже берется за дверную ручку, когда с лестницы скатывается Мэдисон: пластмассовый нимб съехал набок, волосы растрепаны. Наверху стоит какой-то парень, однако Лео не интересует, кто он. На сегодня хватит с нее людей.

— Что стряслось? — выпаливает запыхавшаяся Мэдисон. — Что я пропустила?

— Как тебе мясной рулет? — интересуется Стефани у Лео, которая возит еду по тарелке.

— Супер, — с улыбкой отвечает Лео и не врет, но улыбка выходит до боли натужной. Стефани обалденно готовит (гораздо лучше мамы Лео, если уж совсем откровенно), однако за столом ощущается напряжение, которого не было в прошлый раз, когда Лео ужинала у отца. Рождество приближается со скоростью поезда без тормозов, думает Лео, и этот праздник приходит для всех. — Очень вкусно, — уверяет Лео и в качестве доказательства съедает еще кусочек. Рулет из индейки — новый рецепт для пятничных ужинов; в прошлую пятницу тоже было что-то новенькое, как и в позапрошлую. Лео обратила внимание, что Стефани избегает готовить то, что обычно ела Нина, а ее любимые блюда — тем более. Совпадение? Лео не знает и выяснять не собирается.

Отец, сидящий напротив Лео, уплетает рулет с таким энтузиазмом, словно хочет наесться впрок перед тем, как объявить голодовку. Давняя привычка заедать стресс. У Нины она тоже была. А вот мама и Лео, наоборот, теряют аппетит, если что-то случается. За последние месяцы они обе похудели.

— Пап, слушай… — Лео кладет вилку. В нее больше не лезет. Отец наверняка доест ее порцию, когда будет убирать со стола. Раньше посуду всегда мыли Нина и Лео, но теперь отец настаивает, чтобы Лео оставалась со Стефани, так как он и сам может загрузить посудомоечную машину и отмыть противень. А Лео скучает по тем минутам на кухне, когда, очищая тарелки и загружая посудомойку, они с Ниной действовали синхронно. Ей не хватает движений сестры и точности, с которой Лео их предугадывала, ведь обе настолько привыкли к присутствию друг друга, что легко могли перемещаться хоть с закрытыми глазами. Теперь же пустого места так много, что Лео порой бывает трудно найти опору. А сейчас она создаст в пространстве еще одну пустоту.

— Что такое, милая? — Прежде чем посмотреть на нее, отец украдкой косится на Стефани. Лео привыкла к этой его манере, этому быстрому взгляду: «Ох черт, мы, наверное, опять обидели Лео».

— Кхм. — Лео вытирает рот салфеткой и отодвигает тарелку, зная, что Стефани ни словом не упрекнет ее за то, что она почти ничего не съела. Стефани добрая. — Я помню, что в этом году провожу Рождество у тебя. — Отец откидывается на спинку стула. Стефани подается вперед. Лео сидит не шелохнувшись. — И знаю, что этот год… тяжелый, сложный и все такое, но как ты посмотришь, если на Рождество я побуду с мамой? Или хотя бы, — поспешно прибавляет она, — проведу с ней Сочельник и рождественское утро, а после приду сюда? Я считаю, в этом году мне не стоит оставлять ее совсем одну. Ты, конечно, тоже не должен сидеть в одиночестве, но у тебя по крайней мере есть Стефани, а тетя Келли с дядей Дэвидом улетают в Вермонт, потому что Герти, кажется, хочет бросить колледж. В общем, да, если мама останется…

— Лео. Солнышко. — Стефани тянется через стол и накрывает ладонью руку Лео. Пальцы у нее прохладные, но почему-то кажутся теплыми. — Разумеется. Мы понимаем.

По отцу так не скажешь: поджатые губы превратились в тонкую ниточку. Вот сейчас позвонит бывшей жене и устроит скандал. Однако затем его выражение смягчается.

— Ну конечно, Ли, — кивает он. И все равно Лео паршиво — такое ощущение, что любой ее выбор в этот Сочельник будет жестоким и неправильным. Каждый год в подарок на Рождество тетя Келли присылает ей и Нине одежду, и еще ни разу эта одежда сестрам не подошла: то мала, то велика, то слишком колючая, а однажды — тот год им особенно запомнился — слишком оранжевая. Само собой, тетя Келли старалась, и племянницы всегда благодарили ее письмом, но сейчас Лео испытывает ровно те же чувства: как ни старайся она угодить, все зря, и чем больше усилий она приложит, тем хуже выйдет. — Все нормально, Лео, — повторяет отец, и на этот раз она верит ему чуточку больше. Губы у него так и так тонкие. — Договорились, придешь к нам на обед. Ты права, — добавляет он, не дождавшись от нее ответа. — В этом году… — Он прокашливается, и Лео замечает, как вздрагивает его подбородок. Стефани берет его за руку, являя собой безмолвную точку опоры для обоих, Лео и ее отца. — … будет нелегко. Тут никуда не денешься.

— Да, — говорит Лео. А что еще сказать?

— Гм, — произносит отец.

Лео настораживается: он никогда не говорит «гм». Стефани тоже выпрямляется на стуле.

Черт.

Черт.

— Мы со Стефани, — начинает отец, — хотим кое о чем с тобой поговорить.

Если бы только сейчас рядом была Нина, думает Лео.

— Недавно мы узнали… — медленно произносит Стефани, переводя взгляд с мужа на падчерицу и обратно, будто опасается, что кто-то ее перебьет. Нина обязательно перебила бы, в этом-то и дело. У каждого из них до сих пор сохранились в памяти ее привычки. — …что я беременна.

Из груди Лео со свистом выходит весь воздух. Буря эмоций, обрушившихся на нее, словно бы заставляет ее окаменеть. Видимо, отец и Стефани воспринимают это как плохой знак: вид у них встревоженный.

— Я знаю, — поначалу только и способна выдавить Лео. — Герти сказала.

— Герти? — эхом отзываются отец и Стефани.

Лео кивает, мысленно переваривая новость. Чтоб она скисла, эта Герти.

— А она-то откуда узнала? — недоумевает Стефани. — Ты первая, кому мы сообщили!

Лео открывает рот, но тут вмешивается отец:

— С этим потом разберемся.

— Мы просто не хотели говорить, пока не будем знать точно, — поясняет Стефани. Теперь уже у нее рот вытянулся в ниточку, и до Лео доходит, что на горизонте маячит новая потеря, которая грозит окончательно всех сломить. Со Дня благодарения, когда Герти обронила словечко, Лео не задумывалась, как отнестись к известию, и даже решила, что не желает над этим задумываться, тем более что все могло оказаться лишь болтовней, однако теперь, когда Лео поставили перед фактом, желудок у нее сводит так, как не сводило с той августовской ночи.

— Когда… когда срок?

— В мае, — в один голос отвечают отец и Стефани.

Лео кивает. Разум запрещал ей заглядывать дальше Рождества, не говоря уже о Новом годе, первом без Нины, и сегодняшняя новость вызывает еще меньше желания это сделать.

— Для нас это стало сюрпризом, — признается Стефани. — Мы рады и полны надежд, но в то же время нам очень грустно, что нашу радость нельзя разделить с Ниной.

И Лео, и ее отец не смотрят на Стефани. Отец снова прижимает к глазам большие пальцы, Лео сверлит взором хлебную крошку на полу.