— Ну что, — мама упирает руки в бока. — Может, переночуем в гостинице?

Лео улыбается.

Часом позже они стоят в вестибюле отеля «Вестин», мимо которого проезжали раз триста, а внутрь не заходили ни разу. Возле стойки регистрации установлена рождественская елка, вся в праздничных огоньках, негромко играет джазовая композиция — Лео старается вспомнить ее название, пока мама общается с администратором. Денвер, в ошейнике и на поводке, стоит между ними и оглядывается по сторонам с выражением беспримесного собачьего счастья. Лео не может сказать наверняка, то ли он в восторге от перспективы познакомиться с целой толпой новых людей (которые, вероятно, почешут ему пузико), то ли просто рад вырваться из провонявшего гарью дома.

— «Радуйся, мир!» — восклицает осененная Лео. И мама, и администратор удивленно оборачиваются. — Простите, это песня… Я пыталась… просто… А, нафиг.

Свободны лишь номера с одной двуспальной кроватью, а значит, Лео и маме придется спать вместе, но когда администратор передает им ключи со словами: «Доставка еды и напитков работает до полуночи», Лео чуть вздергивает брови.

Разумеется, Лео не предполагала проводить Сочельник в отеле и угощаться закусками из ресторана, однако если она что и усвоила за прошедший год, так это то, что предполагать грядущие события не имеет смысла: Вселенная все равно заберет бразды правления и сделает по-своему.

Вот так и выходит, что Лео и мама в одинаковых белых махровых халатах сидят на огромной двуспальной кровати, уплетают жареную картошку с палочками моцареллы и смотрят на канале «Холлмарк» фильм про дух Рождества. Мама заказала бокал вина, Лео — колу; газировку приносят в стеклянной бутылке, которая смотрится гораздо круче жестяной банки. Если обычно они просто отрывают от рулона бумажные полотенца, то сегодня пользуются льняными салфетками, и это тоже шаг на уровень вверх.

Обмакнув ломтик картошки в соус, похожий на ранч, Лео кидает его в рот. Денвер свернулся калачиком в изножье кровати, голову уложил на лапы. От него пахнет арахисовым маслом, которое прислали из ресторана после того, как официант, доставивший их еду, сказал, что Денвер напоминает ему пса из детства. Сегодня Денверу впервые отдельно подали арахисовое масло, и Лео подозревает, что песик будет разочарован, вернувшись домой к ежедневному сухому корму и редким лакомствам для очистки зубов.

— Это явно снимали в Калабасасе![9] —Лео указывает на телеэкран палочкой моцареллы.

Мама, сменившая контактные линзы на очки в роговой оправе, приподнимает брови.

— Да уж, снег выглядит абсолютно ненатуральным. — соглашается она. — Актеры, должно быть, вусмерть зажарились в своих шарфах и шапках.

— Мы с Ниной всегда тайком вылезали из кровати и приходили смотреть телевизор, а вы с папой дрыхли на диване и ничего не слышали.

— И сколько же вам тогда было? — улыбается мама.

— Не знают, может, восемь и шесть. Это все Нина. Она считала старые фильмы романтичными.

Мамина улыбка становится шире.

— Она обожала все, связанное с любовью, верно? Девочка с большим сердцем… — Мама смотрит на Лео: — А тебе эти фильмы нравились?

Лео макает палочку моцареллы в соус маринара, откусывает и приходит к выводу, что сырные палочки даже в холодном виде — это невероятно вкусно.

— Думаю, нам больше нравилось не ложиться спать и всю ночь тусить вместе, и неважно, что там показывали по телевизору. Это был наш… — медленно произносит Лео, словно ее губы впервые пробуют выговорить эти слова, — секрет, и кроме нас никто про него не знал. А теперь знаю только я… то есть до этого момента. Но у нас с Ниной было еще много всего общего, разных приключений, и теперь мне не с кем делить эти воспоминания. Знаешь, именно об этом я больше всего тоскую, когда думаю о Нине: мне не хватает разговоров о ее старых приключениях! И ожидания новых приключений.

Лео не знает, отчего блестят мамины глаза — это слезы или просто свет от телеэкрана?

— Я понимаю, о чем ты, — после долгой паузы говорит мама. — Нина и сама была приключением с той самой минуты, как появилась на свет. Когда она родилась, то просто таращилась на нас. Молча. Не сомневаюсь, она оценивала нас с папой. И не без причины. — Мама мягко усмехается. — Мы понятия не имели, что делали. Да и сейчас не всегда понимаем.

Лео отпивает немного газировки.

— Мам…

— А?

— Стефани беременна.

Лео не собиралась произносить этих слов, они вырвались помимо воли и теперь повисли в воздухе, так что Лео почти видит их, заключенные в мультяшное диалоговое облачко.

Мама моргает раз, второй. Рука с бокалом застыла на полпути ко рту. Мама ставит бокал на тумбочку, потом снова берет его и делает большой глоток.

— Та Стефани, о которой я думаю?

— Папина жена, Стефани. Да, получается, она.

Мама снимает очки. На экране телевизора актриса в намеренно дурацком парике кричит на другую актрису.

— Ну… это… новость. Когда ты узнала?

— Пару недель назад, — говорит Лео, хотя это правда лишь технически: пару недель назад отец и Стефани сообщили ей об этом, а узнала она вовсе не тогда. — Я собиралась сказать тебе раньше, но… — Она взмахивает рукой, имея в виду все, что произошло между ней и мамой за последний месяц. — Никак не выпадал подходящий момент. Зато сегодня — в самый раз, — прибавляет она. Актеры на экране восторженно вздыхают, осененные рождественской благодатью.

Мама грустно улыбается, оценив попытку дочери пошутить, и Лео становится чуточку легче: ощущение, что их автомобиль сейчас сорвется в пропасть, слабеет.

— А ты что об этом думаешь? — интересуется мама.

Лео пожимает плечами и тянется за очередным ломтиком картошки фри. Картофель порезан соломкой, Нине эта разновидность нравилась меньше всего. «Почему я должна класть в рот пять крохотных кусочков вместо одного нормального?» — недовольно ворчала она. Лео тем не менее ест и не жалуется.

— Не знаю, — отвечает она на мамин вопрос. — Наверное, это здорово. — На самом деле ничего и не здорово, и Лео прекрасно знает, какие чувства испытывает, только описать их — задача куда сложнее. Все слова, которыми обозначают эмоции — счастье, печаль, злость, утомление, — черно-белые, но как опишешь серость? Как объяснить, что Лео переживает все эти чувства одновременно, и ни одно из них не то что не противоречит другому, но даже не умаляет остроты?

Мне больно, вот как она бы это сформулировала, если бы не боялась, что таким ответом причинит боль и маме. В телевизоре два главных персонажа обнимаются.

— Уже известно, кого ждут, девочку или мальчика? — спрашивает мама. — И кстати, твой отец вообще планировал мне об этом сообщить?

— Кого ждут, не знаю. И да, папа вроде собирался тебе сказать.

Мама открывает рот (и по морщинке между ее бровями Лео понимает, что сейчас она произнесет в адрес отца что-то совсем нелестное), но в это мгновение Денвер, окончательно разомлевший от арахисового масла и бурного вечера, поворачивается во сне и скатывается с кровати на пол.

Палочки моцареллы и картофельная соломка фонтаном летят вверх: Лео и мама вскакивают будто ужаленные. С песиком все в порядке: он стоит как ни в чем не бывало и лишь слегка смущен. Скормив ему ломтик запрещенной картошки, Лео усаживает его к себе на колени. Денвер ничего не имеет против, а Лео с мамой смотрят «Субботний вечер в прямом эфире» и к теме больше не возвращаются. Да и что тут обсуждать, думает Лео.

Они готовятся ко сну — по очереди умываются и чистят зубы, тоже почти не разговаривая, — а после укладываются в постель. Денвер пристраивается между ними. Будь они дома, пса наверняка сослали бы на пол, но сейчас и мама, и Лео слишком устали, чтобы его прогонять.

Они лежат в темноте. Кажется, что странная тишина гостиничного номера куда громче привычной домашней тишины.

— Я слышу, как ты думаешь, — через некоторое время говорит мама.