– Спасибо, Ольга Михайловна, – голос у него был звучный, хорошо поставленный. – Позвольте выразить мои соболезнования. Скорбный, очень скорбный повод. Не мог представить, что так скоро вынужден буду снова посетить этот дом. Однако дело есть дело. Господа, Ольга Михайловна, позвольте коротко описать некоторые обстоятельства.

– Да давайте уже! Мы все ждем! – крикнул Оленев.

Все зашумели, возмущенные этой выходкой. Поверенный же возвысил голос и продолжил:

– …апреля сего года я был вызван в участок, где в то время под следствием содержался Дмитрий Васильевич Трушников. По его просьбе прямо в участке в присутствии трех свидетелей и строго в соответствии с требованиями, регулирующими порядок составления завещаний, изложенными в десятом томе Свода законов Российской империи, был составлен документ, который я имею честь сегодня огласить.

Он вскрыл плотный конверт и достал духовную.

– Будучи в полном уме и совершенной памяти и желая при жизни сделать все возможное для спокойствия дорогой моему сердцу Ольги Михайловны Трушниковой, урожденной Столбовой, а также для исключения тяжб и нерешенных вопросов по делам моим, оставляю следующее завещание. – Мы подались вперед. – Все мое движимое и недвижимое имущество, за исключением сумм, указанных в завещании ниже, и включая доли в компаниях и обществах, перечисленных в приложенной к сему документу описи, а также права истребования по векселям, права предъявления исков и прочее без возможности изъятия или ограничения таких прав, завещаю моему близкому другу Ольге Михайловне Трушниковой, перед которой считаю себя бесконечно и неискупимо виновным.

– Вот так Дмитрий Васильевич! Каков! – Оленев хлопнул себя по ляжкам.

– Да прекратите, князь, что вы, честное слово.

– Не мешайте читать завещание.

Загомонили прочие. Да только что говорить, когда первый абзац подвел, если можно так выразиться, черту. Прочее было уже не так уж и важно. Я во все глаза смотрел на Ольгу Михайловну. Она же отвернулась к окну и будто окаменела.

– Две тысячи фунтов стерлингов полагаю моему советнику мистеру Энтони Ричарду Бейли, эсквайру… – продолжал нотариус.

Слова его метались по комнате, отражались в глазах, отскакивали от предметов. Самулович сидел нахмурившись. Пухлые его руки крутили пенсне. Я неуверенно потянул его за рукав. Он нетерпеливо дернул подбородком.

– …в соответствии с законами Британской империи, – продолжал нотариус, – для чего рекомендую прибегнуть к услугам юридической фирмы «…», расположенной по адресу… в Лондоне. А также для оплаты услуг доктора Эдварда Читти, специалиста по семейному праву. Тысячу рублей завещаю Успенскому монастырю…

Я посмотрел на Ивана. Тот сидел, уткнувшись в книгу, будто и не решалась сейчас его судьба.

– Александра Васильевича Трушникова, дворянина Т-й губернии, – гудел голос, – и моего брата я считаю виновным во многих несчастьях, что произошли со мной, но более того, считаю его виновным в несчастьях других близких мне людей. И если свои обиды я ему прощаю, то другие слезы простить не могу и посему лишаю его любого права на мое наследство.

Князь хлопнул в ладоши и хохотнул, но быстро примолк под нашими взглядами.

– Ивана Федоровича Федорова, коего считаю своим братом, прошу великодушно простить меня за мою трусость и черствость. За то, что не оказывал ему ни поддержки, ни помощи в проклятые годы нашего детства и юности. Знаю его гордость и щепетильность и все-таки прошу его принять в память обо мне золотой портсигар, а также направляю о нем рекомендательные письма моим компаньонам и партнерам с просьбой оказать моему брату поддержку, если он решит к кому-либо из них обратиться. Копии рекомендательных писем прилагаются к завещанию.

Раздался резкий звук. Иван Федорович, до того сидевший с открытой книгой, с силой ее захлопнул. Он встал. Его смуглое лицо было пепельно-серым. Он бросил быстрый взгляд на господина Ли. После секундного колебания подошел к Ольге Михайловне и поднял руку. Мне показалось, он ударит ее, но он лишь замер на мгновение. Потом развернулся и очень быстро вышел.

Стало очень тихо, и в жуткой этой тишине как спасение зазвучал снова спокойный голос поверенного.

– Писано 187.. года … апреля. К сему моему завещанию собственноручно подписываюсь Дмитрий Васильевич Трушников. Сие завещание действительно написано в полном разуме, в том свидетелями были…»

Поверенный перечислил свидетелей. Никого из них я не знал, однако предположил, что это люди, которые сопровождали Дмитрия. Не сказав более ни слова, Афанасий Валерианович положил бумаги на стол, поцеловал руку Ольги Михайловны и, коротко поклонившись, вышел. Тихо и сконфуженно стали расходиться остальные. Даже князь будто оставил свою развязную манеру. Я же потерялся совершенно, и если бы не Борис и Выжлов, которые прямо взяли меня под руки, так бы, наверное, и стоял соляным столбом в гостиной.

Мы сидели у монастыря прямо против ворот только что покинутого нами особняка. Синий майский вечер пах дымом, молодыми листьями, речной влагой. Разъезжались немногочисленные приглашенные. Последним отъехал экипаж, увозивший в «Эксельсиор» князя. В доме гасили огни. Хмель мой окончательно выветрился. Мне было холодно, муторно, я злился на Бориса, который держал меня в неведении относительно наших планов. По коридору в сторону флигеля двинулся огонек. Через некоторое время осветились окна кабинета Ольги Михайловны. Борис подождал еще минуту, потом неожиданно свистнул. Почти тут же из-за угла показалась маленькая фигурка, в которой я узнал Антипку. Борис махнул ему рукой, мальчик присел на тумбу у въезда во двор.

– Все, Аркаша. Теперь пошли, – скомандовал Самулович.

Он быстро пересек улицу, подсеменил к двери флигеля и постучал. Дверь приоткрылась. Борис что-то тихо сказал слуге, мы вошли. Я огляделся. Было темно и непривычно тихо.

– Божьи люди-то, поди, съехали, – шепнул Борис. – Nec simulatum quidquam potest esse diurnum.[53]

Я хотел было спросить его, что он имеет в виду, но тут снова раздались шаги, нам разрешили пройти на второй этаж.

Ольга Михайловна поднялась нам навстречу и пригласила расположиться против нее. Мы опустились в кресла. Повисла пауза. Борис напрягся, круглые плечи его подались вперед. Он уставился на хозяйку. Та спокойно встретила его взгляд. Эта странная дуэль продолжалась, может, несколько секунд. Потом Ольга Михайловна отвела глаза.

– Я вижу, господа, вас привело ко мне срочное дело, однако из того, что передал мой слуга, я не вполне поняла, чего вы хотите. Аркадий Павлович, может быть, вы мне поясните цель вашего повторного визита в мой дом?

Я смешался, Самулович же подался еще чуть вперед и тихо, но очень твердо сказал.

– Ольга Михайловна, я пришел вам помочь.

Она снова внимательно взглянула в его лицо.

– Да, помочь. И вы согласитесь, что я прав. Я не могу оставить дело так, как оно видится всем сейчас. Не могу не только из желания добиться правды, но больше из уважения к вам. Сейчас ваши враги, те, кого вы таковыми считали, мертвы либо в шаге от виселицы. Возможно, они получили по заслугам, возможно. Но теперь вам самой, ради себя, ради своей души нужно сделать еще один шаг. Иначе вы пропали! Вы уже гибнете.

– Я позову слуг, они вас проводят, Борис Михайлович, – спокойно сказала хозяйка. – И впредь прошу меня не беспокоить.

Она поднялась и протянула руку к сонетке. Борис неожиданно подскочил и ловко перехватил ее руку.

– Не делайте этого. Я не уйду, пока сам не решу, а слуги и шум могут только испортить дело.

Я замер, не в силах понять происходящее. Трушникова же опустила руку и еще раз посмотрела в глаза Самуловичу.

– Вы мне угрожаете?

– Конечно, нет, Ольга Михайловна. Да и как я могу? Я осознаю ситуацию, поверьте, очень явно вижу возможности ее разрешения, так сказать, procedure iudiciali [54]. Но и вы должны понимать, что начатое вами остановить очень сложно. Уже есть невинные жертвы. Вся эта история сожжет вас, изменит. Изменит необратимо. Убийства не проходят даром…