– А что такое? Меня спрашивает, где я был, человек, который сидел против меня за столом не менее трех часов.

– Это вы… переводили… – промямлил я. – Простите!

– Не извиняйтесь, Иван любит сделать из любой ерунды драму. Несчастный характер.

– Не всем же быть великосветской надеждой семейства. Меня, видите ли, не знают, куда пристроить. Вот Василию Кирилловичу в Кяхте однажды китайцы халат дорогой подарили. А он и надеть его не мог – свои засмеют, и выкинуть никак – китайцы обидятся. Так что придумал – вешалку в конторе поставил, прямо у стола, и халат на нее распялил. Так и я, ни богу свечка, ни черту кочерга. На праздник взяли, а за стол – увы. Переодели, как обезьянку, и к гостям приставили для декору. Ли-то говорит по-русски не хуже меня.

Все это говорилось ровным чуть насмешливым голосом, без тени обиды, но с каким-то странным вызовом окружающим. Впрочем, ни Ольга Михайловна, ни Александр Васильевич, похоже, ничуть не смущались происходящим, но воспринимали все как дело обычное, хоть и весьма досадное. Самулович смотрел на Ивана с интересом. Он вновь водрузил на нос пенсне и весь как-то подался вперед.

– А что, Иван Федорович, не заметили ли вы вчера чего-нибудь странного?

Тот вдруг улыбнулся.

– Странного? Вчера все было странным, сударь. Я вижу, вы не совсем дурак, так зачем спрашиваете так общо? Что вам интересно?

– Например, о чем говорил Трушников с господином Ли в ложе?

– Мимо, сударь. В молоко. Разочарован! Не знаю, о чем они говорили. Могли бы и догадаться, что хозяин, – он подчеркнул это слово, – в лишних ушах не нуждался. А переводчик, – он усмехнулся, – ни ему, ни Ли не надобен. Так что выгнали они меня вместе с прочими. Свиту его – а в ней, если вам интересно, секретарь господина Ли, его поверенный, приказчик, казначей и двое слуг, – так вот всех, кроме слуг, велено было проводить до дверей. Что я и сделал. Слуги оставались на этаже, во всяком случае, когда я вновь поднялся, они стояли там же, где я их оставил.

– Хорошо, – кивнул головой Борис, как бы принимая игру. – Давайте попробуем тогда с другого конца зайти: зачем вообще здесь господин Ли?

– Лучше. Но все равно, я вам помогу мало. Вовсе мало. Я знаю то, что знают все: Ли Дэн – крупный партнер Василия Кирилловича… был. Одно время, во всяком случае, большие дела они вместе делали, это точно. Сюда Ли приехал наверняка по приглашению, иначе быть не могло. Еще я знаю, что хозяин возил Ли смотреть чаеразвесочную фабрику и склады. Предупрежу следующий ваш вопрос – зачем? Этого, сударь, мне не докладывали.

– Позвольте, а мне говорили, что вы – прямо-таки были правой рукой Трушникова.

– А мне говорили, что вы доктор. Обстоятельства меняются, не правда ли? Последнее время – лет пять уже, Василий Кириллович затеял большие перемены в организации своего дела. Поделил его на участки – чисто географически. Мне достались склады в губернии и транспорт до Москвы и Петербурга. Я был одним из многих приказчиков, правда, имеющим сомнительное счастье проживать с хозяином.

– А с чем связана такая перемена?

– Если вы намекаете на какие-либо денежные недоразумения – то, уверяю вас, я ни в каких махинациях уличен не был.

– Иван, – снова скривился Александр, – зачем ты, право… Честь семьи… малейшая тень, и мои связи в Петербурге…

– Ой, перестань. Если ты не понял, кого-то из нас могут обвинить в убийстве, а ты кривишься, когда меня заподозрили в воровстве. Так вот, уличен не был!

– Но вам не нравились перемены?

– Не нравились поначалу, да. Это было глупо, – Иван бросил взгляд на Александра, как будто боялся, что тот снова встрянет, но он лишь морщился. – Понимаете, раньше всегда у меня было на руках несколько крупных контрактов, за которые я отвечал. От появления чая в Кяхте и до его продажи. Еще несколько контрактов были у младшего партнера Василия Кирилловича – Осташева, остальные контролировал сам хозяин. Да, в деле было много приказчиков и управляющих: в лавках, на складах, на фабрике, на транспорте – но они выполняли функции текущего управления. Основная же стоимость создавалась именно при прохождении чая по всей цепочке, и это контролировалось нами тремя. С новой же системой я был, по сути, отстранен от важного и переведен на уровень винтика или шестеренки. Но я уже не крутил ручку этой машины.

– А Осташев? – быстро спросил Борис.

– Он вышел из дела почти тогда же. Василий Кириллович выкупил его долю. Только не делайте вывод, что я затаил обиду. Жалованье мое осталось прежним, ответственности и проблем в разы меньше, а самолюбие… мне оно не по чину. А теперь, если вопросы подошли к концу, я пойду, с вашего позволения.

Он поднялся. Нам ничего не оставалось, как тоже откланяться. Мы вышли в коридор, и давешняя старушка проводила нас к дверям.

– Да… Занятное семейство, – протянул на улице Самулович, – как думаешь? И ведь, черт знает, может, кто-то из них действительно убийца. И время, брат, идет!

Я жутко смешался. А Борис, напротив, был оживлен.

– Знаешь, почему я так много внимания уделяю анатомии и препарированию? – очень серьезно спросил он меня, когда мы уже ехали в дому в коляске. – Скорость, мой друг! В хирургии нужна скорость. Если я буду долго сомневаться, что где находится да как ловчее подобраться, больной мой умрет у меня на столе. Так и тут. Все это расследование – непричастным мука мученическая. А мы с тобой… тычемся. Вот так.

– Но что же делать? Зацепка нужна.

– Зацепка, – повторил Борис, и мы замолчали, обдумывая все, что нам было известно, и пытаясь нащупать разгадку.

К дому подъехали уже в сумерках. Во дворе лечебницы еще маячила пара жандармов, Самулович заметно помрачнел, и я пригласил его к себе на чай – переждать нашествие. Однако и у меня дома не обошлось без сюрприза. Только мы открыли дверь, как увидели Галину Григорьевну. Было похоже, что она нас караулила. Лицо ее раскраснелось, руки упирались в бока. Я смешался, заулыбался льстиво, зашаркал ногами, пытаясь сообразить, в чем же дело. А дело было в том, что за весь день не было моей хозяйке ни минуты покоя. И что потоком шли посетители, хоть дверь не запирай, все сени выстудили, а дрова нынче, сами знаете. Да и ладно бы посетители, а то не пойми что! То голодранец какой-то прискакал из больницы…Скандалил, скандалил, потом пирогов поел и сомлел на диване. То камердинер от губернатора, да такой важный, будто честь ей, дворянке, своим визитом делает! То урядник пришел, сказал – от следователя. Искал Бориса Михайловича. Ведь до чего дожили! В собственном доме урядник. И еще соседка стала говорить, что Бориса Михайловича в убийстве подозревают. Ну, соседке-то уж Галина Григорьевна ответила. Тут она твердо стояла. Друг ее квартиранта, да еще доктор, да чтоб в чем таком замешан! Тут никто Галину Григорьевну не переубедит, ни урядник, ни следователь – что они там понимают, – ни, в особенности, соседка Антонина-то Тихоновна, которой нужно лучше за сыном своим следить. Каждый день пьян, а ведь еще восемнадцати нет. Вот так!

– А знаете, судари мои, что всего хуже? Всего хуже, что я от всей этой истории стою в стороне. Вы и на приеме были, и все понимаете, а мне хоть бы малую толику разъяснили.

Слова сыпались из нее горохом. Мы стянули пальто, бочком прошли в небольшую гостиную, где на столе стоял самовар, и, повинуясь указанию, сели к столу. Марфа передала мне письмо, которое Кузьма привез от дяди, и я вскрыл конверт.

– Приглашает заехать. Пишет про какие-то новые обстоятельства, которые нам будут небезынтересны, – прочитал я и пожал плечами.

Галина Григорьевна опустилась за стул против нас и сложила на груди руки, всем видом давая понять, что она никуда не уйдет, пока мы не просветим ее относительно происходящего.

– Ты пойми, сударь мой. Я ведь не из любопытства спрашиваю, просто унизительно, батюшка, в моем положении никаких сведений не иметь. Вроде как я вам чужая. Вся улица, да что… губерния уже гудит. Все ко мне с вопросами, а я… знаю не больше прочих, а ведь, считай, в центре событий. Сами подумайте, для моего самолюбия урон какой!