В планах – похулиганить еще неделю-другую, будет видно по обстоятельствам, если немцы совсем озвереют от наших шалостей и начнут полномасштабные прочесывания, то придется уходить к своим раньше, тут даже леса не помогут, окружат и заблокируют. Как говорится, всего должно быть в меру, а жадность, как известно, фраера сгубила. Пока же я двигался к следующей цели, и по дороге нам необходимо было пересечь железнодорожные пути.

Место перехода выбрали заранее, там насыпи как таковой не было, так что можно легко пересечь железную дорогу. Саперы быстро бросили на шпалы заранее подготовленные бревна и мгновенно скрепили их железными скобами, тем самым организовав переезд через рельсы. Можно, конечно, было переехать и так, вот только зачем гробить подвеску своей техники, а так получилось как небольшое возвышение переехать, да и сам переезд удавался гораздо быстрее. Через рельсы на скорости не переедешь, если только не хочешь угробить себе подвеску с ходовой, нужно притормозить и с черепашьей скоростью, осторожно переехать рельсы. Разумеется, времени на это уйдет уйма, тут ведь не паре машин переехать, и даже не десятку, а полутора-двум сотням, так что таким макаром переезд на полдня растянется. Конечно, тут тоже ехали и не гнали, но километров десять в час вполне можно было безопасно дать, так что за пару часов все переехали, и тут со стороны фронта показался эшелон. Паровоз лишь слегка, самую малость подпрыгнул, когда проезжал нашу доморощенную переправу, но сходить с рельсов и не подумал[10].

Это оказался санитарный эшелон, благо время у нас еще было, а потому приказал поменять в пулеметах патроны на зажигательные, и когда поезд поравнялся с нами, все пулеметы открыли по проезжающим вагонам огонь. Я еще специально приказал по паровозу не стрелять, мне он нужен был целым и невредимым. Огонь всегда лучше разгорается при притоке свежего воздуха, вот паровоз и должен был его обеспечить. Паровозная бригада при начале обстрела лишь прибавила скорость, стараясь поскорее выйти из зоны обстрела, и это лишь раздувало пламя в начавших разгораться вагонах. Хорошо просушенное дерево вагонов загоралось моментально, а приток воздуха лишь раздувал пламя, и очень скоро вдаль уезжал вовсю горевший поезд. Лишь через несколько километров паровозная бригада притормозила, чтобы отцепить основательно горевший состав, после чего снова поддали и до следующей станции не останавливались. Из всего состава уцелела только паровозная бригада, все остальные, и раненые, и медработники, сгорели в пламени, а мы двинулись дальше.

Штаб группы армий «Юг»

Герд фон Рундштедт мрачно читал отчет о состоянии медицинской службы его армии. За несколько последних недель потери в медицинском персонале составили почти треть. Русские, казалось, сорвались с цепи и целенаправленно уничтожали госпитали и санитарные колонны. Даже ночные налеты в последнее время производились в основном исключительно на госпитали, русские диверсанты сначала обозначали их обычными ракетами, а после подвешивали в небе осветительные. Также сильно участились случаи обстрела медицинских колонн и поездов. При обстреле обычных колонн, даже если вместе шли воинские части, огонь в основном открывали именно по санитарным машинам.

Подойдя к своему столу, фон Рундштедт еще раз перечитал короткое послание на немецком, подписанное этим гауптманом Прохороффым. Когда его солдаты в первый раз его прочитали, то только посмеялись над ним, зато вскоре стало совсем не до смеха, когда буквально на следующую ночь русские вырезали сразу три госпиталя. Затем была небольшая пауза, зато теперь сообщения поступают каждый день, и если все оставить как есть, то вскоре в его армии просто не останется медработников, как и госпиталей. Все попытки защитить госпитали и санитарные колонны принесли мало толку, это лишь немного сократило количество нападений и все. Наконец решившись, командующий вызвал к себе майора Райтера.

– Господин майор, у меня для вас очень важное, хотя и необычное поручение. Для начала взгляните на эти два письма.

С этими словами фон Рундштедт протянул майору оба сообщения от гауптмана Прохороффа.

– На первый взгляд это кажется глупой шуткой, но в последние несколько недель русские уничтожили большое количество госпиталей и санитарных колонн. Они стали просто охотиться на них в ущерб другим целям. Мы уже потеряли треть медработников, и чувствую, дальше будет только хуже. Я хочу вам поручить сходить к русским парламентером. Пора заканчивать уничтожение госпиталей, мы предложим русским взаимно не обстреливать средства для обеспечения лечения и транспортировки раненых.

– Почему я, господин генерал-фельдмаршал?

– Потому что вы, майор, отлично знаете русский, а кроме того, и сами родились и выросли в этой дикой России. Мой помощник напишет русским официальное предложение, и вы доставите его русскому командованию. От вашего успеха, майор, зависит множество жизней наших врачей и раненых воинов.

– Слушаюсь, господин генерал-фельдмаршал.

Четко развернувшись, майор Райтер вышел из кабинета командующего в приемную, где ему спустя короткое время и вручили письмо для русского командования.

Забегали, когда жареный петух в попу клюнул, подумал майор Генрих Райтер. Он сам был российским немцем, его предки приехали в Россию еще при царице Екатерине Второй и многие годы верно служили своей новой родине. Даже во время Великой войны, как называли в Германии Первую мировую войну, его отец, подполковник Русской императорской армии Карл Райтер, честно сражался за Россию, и это несмотря на то, что в Германии у него были родственники, а немецкий был его вторым родным языком. Лишь начавшаяся революция заставила его уехать вместе с семьей из родного Царицына в Германию. Сам Генрих хорошо помнил свое детство в России, но ничего хорошего с приходом к власти большевиков его там не ждало. Потомственный военный, он не мыслил себе другой жизни, кроме армии, вот и пошел служить, когда достаточно повзрослел. Из-за того что он был русским немцем и отлично знал русский язык, его взяли служить в разведку. Ему многое не нравилось на этой войне, но он понимал, что ничего изменить не может, а потому просто не вмешивался в происходящее. Получив кроме письма командующего еще и предписание для всех офицеров оказывать ему всеобщую поддержку, он выехал к линии фронта. В штабе дивизии, куда он прибыл, после предъявления бумаги из штаба ему сразу выделили солдата, штабс-ефрейтора, в помощники и сопроводили до линии фронта. Командир батальона лично прошел с ним в окопы, после чего штабс-ефрейтор принялся махать шестом с белым полотенцем, привлекая внимание русских.

– Товарищ старший лейтенант, там немцы, похоже, переговоры хотят устроить! – запыхавшись, доложил командиру роты старшему лейтенанту Казаринову сержант Христенко, буквально ворвавшись в землянку ротного.

– Ну пошли, посмотрим, сержант, что там за переговоры хотят немцы.

Ротный вместе с сержантом вышли из землянки и, не торопясь и не высовываясь, чтобы не поймать привет от немецкого снайпера, прошли в окоп. Приложив к глазам бинокль, лейтенант Казаринов сам увидел, как над немецкой траншеей на длинном шесте развевается белая тряпка, а сам шест ходит туда-сюда.

– Христенко, организуй мне быстро палку с белой тряпкой.

Сержант убежал, а спустя минут пять уже прибежал назад со стволом молоденького деревца, к которому была привязана белая нательная рубаха.

– Давай, помаши этим.

Сержант послушно стал махать палкой с привязанной к ней нательной рубахой. Немцы, увидев это, прекратили махать, зато из их окопов вылез офицер и в сопровождении солдата с шестом и белой тряпкой на нем отправился в сторону советских позиций. Лейтенант Казаринов, увидев это, тоже вылез из окопа и, позвав с собой сержанта с палкой и белой рубахой на ней, пошел навстречу немцу. Они встретились примерно посередине нейтральной полосы, где и остановились в паре метров друг от друга.